— Правильно, — Аранзар поднялся и взял за край одежды худосочного юношу, заставляя того встать рядом. — Это тот самый стих, за который казнили рифмоплета Юншана. Не лучшее из его произведений, к слову сказать. Пойдемте куда-нибудь. У нас разговор, а тут жуткое место какое-то. Кровью пахнет.
— Свое рассказывать я не могу, — сказал Джениш, потягиваясь. — Запрещено. Да и вообще... Я не умею писать стихи. Я не родился на свет поэтом. Я не могу даже две строки связать и рифмою, и сюжетом...
— Привел доказательства — заткнись, — бросил ему через плечо Аранзар.
Илан, улыбаясь, сделал приглашающий жест в направлении к выходу из хирургического отделения. Они двинулись в путь.
— Читать стихи, оценивать их — хороши, нехороши — они могут, — ворчал за спинами всех Джениш. — А сочинять для них не смей!..
— Не я тебе запрещаю. Так мама приказала, — отвечал ему Аранзар, поднимаясь по ступенькам, и ведя за край плаща бледного парня, словно козу на веревочке. — Ты же знаешь, что надо слушать маму. Мама всегда права! А читать мне запретить нельзя. Во-первых, это не моя мама. Во-вторых, читать — это другое. Но вы представьте, какова трагедия, господа, когда поэта казнят за дрянной стих. Он написал три тома настоящих и прекрасных, но никому при его жизни не нужных. А его приговорили к повешению за плохую поделку, за политический памфлет, который падкие на пафос люди с дурным вкусом растащили по улицам. А он не этим хотел прославиться! И умирать вообще не хотел!..
— Я, — сказал Джениш, — заткнулся, если ты не заметил. По крайней мере, пока меня окончательно не выпрут. Или не казнят.
В теплой лаборатории, посипывая клапаном, остывал автоклав. Печка не подвела. Разогрелась. Илан зажег лучинку от углей в поддоне, засветил три лампы из пяти, спросил:
— Чай будете?
— Не откажемся, — кивнул Аранзар. — А у тебя только чай?
— Только чай, — сказал Илан.
Достал четыре стеклянные чашки, в каких разводил на стеллаже пещерный мох, насыпал в чайник заварки, стравил из автоклава лишнее давление, нацедил кипятка. В ящике кабинетного стола добыл кусок розового сахара, лежащий в такой же чашке под вощеной бумагой, положил медицинские кусачки вместо щипцов для раскалывания. Вынес и поставил угощение на лабораторный стол.
— А теперь докладывайте, зачем я вам снова нужен, — сказал Илан, разливая чай по чашкам.
— Нам, — сказал Аранзар, сразу забирая себе самый большой кусок сахара, — собственно ты ни зачем не нужен. Нам нужно вот это чудо куда-то пристроить. — Он дернул за рукав хилого парня. — Потому что из префектуры он или сбежит, или откинется там. А мы за это по башке получим, будто мало нам Джениша с его пьесой.
Илан внимательно посмотрел на парня. Тот не притрагивался к поставленной для него чашке и сидел с напряженным лицом, разглядывая то ли свои руки, то ли колени.
— Что с ним не так? — спросил Илан.
Джениш взял руку парня, как вещь, задрал тому рукав и предъявил Илану свежий надрез на венах запястья. Старые белесые там рядом тоже были.
— Еще его обожгло на том корабле, у него какая-то плешь на спине, и, ты же понимаешь, мы не можем его взять и отпустить, он не местный. Он химик, помощник инженера. Был... помощником инженера. Он тебе пригодится. Возьми пока себе, а?.. Может быть, и инженер найдется потом. Может, это ненадолго. Нам правда его некуда девать. С собой водить не вариант, в адмиралтействе запереть — там на него ругаются, в префектуре — видишь, вены вскрыл. Без присмотра не оставить. Пусть он у тебя растворы по склянкам переливает?..
— А сам инженер где?
Джениш нецензурно ответил в рифму.
— Что значит, возьми себе? — поинтересовался Илан. — У него самого мы что, не спрашиваем?
— Так вышло, что не спрашиваем.
Аранзар полез за пазуху и достал три тонких, прошитых красной шелковой нитью листка, исписанных крупным неровным почерком. Один лист на брахидском, другой на таргском с ошибками. На третьем был отпечаток ладони и несколько оттисков с именами продавцов и покупателей. Снизу болталась сургучная печать на потрепанном шнуре.
Купчая на раба.
Илан хотел отдать листы обратно, Аранзар остановил его:
— Это тебе. Подарок.
Илан разгладил смятую купчую на столе. Хорошего раба даром не отдадут. Даже на время. Да, собственно, и видно, что это не облегчение работы в лаборатории. Это подвох.
— Я все-таки попробую спросить, — покачал головой Илан. — Чего сам хочешь, подарок?
Раб медленно поднял голову и посмотрел на Илана темными запавшими глазами.
— Сдохнуть он хочет, — перебил возможный ответ Джениш. — Дурак он. Я бы его пришиб, да чужое имущество, нельзя.
— Я тебя умоляю, Джениш, заткнись, — попросил Илан. — Ну?
— Дайте ножичек — увидите, — замогильным странным голосом произнес раб.
— Ножичков у меня здесь завались, я с ними работаю, — мягко сказал Илан. — Но ничего не получится.
— И что вы мне сделаете страшней того, что со мной уже было?
— Возьму ножичек, именуемый 'ланцет', раскалю его докрасна и прижгу рану, чтобы остановить кровотечение, — объяснил Илан. — Ты же в госпитале, а я хирург. Поверь мне, ножичками я владею куда лучше, чем ты.
— Мы пришли в нужное место, — бодро объявил Джениш, встал и подобрал с лавки свой черный плащ. — Доктор Илан знает, что делать. Бежим отсюда.
И они сбежали, оставив купчую на столе. Илан смотрел на раба. Темные, давно не мытые волосы, одежда с чужого плеча, впалые щеки, кожа смугловатая, с серо-желтым от бледности оттенком, необычный разрез глаз. Брахидец-полукровка, сколько лет, не понять. Молодой, только выглядит лет на десять старше.
— Имя у тебя есть? — спросил Илан.
— Нету.
— Хорошо, буду звать тебя Подарок. Пока настоящее не назовешь. И не сиди передо мной с таким лицом. Я тебя насквозь вижу. Ты же химик. Взял бы мышьяка, съел бы, и умер. Не хочешь? Будет больно, некрасиво и никто не спасет? Смени позу. Так, как резал вены ты, никто еще до смерти не зарезался. Можешь дурить адмиралтейство и даже префектуру, а меня — нет. Чай ты или пьешь, или я выливаю. Потом веду тебя на дезинфекцию мыться. Там посмотрим, что у тебя за плешь на спине.
* * *
Вой, визг и истерические вопли долго ждать себя не заставили. Илан думал — с участием подарка представление, конечно, обязательно будет, но все кругом люди взрослые, сумеют обойтись без Илана.
Не обошлись.
Илан, если обстоятельства позволяли, принципиально не лез под одежду к тем, с кем работал. Не хотел смущать, настраивать против себя или выставлять отношения доктор-пациент вместо рабочих. Посмотреть пресловутую плешь попросил двух фельдшериц из акушерского — вотчина Гагала к дезинфекции была ближе всего. А на всякий случай в поддержку женщинам отправил трех санитаров, грузивших в сухие автоклавы на прожарку простыни, бинты и операционное белье. Пока подарка убеждали показаться по-хорошему, Илан почти успел помыться. Потом дело, видимо, перешло от уговоров к насилию, потому что поочередно звучавшие голоса сначала стали громче, потом перешли в общий гвалт, потом в ругань, а потом в те самые вой, визг и вопли. Илан никого выручать не пошел. Просто не пошел, и все. Их там пятеро, а подарок один. Весь мир не пожалеешь, всем на свете не поможешь, пусть сами учатся справляться. Учиться, однако, никто не хотел, все только орали. Видимо, так с подарком до этого было в адмиралтействе, так потом и в префектуре.
— Доктор Илан! Доктор Илан! Проказа! — в душевые для персонала ворвалась младшая из фельдшеров. — Идите скорее!
Кого волнует, что доктор Илан едва успел схватить простыню, чтобы прикрыться. Кого волнует, что госпитальный устав криками и руганью нарушен вдоль и поперек. И, главное, в чем смысл спешить, если проказа развивается и прогрессирует годами? Орать и ругаться еще куда ни шло, но панику устраивать зачем?..
Когда Илан, замотавшись в простыню и отжимая на ходу волосы, пришлепал босиком в дезинфекционную комнату для пациентов, голый подарок извивался змеей, пытаясь освободиться из рук державших его через полотенца санитаров. И вывернулся-таки, упал на пол, пополз куда-то под накрытый клеенкой стол, на котором делали клизмы.
— Я не прокаженный! Я не прокаженный! Я не прокаженный!!! — с надрывными подвываниями орал он, не делая пауз.
Санитары, перебивая друг друга, обещали отвернуть ему башку и другие анатомические излишества, перемешать и вставить не на свои места, но в погоню не кинулись, увидели, что идет доктор, быстро отступили в тень. Из дистилляторной и моечных потихоньку подходил персонал полюбоваться на бродячий цирк.
Пока Илан, протолкавшись вперед, оценивал обстановку, второй фельдшер появилась с ведром воды и со словами 'покусайся мне, сволочь' окатила пространство под столом, залив заодно половину комнаты. Подарок дико вякнул и забился глубже под стол. Илан отступил от холодной лужи на полу. Повысил голос:
— Замолчали все!
В гулких кафельных стенах получилось так громко, что, кажется, дернулось даже пламя в карбидной лампе. Наступила тишина.
— Проказа!.. — громким шепотом сказала младшая из акушерских и показала на захлебнувшегося криком подарка, словно можно было не догадаться, у кого здесь нашли проказу.
— Вылезай, — приказал Илан.
Ответа не последовало.
— Вылезай, или запрем тебя здесь на ночь. К утру все равно вылезешь.
Клеенка на столе пошевелилась, выдав сомнение, но страдалец не показался.
— Давайте позовем доктора Наджеда, — вполголоса предложила младшая. — Он разбирается в проказе.
— Давайте позовем доктора Арайну из отделения для буйнопомешанных, — предложил Илан. — Он разбирается в сумасшедших. И пусть своих ребят с успокоительным захватит. Для всех присутствующих.
Клеенка снова покачнулась. Подарок на карачках выполз на свет и сел на мокром полу спиной к Илану, обхватив себя руками. Между лопаток на спине у него красовалось овальное пятно с отечной розовой каймой и желтой шелушащейся серединой. Размерами пятно было с ладонь, а сверху, в единственном месте, где до него получалось дотянуться, еще и расчесано.
— Это не проказа, — пробубнил подарок себе в коленки.
Вода с тихим журчанием утекала в сток на полу. Илан подошел ближе, наклонился, взял подарка за шею, повернул к свету. Осмотрел пальцы, уши, потрогал нос. Нажал на розовые края воспаления и кожу возле, пощупал подмышки и лимфоузлы под челюстью. Слегка подул на середину пятна. Спросил:
— Что чувствуешь?
— Вы на меня дышите, — глухо отозвался раб. — Это не проказа.
— Я вижу, — сказал Илан. — Завтра доктору Наджеду я тебя все равно покажу, но это не проказа. Ожог у тебя где?
Подарок показал правую ногу под коленкой.
— Иди, мойся, — отпустил его Илан и повернулся к акушерским фельдшерам: — А вы... — слово 'дуры' он пропустил, — приготовьте цинковый линимент, салфетку и пластырь. Вымоется — густо намажьте и заклейте. И объясните дорогу в столовую.
В приоткрытую дверь заглянул доктор Гагал.
— Кого насилуют? — спросил он. — На втором этаже слышно! Доктор Илан, вы зачем моих девочек смущаете?
Следом за ним подошел доктор Никар с вопросом:
— Что здесь опять за крики? Что за грех?
— Грех, — сказал Илан, — это когда ноги вверх. Кто опустил, тех бог простил. Объясните своим девочкам, доктор Гагал, как выглядит проказа. В нашем городе существует единственный серьезный грех — этого не знать.
Протиснулся между докторами и мойщиками, пошел одеваться.
— Так чего шумели-то? — не понял Никар.
Участники и зрители свалки в дезинфекции стали расходиться по своим рабочим местам.
— Вы заметили, коллега, — говорил доктор Гагал, — что сегодня какой-то удивительный день? День дурака, я бы назвал.
— Я бы назвал это днем редкостного идиота, — согласился доктор Никар. — Как с утра не задалось, так и продолжается.
— Пойдемте, выпьем чего-нибудь для настроения. Доктор Илан у нас не пьет, и, вероятно, его с нами приглашать бессмысленно...
— Добрый доктор Илан сегодня злой. Зря он не пьет, ему бы нужно иногда. Пойдемте. Что-то я устал...
За вечер Илан планировал еще навестить Мышь, и нужно было посидеть в палате, послушать, появилась ли у сегодняшнего оперированного перистальтика. Словом, не останавливаться. Но, правда, кто объяснит, почему, когда из последних сил стараешься быть добрым, все, словно нарочно, пытаются тебя разозлить? И как не поддаваться?.. Видимо, Илан еще недостаточно святой. И дал недостаточно клятв.
— Илан! — на прощание крикнул в гулкой автоклавной Гагал. — Я попробовал сегодня на ноге — у меня все получилось. Спасибо!
* * *
— Я, — сказал Илан, — ошибся, назвав тебя Подарок. Потому что ты не подарок. Очень сильно не подарок. Будешь Неподарком.
Подарок-Неподарок после происшествия в дезинфекции был немного смущен. В форменной робе без воротника и с собранными под гребень волосами стало заметно, какая у него тонкая длинная шея, и как странно качается на ней голова. Стоило Илану отвернуться от дозаторов, спиртовок и экстрактора, как он ловил мгновенно уходящий в сторону взгляд, до этого прикованный к его спине. Довольно удачно получилось разделить с новым помощником работу. Неподарок занимался укупоркой и финишной стерилизацией, бегал на дезинфекцию за очищенной водой и сухими флаконами из горячего шкафа, отмерял, разливал, закатывал. Что-то серьезнее Илан ему пока опасался поручать, но и сделанное уже было больше, чем могла Мышь. С таким прикрытием Илан спокойно взялся за изготовление обещанного киру Хагиннору противоаритмического экстракта из белоголового норника.
— Если хочешь что-нибудь спросить — спроси, — наконец, предложил он.
Неподарок расставлял на поддонах готовые пузырьки. Закатывал пробки под жестяную крышечку он быстро и аккуратно, несмотря на позднее время, пережитые в дезинфекции потрясения и постоянно направленный мимо дела взгляд. С дозировкой не ошибался. С автоклавом знаком был. Правда, не с хофрским, как у Илана, а с простым ходжерским, без водомера, блокировки и дополнительных клапанов. Пару раз автоклав на него сердито пшикнул прежде, чем разрешил себя открыть.
— Я... не знаю... — ответил Неподарок. — Я думал, это вы меня спросить хотите.
Илан хотел спросить. Про ходжерский корабль и его пассажиров. Только не сейчас и не напрямую. Такая случайность, как подарок с корабля, да еще от инспектора Аранзара, который видел, как Илан ходил читать списки, могла быть неслучайной. Илан раздумывал, не лучше ли пойти к киру Хагиннору и честно попросить судовой журнал. Ему казалось, меньше всех верит в бредни об арданском троне именно генерал-губернатор. Второй причиной дарения Неподарка могло быть то, что в префектуре он рассказывать что-либо отказался. Дженишу было проще его прибить, чем получить ответы на вопросы, а хитрый Аранзар попросту избавился от лишних хлопот, делегировав право допроса Илану, которому не впервой иметь дело с детьми и слабоумными, всегда готовыми то визжать, то резать вены.
— Надо будет — сам расскажешь, — пожал плечами Илан. — Я привык работать молча.
