Право помнить

Но только чтобы верзила отвязался!

'Если ты читаешь эти строки, значит, меня больше нет рядом.'

Да уж заметил.

'Я сделал то, что считал необходимым.'

Кто бы сомневался!

'Решай сам, сердиться или нет.'

И решу. Обязательно. Когда-нибудь.

'На прощание попрошу только об одном.'

А что же так скромно-то?

'Навести родственника.'

Это еще что за новость?

'Я с ним не слишком ладил, поэтому не представил вас друг другу раньше.'

А теперь все разногласия устранены, так сказать, естественным образом?

'Поживи у него хотя бы первое время.'

Можно подумать, меня должны встретить с распростертыми объятиями.

'И тебе не будет одиноко, и ему.'

Какая трогательная забота!

'Дядя — хороший учитель. Если я чего-то не успел, он сможет закончить.'

Ага, сможет. Привести меня в бешенство, судя по всему.

'Ищи его в старой столице, над трактиром без вывески.'

И это все?

— Тьфу!

— Брат снова не оправдал ожиданий? — участливо спросил Борг.

— Вроде того.

Хотя события последних дней, пожалуй, доказывают обратное. Еще как оправдал! Только тот Сорен, которого я знал меньше часа. А тот другой, деливший со мной всю мою жизнь...

Странное чувство. Кажется, что и не было этой самой жизни. То есть, она вдруг взяла и ушла. Память осталась, да, но какая-то нехорошая. И что бы ни лезло в голову, какой поступок брата ни вспоминался бы, так и тянет посмотреть на все новым взглядом.

Замечательное наследство, ничего не скажешь. Целый сундук добра, которое либо закрыть и забыть, либо начать перетряхивать с самого начала. И как быть?

Последнее решение брат вроде бы оставил на мою долю, но сделал все возможное, чтобы...

— А чего тогда злишься?

— Скажи, тебе нравится, когда всё решают за тебя?

— Так уж и всё? — сощурил карие глаза Борг.

— Ну... Разные важные вещи.

— И что же именно решено? Нет, погоди, не отвечай!

— Почему?

— Потому что в руках у тебя что?

— Письмо.

— Не просто письмо. Последнее. Прощальное. Знаешь, как оно еще может называться?

Кажется, догадываюсь, куда клонит верзила. И его правота мне совсем не нравится.

— Завещание это, самое прямое. Неважно, что ты чувствуешь и о чем думаешь, но если в письме есть хоть одна просьба или предложение, отказывать нельзя. Не по-людски это будет и не по-божески.

Ладно, согласен. Тем более, прощальная уловка брата превзошла все прочие.

Мало того, что под благовидным предлогом поубавил мою свободу, так еще и позаботился, чтобы рядом со мной оказался эдакий ревнитель традиций и хранитель устоев. Чтобы, не дай боги, я все-таки не взбрыкнул и не послал все братские наказы в...

— Он желал тебе добра.

И добро привалило. Большое и непоколебимое.

— А обязательно было напоследок все запутать?

— В чем беда?

— В том, что это, с позволения сказать... — я помахал листком в воздухе. — Завещание, да. Оно отправляет меня, не знаю, куда.

— Неужели адресок не указан?

Я сунул письмо ему под нос, но вопреки моим предположениям Борг, пробежав взглядом по строчкам, улыбнулся. Чуть растерянно, но в то же время и лукаво.

— Чего смешного?

— Да место это. Знакомое. Дорогу показать — легче легкого.

Будь ты проклят, брат, со своими играми! Понимаю, что верзилу ты мог знать и лично, либо просто представлять, кто он и откуда. Но все вместе получается не цепочкой счастливых случайностей, а сетью, в которой я вязну с каждым новым открытием. Только вот кто ее расставил, а? Помогал ты, не спорю. Но сдается мне, что и сам ходил под рыбаком, который...

— Далековато немного, недели с две будет пути, но с божьей помощью, да если обоз попутный словим...

Две недели в обществе доброго дядюшки Борга? Ну уж нет! Да я повешусь от его нравоучений и липкой заботы на половине пути! Или утоплюсь. Или...

— Господин лоцман?

* * *

Это еще кто сквозь мокрый туман просочился? А, один из селян. Видел его пару раз то тут, то там. Может, соглядатай старосты, а может и сам по себе не прочь сунуть нос в чужие дела.

— Я за него. Чего надо?

Сорен бы меня за такое обращение отругал, а теперь даже это сделать некому. Одна надежда на верзилу, но тот, похоже, к бывшим соседям испытывает схожие чувства. По крайней мере, ни замечания, ни попрека я не услышал.

— Есть у меня к вам дельце маленькое, господин лоцман.

На другой поворот событий я и не рассчитывал. Все село, небось, смотрело и удивлялось, что там такое вытворяет пришлый умелец. Вот про последний разговор со старостой этот мужик явно не знает, но мне повторить недолго.

— С краю я живу, у самого леса. Уперся, а дальше ни шагу не сделать. А мне бы землицы еще немного... Совсем чутка.

Издалека начал, однако, но действует знакомо. Сейчас поплачется, всю свою горемычную судьбу расскажет, разжалобит, и останется либо поплакать вместе с ним, либо ринуться помогать изо всех сил. Попадались нам такие заказчики и чаще, чем хотелось бы.

— А я-то чем подсобить могу?

— Так вон вы что с господским домом наделали! Там теперь ровным-ровнехонько, целое поле. Хочешь — сей, хочешь — скотину паси.

— То особый случай был.

— И мой особый! — радостно подхватил селянин. — Тут в леске, чуть за опушку, тоже домик стоит, в который хода нет. Вы б его тоже... А?

— Я не с каждым домом могу работать. В особняке было гиблое место.

— Так и тут оно есть, родимый!

В лесном домике? Интересно дело поворачивается.

— Точно?

— Да вы сами гляньте, я провожу!

И он посеменил прочь, на каждом шагу оборачиваясь, чтобы проверить, иду ли я следом.

— Я чего-то не понимаю? — шепнул Борг, наклонившись к моему уху.

— Я пока не уверен. Но если все так, как думаю, обоз не обоз, а попутный ветер мы точно сможем словить.

Больше верзила спрашивать не стал, хотя всем своим видом дал понять, что за соблюдением правил будет следить очень даже пристально.

Идти пришлось недолго: сельская улочка вильнула пару раз, истончилась в тропинку, пробираясь через луг, и уперлась в знакомую полосу праха, за которой темнел в окружении деревьев невысокий домишко.

— Вот он, видите? Ведунья местная тут жила, а потом, как все случилось, так и сгинула.

Очень хорошо. То есть, плохо, конечно, особенно для мудрой женщины, зато нам подходит как нельзя лучше.

— Так что, господин лоцман, возьметесь?

Селянин был уверен, что я соглашусь. Наверное, с самого начала. Уж не знаю почему, но многие зеваки считают, будто лоцману разлом только покажи, а потом и силой прочь не оттащишь.

Что ж, поддержим это заблуждение.

— А давай! Почему нет? А ты смотри, не отставай, — повернулся я к Боргу, чем заставил селянина почуять неладное.

— Он-то куда? Разве ж можно?

— Мы вдвоем туда пойдем, иначе нельзя.

— А брат ваш ведь один...

— И нет больше брата. Смекаешь?

Но селянина нелегко было стронуть:

— Так вы после него тоже в одиночку все делали.

— Потому что плата была внесена.

— Какая еще плата?

— Кровавая. Разлом же крови просит всякий раз, когда ему уходить надо. Этот-то кто уже поил или нет?

— Да откуда ж мне знать? — чуть встревожился селянин.

— Я своей крови много отдать не могу, а то силы на работу не хватит. Кстати, можешь и ты пойти взамен, если хочешь. Правда, росту в вас слишком большая разница, значит, и крови может потребоваться...

Страх смерти оказался сильнее жажды наживы, как часто случается. И мы с Боргом, с благословения селянина, оставшегося переминаться с ноги на ногу у полосы прилива, двинулись к домику.

— Иди след в след, понял? Но если что, вытащу, пока ряби сильной нет.

— А когда начнется?

— Тоже вытащу. Только работать больше придется, а я сегодня с утра какой-то ленивый.

За спиной тихо хмыкнули.

— Правда-правда, неохота напрягаться лишний раз.

— Понимаю.

— Если бы не долгая дорога...

— Да с надоедливым попутчиком?

Ну что ты будешь делать? И все-то он знает наперед.

— Хочешь две недели шагать?

— Хочу, не хочу... дело привычки. Я человеческими дорогами хожу, других не знаю.

Еще издеваться будет? Правильно я придумал. Меня, пожалуй, и на день бы не хватило в такой компании.

— Так узнаешь. Может, еще добрее станешь.

Сзади промолчали.

А тем временем полоса закончилась, выведя нас к...

Вблизи домишко походил на решето. Реденькое, изношенное, с пролысинами, где надо и где не надо.

— Знатно ему досталось, — присвистнул Борг.

И наверняка еще больше досталось здешней хозяйке.

— Он нам на головы не рухнет?

— Может. Поэтому времени у нас маловато.

Если в особняке оставалось хоть что-то, напоминающее домашнюю утварь, то здесь прилив слизал всю магию подчистую, и даже в полу зияли глубокие черные дыры, между которыми пробираться было едва ли не сложнее, чем уворачиваться от волн.

— Что-то ищешь?

— Уже нашел.

Когда прилив переедает магии, он начинает сыто рыгать. И отрыжки эти витают вокруг да около, пока их не позовет за собой Поток — странная, но весьма полезная штука. Особенно для путешественников.

— У тебя есть какая-нибудь вещь из столицы? Сделанная именно там?

Борг виновато развел руками:

— Давно дома не был. А на память ничего с собой не брал.

Это плохо. Хотя...

— Дома? Ты там долго жил?

— И даже родился.

Ух. С живыми маяками я дел пока не имел, но принцип-то тот же. Вроде бы. Только придется быть внимательнее.

— Слушай тогда. Все, что тебе нужно делать — не делать вообще ничего. Главное, не пытайся сопротивляться: он даже не заметит, а ты шишек набьешь.

— Он?

— Считай это, к примеру, рекой. Так вот, утонуть ты не утонешь, обещаю, просто дай нести себя по течению. А я нас выдерну, когда поравняемся с нужным местом.

— Звучит просто.

— И на деле не очень сложно. Страшновато немного и непривычно в первый раз, это да. А может, даже понравится. Кто знает?

— Я уже весь в нетерпении, — съязвил Борг. — Когда отправляемся?

— Прямо сейчас!

Струи уже какое-то время крутились у наших ног, то щупая, то обвивая, и нужно было сделать всего лишь пару шагов к началу русла, чтобы, наконец, по-настоящему схватили и потащили. А потом очень быстро становится светло, цветно и весело.

Река, которая повсюду. Снизу, сверху, по бокам, а главное, внутри тебя самого. И если скользить в ее струях, не особо прислушиваясь к ощущениям, можно даже задремать. Но это, конечно, не наш случай. Борг уж точно не заснет, да и мне зевнуть некогда. Надо следить в оба, чтобы не проплыть мимо...

А вот и она! Точка выхода. Яркая-то какая, аж глаза режет. Наверное, потому что маяк живой. Осталось только подобраться к нему и вытянуть за собой в нужный рукав.

Ух!

Надо было заранее предупредить верзилу, что место приземления может оказаться любым, на усмотрение Потока, но сегодня нам повезло: попали на крышу. Вывались мы посреди улицы, это породило бы много неприятностей. Могло бы, по крайней мере. Хотя, может, в столицах дела обстоят иначе? При хорошей плотности магии на каждый квартал и даже дом, люди обычно легко привыкают к разным странным вещам вроде двух скитальцев, бродящих необычными дорогами.

Опасения у меня были, хотя и немного, но Борг по прибытии выглядел вполне себе молодцом. В том смысле, что удивился, конечно, но не испугался. Наоборот, потянулся, выпрямляя спину, окинул взглядом подножный город, торжественно откашлялся и провозгласил, распугивая пролетающих мимо голубей:

— Добро пожаловать в Виллерим!

* * *

Большой город всегда производит впечатление. Но как оказалось, стоит подняться чуть повыше, открывается совсем другой вид. И кое-что еще.

Что я видел снизу, когда бывал в городах? Затейливый или скучный лабиринт высоких стен, иногда прорезанных окнами и дверьми, иногда — глухих, как тоска. И люди, конечно. Много людей. А от них всегда шум, суета, бесконечное движение, которое затягивает не хуже Потока. Раз оступишься, другой раз не уследишь, на третий просто зазеваешься — и все, попался в жернова городской жизни. Зато с крыши даже не самого высокого здания все становится ясным, как на ладони.

Да, лабиринт никуда не исчез, но теперь ты видишь его если не полностью, то большую часть. Часть, достаточную, чтобы прикинуть, кто кого: ты разгадаешь город и найдешь дорогу к его сердцу, или он тебя запутает в своих сетях.

Крыши, крыши, крыши.

Сюда шум человеческой жизни тоже доносится. Наверное, потому что отражается от брусчатки. Но сил взлететь не хватает, и крики становятся шепотом. Мерным гулом набегающих и бессильно откатывающихся волн. Есть ты, есть небо над головой, есть мир, простирающийся во все стороны, и если чего-то не хватает, то лишь...

Сорен мог ведь сам меня сюда привести. То есть, не обязательно именно на эту ржаво-бурую черепицу, а куда угодно по своему выбору. Мог показать мне город с высоты хотя бы воробьиного полета, а потом спуститься вниз и зашагать по извилистым улочкам, попутно рассказывая о дяде, про которого я ничего и никогда не слышал. И все сегодня было бы иначе.

Всё.

Было бы.

Ну вот, опять в груди засаднило, словно сорвал корку с едва запекшейся царапины. Вроде и не особо больно, и почти привычно, и ничего нового, а обида уходить так и не хочет.

Даже если брат действовал правильно, если не хватило не знаний и умений, а просто удачи, все равно не прощу. Не могу.

Нам еще столько нужно было пережить вместе! Взять хоть эту прогулку по крыше. Если бы он стоял сейчас здесь, хоть рядом, хоть поодаль, ветер не трепал бы мою куртку, надувая противным пузырем, а расправлял большие красивые...

— Ты еще и летать умеешь?

— М?

Я обернулся, и она треснула. Черепичина под правой ногой.

Раскололась, разлетелась в стороны, лишая меня опоры, и я поехал вниз. К самому краю крыши. Но шанс лично измерить высоту дома пропал впустую, потому что Борг изловчился, извернулся, изогнулся и поймал меня за крыль... То есть, за куртку. Поймал, подтянул к себе, помогая снова оказаться на ногах, и заключил:

— Ну теперь точно вижу, что нет.

А далось то все это ему нелегко, вон как рот кривит. Можно было бы подумать, что от разочарования в моих невиданных талантах, но дело куда как проще. И спину свою болезную снова колом поставил. И из-за чего, спрашивается? Из-за моей дурной забывчивой головы. Извиниться бы...

Нет, лучше объяснить:

— Со мной всегда так.

— Что — так?

— Да все. Трескается, рвется, рушится.

— Брось. Крыша старая, давно не перекрывали, вот и не выдержала. Ты хоть и не здоровый, а жилистый, весишь все равно больше пушинки.

Он еще и оправдать меня пытается? Зря. Ой, зря.

— Ты не понял, дяденька. Я по жизни такой. Бью, крушу, ломаю. Меня даже брат прозвал: Йерен-руки-крюки. И не потому, что только руки, а вообще. Целиком.

— Не знаю, не знаю, — качнул головой верзила. — С лоцманским делом ты ловко справляешься, сам видел.

— Только может статься, больше ничего в жизни делать не научусь.