Во второе верится легче. Наверняка имелось немало желающих взглянуть, как родные братья будут калечить друг друга. Работали мы однажды в краях, где кровавый бой почитается за развлечение, было дело.

— В любом случае... Я же сказал: все уже прошло. — Борг чуть пригнулся и положил ладони на талию девицы. — И спина тоже.

Уверен, он легко смог бы поднять и пяток таких худышек, ну а Дия прямо-таки взмыла вверх в его руках, словно в мгновение ока научилась летать.

— Пусти! Ты же...

— Не надорвусь, не бойся.

— Твоя...

— Больше не болит.

Или мне показалось, или в уголках ее глаз что-то блеснуло. Впрочем, в следующий же миг девица каким-то чудом вывернулась из объятий, соскользнула на пол, одернула платье и погрозила Боргу кулачком:

— Больная спина или здоровая, уж не знаю, а лапы загребущие я и без чужой помощи оборвать сумею!

— Буду ждать, сколько понадобится, — пообещал верзила.

— Дурак!

Если бы она тут же не сбежала в комнату за трактирной стойкой, Борг совершенно точно снова подхватил бы ее снова и уже больше не выпустил, пока не укачал до изнеможения. А так просто проводил ее взглядом и повернулся ко мне.

— Не одобряешь?

— Я-то тут причем? Тебе нравится, значит, порядок.

Он растерянно сощурился, потом усмехнулся:

— Да я не о Дие, ты же понял.

— Понял, не понял... То дело еще меньше мое, чем это.

— Извини, что не рассказал сразу.

Как по мне, лучше бы ты и сейчас промолчал.

— Видишь ли, я...

— Даже слушать не хочу. Сам решил, сам сделал, сам расхлебывай. А вот братцу твоему клюв начистить не помешало бы. Чтобы не пинал кого ни попадя по больным местам. И если случай представится...

— Так он уже. Случай. Бери и пользуйся.

Голос с лестницы прозвучал хрипло, словно что-то внутри его обладателя треснуло или пересохло. Впрочем, как выяснилось чуть позже, когда невысокая фигура подошла поближе к оконному свету, и первое, и второе мое предположение были одинаково верны.

Дядя, значит?

Отдаленно он, пожалуй, напоминал Сорена. Отдельными сторонами. Например, острым носом и бритой головой. Но различий было больше.

Плотный, почти тяжеловесный. Хотя это впечатление могло быть и напускным, сложенным из нетвердой походки, напитой одутловатости и многочисленных складок домашнего платья, жарко распахнутого на широкой груди.

Суровый. Или просто чем-то глубоко недовольный. Главное, не пытающийся скрывать свое раздражение и в то же время до странности равнодушно глядящий на все и всех вокруг.

Хотя, с таким старым шрамом наискосок через голову мне бы, наверное, тоже на многое было бы плевать. Череп раскроен, будьте нате. Чудо, что мужик вообще жив до сих пор, ходит на своих двоих и внятно изъясняется. Не всегда, конечно, как показала первая встреча, но сейчас — вполне.

Пока я таращился на него, зачем-то пытаясь одним махом изучить и запомнить все, что вижу, дядя доплелся до стола со свитком, положил ладонь на алую с золотом печать и выпал из реальности. Минуты на три, не меньше. Выглядел он при этом прямо-таки величественно, но, скорее всего, думал о том, достаточно опохмелился или стоит продолжить лечение.

Потом явно принял какое-то решение, но для надежности помолчал еще немного и прокаркал в сторону Борга:

— Блудный птенец вернулся?

Тот вытянулся струной, хотя никто кроме меня не мог сейчас видеть его старания:

— К вашим приказам, командир!

— Заскучал на сельских нивах?

Лицо верзилы стало совсем серьезным. До окаменения.

— Нивы созрели и сжаты, командир! До нового урожая!

— Урожай бы нам не помешал... — задумчиво поглаживая печать, сказал дядя. — Слишком много было голодных лет. Преступно много.

Судя по поведению Борга, откликаться здесь следовало только на прямые вопросы, а если пьяница со шрамом на полголовы разговаривает сам с собой или с мебелью, лучше не подавать признаков жизни. Только я-то стоял напротив дяди, через стол, а не за бритым затылком, а потому рано или поздно...

— Начальство глазами едят, когда больше жрать нечего.

Кстати о еде. Не надо так резко напоминать: живот сразу недовольно сжался. Ведь начиная с бурного утра, что в мой рот, что в рот Борга не попало и маковой росинки. Правда, пока можно притвориться, что сил еще много, но очень хотелось бы в самое ближайшее время...

— Их благолепнейшие высочества снова изволили что-то отписать к исполнению? Что ж им прыть никто не уймет? Так, глядишь, и себе шею сломят, и народа без меры потопчут.

Вот тебе и еще одно отличие, к тому же, похоже, не самое безобидное.

Сорен предпочитал не только не обсуждать власть предержащих, но всячески старался поворачивать любую беседу так, чтобы подобные темы просто не могли возникнуть. Не знаю, что его пугало, раздражало или отвращало от упоминания титулованных особ. Не спрашивал. Мне вполне хватало того, что важные переговоры брат всегда брал на себя и весьма ловко с ними справлялся. Разве что однажды я слегка обиделся, когда в очередной раз был отставлен в сторону, и обиду скрыть не успел.

Помню, после Сорен усадил меня на лавку и заставил выслушать длинную лекцию о всех ветвях власти, под сень которых можно попасть в Западном Шеме. А потом проверил, насколько хорошо усвоен урок. Названия и степени влиятельности я путал еще долго, но главное запомнил сразу.

Пока каждая из сторон делает свое дело сама, они равны. Но когда та или другая не могут справиться без помощи соседа, или, тем паче, начинает перекладывать на него собственные заботы, потому что не хочет тратить силы, чаши весов приходят в движение, и выравнивать их становится все труднее и труднее. До полной невозможности.

А говоря проще: есть наниматели, а есть покровители, и менять одних на других не стоит торопиться. Вот только к какой стороне мне отнести человека, медленно и брезгливо развернувшего свиток?

— Милостью божьей и верностью подданных... Волей и надобностью... Нынешнего дня сего года...

Читая послание, он щурил глаза и бормотал, то совсем неразборчиво и словно разговаривая с самим собой, то зачем-то повторяя одно и то же слово несколько раз. Дошел до конца, вернулся в начало, пожевал губами.

— Сколько их было?

Спрашивали точно не меня и явно не Борга, потому что тот остался недвижим и тих, несмотря на нарастающую в голосе дяди грозу.

— Сколько их было, я спрашиваю?

— С полдюжины. А хоть бы и больше, ваш покой во сто крат дороже!

Ого-го. Я бы, пожалуй, поостерегся мутного взгляда, постепенно наполняющегося молниями, а девица даже не вздрогнула. Наоборот, воинственно задрала подбородок, словно приглашая к драке. То ли смелая до безумия, то ли игра у них такая, вроде той, что с Боргом устраивали. Но лично мне проверять, что из этого правда, первое или второе, почему-то не хочется.

Чужая территория. Все еще чужая.

— Каждые три дня?

— Как заведенные.

Дядя оперся о стол обеими ладонями, нависая над пергаментом.

— И никто не набрался смелости распечатать хоть одно послание?

Дия только фыркнула.

— И даже подлости ни в ком не нашлось достаточно?

Молчание.

— Измельчали. Ох, и измельчали... Стыдоба. Ни героев, ни предателей не осталось. С кем теперь судьбы мира вершить?

Может, он и шутил, но мне почудилась в дядином голосе самая настоящая тоска. А еще — горечь.

Как написал Сорен? 'И тебе не будет одиноко, и ему'.

Откуда брат мог знать?

Нет-нет, он наверняка имел в виду совсем другое одиночество без родной или родственной души, затворничество старого человека и прочую печальную поэтику. Не собирался же Сорен в самом деле рассчитывать, что я заполню своим присутствием пространство не просто рядом с дядей, а...

Они ведь оба стоят и молчат. Ладно, девица, с нее взятки гладки. Хотя недавнее буйство внушало надежды. Некоторые. А Борг куда смотрит? Ему ведь этот человек куда ближе, чем мне. По крайней мере, знакомы они намного дольше, может даже всю мою жизнь.

Вот уж, действительно, ни героев, ни предателей, ни опереться, ни размахнуться. Остается только...

Именно. Примкнуть.

И не потому, что где-то внутри неуютно заворочалось желание предстать перед родственником в хорошем свете. Не станет он оценку выставлять вот так сразу, а если и станет, то не за одно-единственное дело. Просто...

Плохо, когда один, это я уже успел почувствовать. Это и еще какую-то дурацкую то ли беспомощность, то ли бесцельность. Еще вчера было понятно, куда идти и что делать, главное — вместе, а сегодня перед тобой куча дорог. Не нравится идти по дороге? Так топай прямо по стерне, никто не запрещает. Но беда в другом. Не видно места назначения.

Вот об этом Сорен точно догадывался, потому на прощание и сунул мне в руки цель. Да, пусть немного сомнительную, в чем-то даже неприятную уже сейчас, а в будущем, возможно, и вовсе неподъемную, учитывая все, что я успел увидеть и услышать, зато...

Какое-то время я хотя бы буду знать, зачем топчу эту землю. А потом, глядишь, и сам соображу, чем заняться.

— Что сделать-то надо?

Голову дядя поднял не сразу. Сначала долго смотрел на мои ладони, упертые в противоположную сторону стола. Потом уже взглянул на меня, как-то болезненно щурясь.

— Да всего ничего. Уши надрать паре выскочек.

Паре? Хорошо бы, чтобы не больше.

— Еще какие-нибудь пожелания будут?

— Там увидим.

Ну и ладненько. Теперь бы прояснить подробности, но это не начальственное дело, значит, спрашивать придется у...

— Столбом-то не стой, хватит церемоний, — ворчливо полетело в сторону Борга. — Дела делать пора.

Дядя еще раз внимательным взглядом изучил свои и мои ладони, лежащие на столе, выпрямился, запахивая мантию, взял с подноса, протянутого Дией, медную кружку, поднял и провозгласил:

— Дай боги, не последнее!

И не знаю, кому как, а мне показалось, что сказано это вовсе не о выпивке, а о листе узорчатого пергамента.

* * *

— И как тебя угораздило?

Борг спросил это не сразу за порогом, не за первым поворотом улочки и даже не через три квартала, а только там, где ручейки прохожих начинали сливаться бодрой рекой. Как по мне, так здесь чужих любопытных ушей было куда больше, чем рядом с трактиром, но наверное, верзиле все-таки виднее. С такой-то высоты.

— Ты хоть понимаешь, на что согласился?

— Не особо.

Борг сложил рыжие брови домиком, скорбным и вопросительным одновременно. Пришлось объясняться:

— Ага, не подумал. В смысле, долго не раздумывал. Но это и ни к чему.

Домик стал еще выше, примерно на чердак.

— У дяди вообще как с головой?

— Мыслит он ясно, на шрам не смотри.

— Ну и вот.

— Ну и что?

Уфф. Если бы меня не вытянули из потока людей за рукав и не втиснули в узкий сумрачный простенок, было бы намного легче отмахиваться от вопросов, а так...

— А то. Дядя соображает, что делает? Ты говоришь, что да. Дядя представляет, куда и зачем нас отправил? Видимо, да. Дяде нужен хороший итог нашего приключения? Судя по разрухе — да. Стало быть, он уверен, что мы сделаем все, как надо. Так о чем беспокоиться?

Борг хмыкнул.

— Раз меня однажды уже пристыдили за молчание, признаюсь. Когда с тобой о помывке заговорили, я сначала хотел еще кое-что сказать. Кого и когда чистят особо тщательно. Хотел да передумал.

— С чего вдруг?

— Решил, обидишься.

Очень надо. Изо всех людей на свете только один мог заставить меня обижаться, но это уже в прошлом. Хотя, он-то ушел, а обида как раз осталась.

— На что?

— Детей обычно отмывают добела. Когда крадут или прячут. Или все вместе.

Говоря это, верзила смотрел мне прямо в глаза, хоть и с прищуром, за которым было не угадать цель.

— И чего ж передумал?

— Сначала не успел, а потом увидел вас обоих над столом, и все сомнения рассеялись. Одна кровь, без вопросов.

Если и одна, то дурная до огорчения.

Беда ведь не в том, что я полез в непонятную заварушку. Пугает то, что дядя тут же дверь распахнул и ковром дорогу выстелил.

Нет, справиться можно. Со всем. На крайний случай — геройски погибнуть и долго служить потом пугалом для будущих оторвиголов. Что из этого предпочтительнее для старика с разбитой головой?

Навскидку видится два варианта. Либо дядя уверен в безнадежности устроенной затеи и таким путем скоренько избавляется от обузы в моем лице, либо знает обо мне чуть больше, чем можно было бы ожидать. Знает, например, что я не берусь за то, к чему не готов. А еще знает, что меня готовили.

Первый вариант, кстати, очень даже хорош, потому что разводит нас по разные стороны фронта еще до начала сражений и разговоров. Вот со вторым, если он случится, будет труднее. Во много-много раз.

Кто рассказывал дяде о моих успехах, а тем паче оплошностях? Сорен? Тогда он заранее знал, что сведет нас, или рассчитывал на это. А если сведения приходили из других рук и уст, значит, мы оба шли навстречу друг другу.

Зачем?

Чтобы вдвоем стать сильнее. Это брат мне внушал всю мою жизнь. И вспоминая, по какой причине он... Ну да, пусть она была не самой главной, но все же. Будь мы там вместе, неизвестно, чем бы закончилось дело. Когда у тебя нет своих глаз на затылке, хороши и глаза кого-то еще, только рядом, локоть к локтю, плечо к...

— Насчет крови. То есть, головы. Откуда шрам?

— Со службы.

— Да понятно, что он не о стену бился от нечего делать. Но хоть с толком или без толка искалечился?

Борг чуть повернулся и прислонился к стене. Путей к отступлению у меня от его маневра не прибавилось, зато теперь верзила делил свое внимание примерно поровну между мной и проходящими мимо горожанами. Видимо, затронутая тема была слишком серьезной и совсем уж не предназначенной для посторонних.

— Было покушение. Слава богам, неудавшееся.

— На дядю?

— На наследного принца. С дюжину лет назад. И так получилось, что защитник оказался всего один.

Герой, значит. Спаситель короны. Ну что ж, хоть гордиться можно.

— Тогда его и...

— Он справился со всеми нападавшими.

Об этом можно было и не говорить, да еще с таким нажимом. Понятно, что справился, иначе получил бы еще один удар. А может, и не один.

— И с того дня...

Борг сурово повторил:

— Он справился. И справляется до сих пор.

Вот так послушаешь, посмотришь, и задумаешься: а каким лядом я могу дяде пригодиться, если у него под боком уже давным-давно имеются верные и преданные? Дела передать? Так верзила с любым делом поладит, тут и к гадалке ходить не надо. Не может же все упираться в одну только кровь? У меня к дяде чувств особых нет. Сердце не екает. Разве только, щемит тихохонько.

Хотя, складывая тяжелое ранение и прожитые лета, можно получить какую угодно дурость, и чем больше лет, тем упрямее за нее могут держаться. Был у нас один дряхлый наниматель, так тот лично каждому поплавку свой цвет назначал. И чтобы складывались эти цвета друг за другом только одним особым образом, повторяя ритм какой-то древней и донельзя занудной баллады. Еще однажды случился наниматель, который...