Сторан

Мужчина подошел и, положив две конечности мне на плечи, ощупал другими мои руки, грудь. Зачем-то приподнял мне веки, подергал за мочки ушей. Ну, точно — местный Айболит.

— Ты совершенно здоров, Леег, произнес он, после чего обратился к женщине: — Сказано же было, что жрецы Священного Острова нарекли твоего сына избранным Создателями. А я, ничтожный деревенский лекарь, усомнился и пытался лечить его от предначертания, принимая оное за болезнь. Возможно, это я своим невежеством чуть не погубил Леега.

Женщина подошла к седому и, приложив пару рук к груди, другими нежно взяла его за одно из предплечий, мысленно успокаивая и говоря, что он лишь исполнял свой долг. Лекарь, похоже, не слышал ее мыслей, но жесты и мимику понял правильно.

— Нет, Ната. Как иначе объяснить, что Леег полностью оправился после того, как я прекратил лечение, посчитав его умирающим? Ведь я был абсолютно уверен в том, что он не доживет до заката. Я немедленно отправляюсь на Остров. Пусть Жрецы оценят мою компетентность. Возможно, они решат прислать вам нового, более сведущего лекаря. А я стану простым охотником и заведу собственную семью.

Мужчина отстранил Нату и решительно вышел. Та с сожалением посмотрела вслед, но тут же, как только обернулась ко мне, глаза ее наполнились радостью.

— Надо немедленно сообщить Стику, — услышал я ее мысль.

— Стик — это мой отец?

— Что? — тонкие брови женщины поднялись в удивлении, и следом она задала сразу два вопроса: — Ты слышишь мои мысли? Ты не помнишь своего отца?

Вот те раз. Так телепатические возможности вовсе не являются нормой для этого мира? Значит, мои мысли никому не доступны? Не сказал бы, что это мне не нравится. Но почему тогда я слышал ее? Кстати, о чем думал Айболит, я не слышал. Да и о чем думает эта женщина, мне, похоже, тоже не совсем доступно. Понятны только посылы, обращенные непосредственно ко мне.

— Извините, — я смущенно развел руки. — Я вообще ничего не помню. Даже не знаю, кто я такой. Я, вероятно, чем-то тяжело болел? Вы моя мать?

— Бедное мое дитя, — красивые глаза женщины наполнились слезами.

Мне стало искренне жаль ее.

— Но зато я чувствую себя физически вполне здоровым, — сказал, чтобы успокоить Нату.

Она снова улыбнулась и погладила меня по плечу.

— Это самое главное, сынок. А память вернется, — и, спохватившись, воскликнула: — Надо скорее сообщить отцу радостную весть!

— Я пойду с тобой, — принял я неожиданное решение. — Только подскажи, во что мне одеться.

Раз уж попал в новый мир, то нужно скорее в него влиться, ибо нет смысла оттягивать.

Мать подала сапоги-чулки из тонкой кожи и одну из безрукавок. После того, как я надел все это, она протянула какую-то сбрую с вдетыми в нее четырьмя маленькими топориками на длинных ручках. Вот и нафига мне эти томагавки? Задал этот вопрос мысленно. Однако она не услышала.

— Зачем мне это? — спросил уже вслух.

— Ты вырубил собственное жилище и отвез семя зуха на Священный остров. Даже целых два семени. Теперь ты полноценный мужчина, — вероятно, посчитав объяснение достаточным, Ната вложила сбрую мне в ладони.

Покрутив полученное снаряжение, накинул два ремня, соединенных сзади чем-то наподобие патронташа, на плечи. Подвешенный на них широкий ремень застегнул на животе с помощью большой бляхи, сделанной то ли из кости, то ли еще из какого-то непонятного материала. Все подогнано точно по мне. По бокам в небольшие петли на ремне вставлены топорики. На мой вопрос для чего нужен патронташ на спине, Ната пояснила, что он нужен для дротиков, которые постоянно носить вовсе не обязательно.

Я покосился на висящие, на стене большие топоры. Хорошо, что и их не нужно постоянно таскать с собой.

Пройдя через большую комнату, на обстановку которой впопыхах не обратил внимание, мы вышли на высокое крыльцо. Увиденное снаружи не то чтобы поразило меня, но удивило довольно-таки сильно. Представьте себе гибрид груши с тыквой размером с дом. Именно такие желто-песочные плоды-монстры, тянувшиеся двумя рядами, образовывали довольно широкую улицу. Каждая тыквогруша была обнесена невысоким плетеным заборчиком, как обычные земные деревенские хаты. В стенах плодов прорезаны окна и двери. Сбежав с крыльца, я задрал голову, и окинул взглядом дом, из которого вышел — такой же гигантский плод. Интересно, дома действительно растительного происхождения, или здесь такой причудливый архитектурный дизайн? Просто страшно представить дерево, на котором растут подобные груши...

Наше жилье от околицы отделяло всего два двора. У соседнего плетня копошилась парочка обнаженных по пояс малышей. Непривычно видеть на их голых спинах по четыре шевелящиеся лопатки. Увидев нас, они подскочили, какое-то время молча смотрели, а как только мы прошли мимо, понеслись по улице с криками:

— Леег не умер! Леег живой!

Ната, оглянувшись на них, улыбнулась и взялась за мою руку, будто проверяя, не мерещусь ли я.

Сразу за околицей простирался широкий луг. За ним поднималась стена леса. По законам земного мира на таком лугу просто обязаны были пастись гуси или коровы. Однако здесь было пусто. До меня дошло, что и в самой деревне не хватало обычных земных звуков, таких как лай собак, кудахтанье кур петушиные крики.

Пройдя половину луга, я обратил внимание на рощу интересных деревьев, резко отличающихся от остальной лесной массы. Эти деревья напоминали земные баобабы, только карликового размера. Бочкообразные стволы возвышались не более чем на три метра. Широкие кроны буквально смыкались друг с другом. Видно, что деревья не одного возраста — ближе к лесу стволы повыше и потолще, ближе к деревне попадались совсем маленькие, вплоть до еле показавшихся ростков.

— Что это за роща? — поинтересовался у идущей рядом женщины.

— Поселковое кладбище, — ответила та после некоторой паузы, на протяжении которой, замедлив шаг, пристально смотрела на меня.

От дальнего конца рощи доносились звуки частых ударов топора по дереву. Мы прошли между деревьев в ту сторону и вышли к просеке между рощей и лесом. Широкие пеньки разной степени замшелости указывали на места, где некогда росли мини-баобабы.

Картину, которую увидел далее, не могу назвать иначе, как деревообрабатывающий комбайн или машина по производству щепы. Коренастый коротко стриженый мужик с такой скоростью работал одновременно четырьмя топорами, что ему позавидовала бы машина по измельчению пеньков, которую я когда-то видел в городах моего мира. Шаолиньские монахи, увидев такое искусство владения оружием, или в данном случае орудием труда, моментально эмигрировали бы в Японию, записались там, в самураи и сделали б себе харакири. Ибо нет смысла жить, зная, что не способен даже приблизиться к совершенству.

Остановившись, я заворожено смотрел, как в поваленном дереве, с которого уже срублена крона, буквально на моих глазах появлялось углубление длинною с человеческое тело. Концы срубленного ствола закруглены и обработаны довольно гладко, словно их и не топорами обтесывали. Но никакого другого инструмента рядом не наблюдалось.

Я непроизвольно бросил взгляд на свои ладони. Неужели и я смогу также лихо орудовать топорами? Или уже умел? Нет, так конечно не умел, ибо молод еще слишком. А сколько, кстати, мне лет? М-да, сколько ж еще предстояло выяснить, и в первую очередь о себе. Ну что ж поделать, таков результат скоропостижного вселения в первую попавшуюся оболочку.

Мужчина бросил на нас короткий взгляд, не прекращая работы. Секунд пять он продолжал врубаться вглубь ствола, одновременно ровняя края получающегося углубления, затем остановился и еще несколько секунд смотрел в лес. Наконец медленно, словно боясь кого-то спугнуть, повернулся. Четыре топора одновременно выпали из ослабших рук. Широкие плечи опустились, и здоровяк, приоткрыв в изумлении рот, сел на поваленный ствол.

— Думаю, тебе стоит повременить с этой работой, отец, — я обратился к мужчине, будучи уверенным, что это и есть мой родитель. — У тебя наверняка найдется немало более приятных дел, чем строгать эту деревяшку.

— Леег?

Нет, блин, Сьюзи Кватра прилетела в этот мир, чтобы подарить первому попавшемуся дровосеку свою четырехструнную балалайку. Кхым, надо бы даже в мыслях постараться быть вежливым с этими людьми. Все же родители, как-никак.

— Леег здоров, — радостно улыбаясь, Ната подошла к все еще сидящему дровосеку и, обняв за голову, прижалась к нему. — Создатели вернули нам сына.

Какое-то время мужчина сидел неподвижно, уткнувшись лицом в живот супруги. Но вот, мягко отстранив ее, встал и подошел ко мне. Огромные ладони опустились на плечи, сдавили предплечья. Я чувствовал себя несколько жутковато рядом с этим, буквально пышущим жаром, гигантом. Он был выше меня, пожалуй, всего на полголовы, а вот шириной плеч и объемом стальных с виду мышц превосходил как минимум вдвое. Что если этот четырехрукий монстр сейчас разозлится на своего непутевого сына за то, что зря добрую половину дня махал топорами, пропитывая ядреным потом одежду, которую теперь придется стирать его любимой Нате? И сжал же меня в своих клешнях так, что не вырвешься.

— Сынок, — в голосе здоровяка было столько любви и нежности, что мне стало стыдно за свои мысли. Две крупные слезинки одновременно срываются из лучащихся отцовской любовью серо-голубых глаз и, оставляя влажные дорожки, стекают к уголкам рта. — Сынок...

Черт возьми, никогда не любил мелодрамы, но тут у самого глаза наполнились слезами.

— Отец, — произнес я еле слышным сиплым голосом и, почувствовав, что его хватка ослабла, припал к широкой груди, обхватив могучую шею.

— Сынок, — отец крепко обнял меня.

Рядом, прижав руки к груди, плакала счастливая Ната.

В этот миг я чувствовал себя почти счастливым от того, что оказался в этом мире предельно истощенным. Что было бы с этими чудесными людьми, если бы я решил сотню-другую лет приглядеться к местным реалиям, прежде чем в кого-нибудь вселиться? Может, над нами действительно есть воля неких Создателей? По крайней мере, в такие минуты хочется благодарить кого-то всемогущего...

* * *

Следующие несколько дней, сославшись на почти полную амнезию, расспрашивал всех о реалиях приютившего меня мира. А желающих помочь нашлось немало. В первый день даже слишком много, что несколько утомляло, и я, сославшись на слабость после болезни, завалился якобы спать. Поднялся лишь, когда в доме остались одни родители. Они-то, как собственно и положено родителям, и дали первые знания.

В общем, зовут меня Леег. Мне пятнадцать лет, по здешним меркам — совершеннолетие. Я уже вырубил собственный дом внутри гигантского плода зуха.

Семя зуха отец привез со Священного Острова, после того, как у него родился сын. Растение представляет собой некое подобие капусты кольраби, если можно представить себе кочан диаметром от двенадцати до пятнадцати метров, высотой до четырех и увенчанный двухметровым куполом с закругленной макушкой, делающей плод похожим на приплюснутую грушу. После первого года все листья отваливаются, и в течении следующих четырнадцати лет плод увеличивается в размерах. Как только кожура приобретает желтый цвет и верхний ее слой делается прозрачным, будто толстое покрытие лаком, необходимо приступать к вырубке внутренних помещений. Если не поспешить, то через несколько седмиц — так здесь называются недели, исчисляемые, как и в земном мире, семью днями — внутренность плода приобретает каменную твердость, не поддающуюся топору. Но такое случается редко, лишь когда ребенок умирает или, что случается еще реже, вырастает больным и немощным. Окаменевший плод подкапывают, отжигают корень и усилиями всех жителей откатывают за пределы селения. Там он разрушается в течении долгих лет, оставляя после себя невысокий холмик, который постепенно зарастает подлеском. Семя в окаменевшем плоде разрушается вместе с ним, не прорастая новым растением.

Юноши, вырубая внутри зуха собственное жилище, извлекают семя и отвозят на Священный Остров. Именно на этом острове на меня, вернее тогда еще на моего предшественника, занимавшего эту оболочку, напало какое-то странное существо, по описанию похожее на скорпиона, только живущее в воде, как краб, и размером превышающее самых крупных земных крабов. Называется жуткий зверь стахом. Этот самый стах и ужалил меня своим скорпионьим хвостом в ногу. Жрецы Священного Острова не захотели лечить, оправдав свою безответственную лень волей неких Создателей. Дело в том, что я выковырял из зуха сразу два семени вместо одного, что было невиданным делом, примерно как рождение двухголового теленка. Вот жрецы, чтобы не заморачиваться объяснением подобного феномена, обозвали меня Избранным Создателями, а значит все, что теперь со мной произойдет, будет являться волей этих самых Создателей. Короче, теперь на мне нечто типа божественного клейма. Буду тонуть в болоте, никто и руки не подаст, ибо побоится противиться воле Всевышних. Хотя, похоже, здесь далеко не все слепо следуют указаниям жрецов. Взять хотя бы моих товарищей, которые, отказавшись от празднования совершеннолетия, являющегося одним из самых значимых праздников в жизни местного мужчины, доставили меня домой. Да и местный знахарь Хаам, который до конца боролся за мою жизнь. Он, правда, после воскрешения пациента ушел к Священному Острову типа каяться в своем грехе. В чем грех — понять не могу, ну да я тут еще много чего не понимаю.

Да, кстати, местный мир называется Стораном, а люди кличут себя сторами. По их мнению, Вселенная представляет собой раскаленную пустыню, населенную огромными стахами. В отличие от водяных собратьев, пустынные, если верить тому, что тут нарассказывали, размером чуть ли не со слона. Ассоциация со слоном возникла из-за наличия хобота у этих гигантских пауков. Похоже, именно их я и видел, когда на грани полного истощения пробирался к горной гряде.

Так вот, из возникшей однажды капли росы, неизвестно как появившейся среди раскаленных песков, вышли семеро молодых божественных созданий. Они принялись играть друг с другом, строя из песка причудливые фигуры. Однако пустынные стахи постоянно разрушали ненадежные строения молодых богов. Тогда те отгородились от вредных животных кольцом песчаных гор. Быстро убедившись в ненадежности подобной преграды, объединили свою волю и превратили песок в камень.

Ну, дальше все предсказуемо. Насоздавали лесов-зверей-людей. Вернее, не людей, а сторов. Устали и ушли отдыхать в каплю росы, из которой некогда вышли. Собственно, океан в центре мира — это и есть та самая капля росы.

Кстати, о том, что на южном полушарии существует такой же мир, окруженный горной грядой, и с океаном в центре, никто здесь не подозревает.

Какого-то подобия деления времени на часы и минуты местные жители не знают. Для них существует лишь утро, день, вечер и ночь с примерным делением их на до или после полуночи, полудня, ближе к утру или к вечеру.

Понять насколько отличается длина сторанских суток от земных по собственным ощущениям я не смог. Вероятно из-за того, что физиология моей оболочки привычно следовала местному распорядку, который является для нее единственно верным.