Вариант "Новгород - 1470". ч 1

Уже на второй день, к вечеру, самостоятельно выйдя во двор — в джинсах, кроссовках, маечке и легкой курточке, слава богу, лето в Новгороде 15 века оказалось не холоднее, чем в Гомеле 21 века — Дан, несмотря на все еще слегка гудящую голову, непроизвольно начал искать глазами, чем бы заняться. В метрах 10 от того сарая, где Дан "болел", под навесом из дерева, находилась печь для обжига гончарных изделий. Постояв немного за спиной у суетившегося возле печи Семена, подмастерья Домаша — одного из тех двух "бомжей", что нашли Дана — худого, среднего роста, мужичка с ярко-синими глазами и пегой бороденкой, Дан быстро вернулся в сарай. В этом сарае, в одном углу, он в беспамятстве валялся на лежаке, а в другом Вавула, тоже подмастерье Домаша — второй из "бомжей", нашедших Дана — длиннорукий и нескладный человек, сидел за гончарным кругом. В этом же сарае сушились и снятые Вавулой с гончарного круга сырые горшки, корчаги и прочее. Дан взял одно из сырых изделий, присел на лавку, на которой Семен и сам Домаш расписывали горшки несложным орнаментом или просто подписывали их, и начал разрисовывать стенки изделия-кувшина мудреным, с завитушками, узором. Осторожно, не чувствуя времени, он выдавливал подобранной с земли острой щепой хитрые переплетение веточек и листьев, а затем, под ними, изобразил фигуры двух замерших антилоп и подкрадывающегося к ним льва. Вертевший на гончарном кругу ком мокрой глины Вавула замер, наблюдая за Даном. Дан закончил работу, полюбовался на кувшин и поставил его туда, где взял. Потом потянулся за другим... Натура Дана требовала деятельности, но активные движения, пока, были ему не под силу и Дан стал расписывать посуду.

Следующей его жертвой оказалась большая корчага для хранения зерна. Дан всю ёё разрисовал медведями — стоящими на задних лапах, идущими на четырех, сидящими... Рисовал Дан неплохо, поскольку имел к этому склонность и даже, в далеком отрочестве, учился в художественной школе. Но не сложилось. Художником он не стал....

Когда Дан потянулся за третьим сосудом, в сарай вошел Домаш. Его привел Вавула, сбегавший за ним на торг — Домаш продавал там свои горшки и прочее. Дан, за работой, и не заметил, когда Вавула выскочил из сарая. Следом за Домашем и Вавулой в сарай-мастерскую втерся и Семен.

— А, ну, человече, покажь, что ты тут сделал, — почти с порога потребовал гончар...

Только сейчас Дан сообразил, что без спроса использовал, а, возможно, и испортил чужое имущество. Выражаясь языком его бывших современников — чужой товар.

— Черт, — лихорадочно подумал Дан, — Домаш меня подобрал и лечил, а я ему черт-те что утворил... И оправдаться нечем... И даже не взбрыкнуть, типа, буду должен. Тут долги вещь серьезная, могут и в холопы обратать. А холопы — люди подневольные... — Дану совсем не хотелось начинать свою жизнь в Новгороде подневольным человеком.

Немного конфузливо Дан подал Домашу с полки, где сушились глиняные полуфабрикаты, расписанный в африканских мотивах кувшин. Новгородец осторожно взял кувшин, повертел его...

— Нарисовал ты знатно, — наконец, обронил Домаш. — Мы твой узор сейчас красками покроем, цена кувшину будет в два раза от нонешней!

Наверное, именно в этот момент Дан и получил первые наметки для своего дальнейшего определения в Новгороде.

Вначале он просто расписывал, по мере сил, то есть, когда не мучила сильная головная боль, продукцию 'фабрики' Домаша... Вообще — то, носящий заплетенные в косички бороду и длинные волосы Домаш оказался мужиком с понятием и сумел организовать не только бесперебойное производство своих горшков, кувшинов, корчаг и прочего, но и постоянное свое присутствие на городском рынке. Притом, без всяких-разных торговцев-посредников. Достигалось все это грамотным распределением труда нанятых им рабочих— Вавулы и Семена. Вавула, первый из его подмастерьев, муж дальней родственницы Домаша, занимался подготовкой глины и лепкой горшков, ендов, кисельниц и всего остального. Второй подмастерье, Семен, наносил узор на сырые или уже обожженные — смотря по надобности — изделия и делал на них надписи. Иногда он использовал для этого заранее заготовленные штампы, а чаще просто рисовал от руки острыми палочками-стеками или двумя самостоятельно сделанными кисточками. Он же, Семен, при необходимости полировал сосуды и покрывал их краской. Кроме того, он еще и обжигал всю керамику в печи. То есть, придавал изделиям товарный вид. Домаш же продавал все на торге, когда сам, а когда ему помогала жена Вавулы — Аглая. Сам гончар был одинок. И та женщина, Марена, которую Дан видел при первом своем пробуждении, была жившей неподалеку знахаркой-шептуньей, женой такого же здоровенного, как и она сама — если верить Вавуле — заросшего густым рыжим волосом, как медведь шерстью, мастера-гончара. Домаш, как потом, задним числом, поделился сведениями с Даном Вавула, не являлся коренным новгородцем, и пришел в город год назад, откуда-то из-под Копорья. Пришел один, купил двор на посаде за Людиным концом и занялся гончарным делом. А вскоре купил и лавку в гончарном ряду на Торжище.

Вавула сказал, что раньше у Домаша была семья — жена и трое детей, но они толи погибли, толи пропали во время одного из набегов чуди на Копорье. Как понял Дан, Домаш не очень распространялся на эту тему. Еще Дан узнал, что до того, как Домаш попал в город, он, судя по всему, гончарством не занимался. Во всяком случае, бороду и волосы он заплетал в косы, а так делали в Господине Великом Новгороде только воины, купцы и бояре.

Через неделю, после того как Дана окончательно перестали мучить головные боли и он даже, на седмицу, в своих кроссовках и купленных ему Домашем в долг, в счет будущих заработков Дана, то есть, доли от продаж расписанных им корчаг — новых портках и рубашке, чтобы совсем уж не пугать новгородцев джинсово-футболочным нарядом — в сопровождении Вавулы и Семена прогулялся по городу, на двор к Домашу, вместе с самим Домашем, явился торговец-иноземец. Из тех купцов, что имели в Новгороде свое собственное представительство, так называемый Немецкий или Ганзейский двор. В этот день первые расписанные Даном горшки, пройдя экзекуцию в печи, попали на торг к Домашу. Купец-ганзеец не только забрал все расписанные Даном горшки, но и договорился снова придти через полторы недели и забрать все, что еще будет готово и расписано Даном к этому времени. Он даже задаток оставил. Но самое важное произошло после того, как ушел купец. Не успел еще ганзеец толком покинуть двор Домаша, как в воротах двора возник посланник Дмитрия Борецкого, посадника самого Господина Великого Новгорода.

— Кто здесь Дан-мастер? — стоя в воротах двора, спросил посыльный-бирич...

Глава 4

Почему-то, в этот момент взглянув на Домаша, Дан понял, что гончар совсем не удивлен визитом новгородского бирича.

— Как есть сам донес на меня, — подумал Дан, однако виду не подал...

Все время, что Дан расписывал сосуды Домаша, он думал. Думал о своем будущем. Нет, не о том, что осталось в 21 веке, а в том плане — что ему делать дальше. То есть, как дальше жить. Остаться в мастерской Домаша, оно, конечно, хорошо и Домаш рад будет, но... Но провести всю свою жизнь за росписью чужих глиняных сосудов, Дан не хотел. Не устраивало его это. Ведь, он, все же, был человеком 21 века, а не 15. И обладал, пусть и фрагментарно, знаниями о таких вещах, которые даже в кошмарах новгородцам не могли присниться... К тому же, и в 21 веке Дан предпочитал работать на себя, а не 'на дядю'. Естественно, он был благодарен гончару за то, что тот спас его и приютил, но "пахать" за это на Домаша всю жизнь... Нет, уж, увольте. Лучше поискать другой способ отблагодарить Домаша. И, как-то ночью, ворочаясь на лавке-лежаке, Дан сообразил, что ему делать. То есть, как ему и Домаша отблагодарить и себя не обидеть, устроиться в новой жизни. И 'денюжку сколотить небольшую'. Чтобы, как только Москва "наложит руку" на Новгород, тут же перебраться от этой "руки" подальше. И уже там, "подальше", продолжить, и не голодранцем... Ну, не прельщал Дана московский князь Иван 3 в качестве хозяина Новгорода. И следующий московский князь, он же первый московский царь — Иван 4, по прозвищу Иван Грозный, тоже не прельщал. Вместе с грядущей в Московском царстве, после его смерти, эпохой жестокого и кровавого беспредела, названной учеными-историками в будущем "Великой смутой"... Дану очень не хотелось, чтобы его потомки — если они у него будут — жили в этом Московском царстве. Поэтому, сейчас для Дана желательно было заработать, успеть заработать, в Новгороде немножко лавэ или по-другому — денег и "дать деру" из города сразу, как только... Как только, в общем.

Одна беда — до столкновения с Москвой оставалось всего ничего. Где-то, примерно, с год. И нужно было торопиться. Но в том, что Дан, все-таки, попал в Новгород, имелся и плюс. Господин Великий Новгород, так или иначе, являлся республикой и хоть сословное деление общества на 'благородных' и 'не очень' — столь широко распространенное в средневековье — в Новгороде тоже присутствовало, но здесь оно, как и в других вольных городах и республиках Европы, никак не мешало улучшать свое материальное положение... И никому не мешало. Во всяком случае, не создавало непреодолимых преград.

Помог Дану встать на "путь истины" Семен, подмастерье Домаша. Семен любил посидеть вечером, перед тем, как идти домой, на завалинке, у сарая-мастерской, и поболтать о том, о сем. В один из таких вечеров Семен, держа в руке кувшин с хмельным квасом и усаживаясь, по привычке, на бревно-завалинку, завел разговор о чудной — на его взгляд — манере Дана мыться каждый вечер.

— Добро, — обронил Семен и осторожно, чтобы не пролить, поставил кувшин с квасом на землю, — что ты каждый день дубовую палочку жуешь, так многие новгородцы делают. Чтобы зубы крепкие были. Что руки перед трапезой моешь — тоже понятно, все так поступают. Но что обливаешься холодной водой каждый вечер и моешь ноги, мне странно. Ведь, можно и баньку затопить, зачем холодной-то обливаться?

— Ага, — сказал Дан... — хоть город Одесса еще и не появился на карте мира, но Дан уже заранее готовился к этому и отвечал вопросом на вопрос — ... и сколько раз в неделю ты готов баньку затопить, чтобы помыться?

— Ну, это... Раза два можно затопить, — малость заплетающимся языком ответил Семен.

— Вот, — произнес Дан, — два раза. А я моюсь ежедневно. Теперь понятно?

— Понятно, — протянул Семен, однако было ясно, что ему ничего не понятно.

— Жаль, ты не любитель кваса, — помолчав, ни с того, ни с сего уронил он и тоскливо добавил: — И Вавула домой пошел... — Неожиданно Семен вскинул голову и внимательно посмотрел на Дана. Потом абсолютно трезво произнес: — А, ведь, кувшины и корчаги, расписанные тобой, ганзейцы с руками отрывать будут. Клянусь Сварожичем!

Именно после этого разговора Дан всю ночь и проворочался на лежаке-лавке, размышляя над словами Семена. Нет, не над тем, что Семен поклялся языческим богом, хотя в Новгороде уже лет 400 господствовало христианство, а над тем, что расписанные сосуды ганзейцы с руками отрывать будут. И с утра пораньше стал расспрашивать работников Домаша — Семена и Вавулу, как, вообще, обстоят дела с керамикой в Новгороде. И получил сногсшибательный ответ — значительная часть керамики в Новгороде является привозной! В городе, где целый, если говорить языком 21 века, район назван Гончарным, значительная часть посуды — привозная!

По словам Семена выходило, что в Новгороде есть дешевая керамика и керамика подороже. Дешевую делают новгородские гончары, подороже привозят ганзейские купцы или купцы с низовых земель. Керамику местного производства, в основном покупают окрестные крестьяне и 'черные люди новгородские', "житные же люди", то есть новгородцы побогаче, предпочитают привозные ендовы, братины, канопки и прочее. Они и расписаны красиво и по качеству не хуже новгородских...

— Только Домашу не говори, — предупредил Семен Дана. — Для него это больной вопрос. Торговля в последнее время совсем захирела. Раньше Домаш с утра уходил на торг и уже к обеду возвращался пустым, а теперь торчит в гончарном ряду до темна и, все равно, и половины не продает.

— Семен, а кто мешает новгородцам самим делать красивые горшки, кринки и остальное? — спросил Дан.

— Никто не мешает, — ответил Семен, — да только нет у нас мастеров, чтобы расписывать так горшки. Ты первый.

— Ага, — сообразил Дан. — Выходит я тут, своего рода, "открыл Америку". Интересно-интересно, — задумался Дан, — а, ведь, судя по словам Семена, спрос на красиво расписанную посуду в Новгороде гарантирован... И дело выгодное... Сам Домаш сказал, что цена расписанных сосудов вдвое против нерасписных будет... — Теперь-то Дан точно знал, что не только отблагодарит Домаша, но и сам "приподнимется". — Надо ковать железо, пока горячо! — решил Дан. — И пошустрее! И, для начала, увеличить производства горшков. В разы! Естественно, для этого потребуются гончары. Типа Вавулы. То есть, те, кто лепит горшки. И, соответственно, гончарные круги для них. И место для кругов, иначе — сараи и обогреваемые, чтобы работать и зимой. Значит, все это тоже надо. Затем роспись... Она будет наше ноу-хау и потому очень важна!— Дан на секунду застыл. — М-да, тут необходимы художники... И не просто мазилы, а способные профессионально рисовать... Или научиться профессионально рисовать. И, вряд ли, такие валяются в Новгороде под каждым забором. Их придется искать. В любом случае, — уточнил для себя Дан, — в одиночку я все не разрисую. Не хватит сил. И обязательно придется делать курсы "ликбеза" для этих художников, чтобы они смогли рисовать, как я. Или, хотя бы, грамотно копировать... Ха, — забавная мысль пришла в голову Дана, — вот будет хохма, если с моей легкой руки в Новгороде возникнет целая школа художников, главным авторитетом в которой станет тоже художник, но бывший и недоучка. Правда, недоучка из будущего... Впрочем, Москва школу, все равно, прикроет, — заранее похоронил свое начинание Дан. — Ведь, подобная роспись не по уставу московской жизни будет. Жизни, все более клонящейся к деспотии, — невольно отметил он. — Да, а "ликбез" придется вести "без отрыва от производства", на ходу, ибо по-другому здесь не поймут. Кормить людей даром в Новгороде не принято. Слишком накладно. Местная экономика этого не любит...

Теперь финансы, — продолжал масштабно мыслить — обдумывать свой "бизнес — план" Дан. — Для расширения производства, перевода его на промышленные рельсы, потребуются большие деньги, серьезные первоначальные вложения. Основным спонсором выступит, должен выступить, разумеется, Домаш. Главное растолковать ему все правильно, мужик он хваткий, поймет. Только переход с кустарного производства на промышленное, он, все равно, вряд ли потянет. Даже, если у него есть спрятанная кубышка. Надо быть реалистом. Иначе говоря, здесь нужна будет помощь. Со стороны. Жаль, банков в Новгороде нет, чтобы взять ссуду, — на минуту пожалел, что 'здесь не там', что он не в 21 веке, Дан. — Хотя, идея неплохая, насчет банков, стоит подумать на досуге... Одолжиться у кого-либо..? Слишком рискованно. Судя по Семену, в недалеком прошлом самостоятельным хозяином, а ныне наемным работником, мысль неудачная. Условия займов тут явно кабальные. Можно и без штанов остаться. Не заикаясь уже о прибыли... Остается... Остается одно. Использовать опыт истории и украсть у предков будущих капиталистов, бродящих сейчас по Западной Европе, идею рассеянной мануфактуры. Это когда кто-то ходит по деревне или по деревням, по домам в деревне или деревнях, и раздает желающим подработать, допустим, мотки шерсти. При этом договаривается, что к такому-то сроку, они из шерсти сделают полотно. В положенное время этот кто-то забирает готовый товар — полотно и продает его в городе на рынке. После чего часть денег берет себе, а часть раздает крестьянам за работу. Само собой разумеется, себе он берет большую часть... Или торговец расплачивается с крестьянами еще до продажи полотна и по заранее оговоренной цене, оставляя уже всю прибыль себе. Или... Вариантов много. Но, так или иначе, именно с этого Западная Европа начинала свой капитализм... Чем мы хуже их? Мы тоже начнем с этого. Договоримся с местными гончарами о сбыте их продукции, потом соберем у них уже готовые — побывавшие в печи или только высушенные изделия и применим наше ноу-хау в росписи. После чего продадим все сосуды и получим прибыль. Минус и неудобство — нужно ходить и договариваться с новгородскими гончарами, зависеть от их сволочности или доброжелательности, да еще делиться с ними прибылью. Плюс же и существенный — не надо вкладывать много денег, тем более, которых много и не имеется... В смысле, вкладывать в оборудование и рабочие места. И можно сосредоточиться на подготовке нужных людей. В нашем случае — художников. Ведь, гончаров, если что, набрать не сложно, а, вот, способных рисовать нужно искать, а затем еще и учить... Но другого выхода нет. Пока нет! И в плане лепки горшков и в плане подготовки художников. Зато, когда объявятся подражатели и конкуренты, а они обязательно объявятся, и, хочешь-не хочешь, придется переходить на собственную лепку горшков и прочего — чтобы удешевить производство и уцелеть в конкурентной борьбе — у нас уже будут готовые кадры. Впрочем, мы и сейчас, наряду с использованием чужих корчаг, кувшинов, братин и так далее, не станем отказываться от собственной керамики. Ну, а потом... Кхм, вообще-то, лучше успеть до этого "потом". "Подняться" успеть до этого "потом". Ибо "потом" может не быть, так как, скорее всего, появится Москва... И... И я уже в другом месте займусь чем-нибудь другим — возможно, тем же стеклом. Ведь, толком его еще нигде не делают, а спрос на него огромный... Главное, что Семен подсказал мне стезю, по которой нужно двигаться, — завершил, мысленно, обзор своего будущего Дан. И, уже подводя итог, подумал: — Да, и керамика, какую-никакую деньгу, всегда и везде будет приносить. Спрос на нее и в 21 веке не исчез... Впрочем, что-то я разогнался, — остановил сам себя Дан, — план, конечно, планом, но для начала надо, все-таки, поговорить с Домашем. И, по возможности, попробовать сразу расставить все точки над будущими "и".