Луна-и-Звезда

Следующим утром беловолосый отбывал в Вивек по делам Дома Хлаалу — надолго. Возможно, до конца года. Он сказал об этом нашей хозяйке, а я крутилась неподалеку. Почему-то мне показалось, что Рекце весьма поспешно сматывается из Балморы — от Нарьи удирает, что ли? Может, она захотела за него замуж?

Огненный Глаз спустилась в зал после полудня. Узнав об отъезде кавалера, разбила три тарелки, без замаха разрубила стол и, выходя, наступила мне на хвост. От досады, наверное. Хохотушка состроила вслед воительнице рожу и показала язык. Потом опечалилась и завздыхала. Я спросила, чем она огорчена? Суриль помялась и зашептала, мол, если Рекце действительно отбыл по делам Дома в Вивек, то не миновать ему знакомства с господином Кассиусом. Он тамошний глава Дома. Всем известно, что Кассиус сам не свой до смазливых парней.

— Ну и что? — не поняла я.

Хохотушка всплеснула руками и с жаром принялась растолковывать, что Альмасиви допускает и одобряет подобные отношения только между мужчиной и женщиной. Но уж никак не между созданиями одного пола.

Тут подошла Уэлфера. Послушала болтовню Суриль, разозлилась, назвала Хохотушку пустоголовой сплетницей и разогнала нас по комнатам. Я так и осталась в недоумении, что плохого в подобной любви и отчего люди так ее порицают. У хаджитов к таким связям относились проще. Жениться, конечно, нужно на самке — чтобы появились дети и продолжился род. А любить можно кого угодно. У Темных и Светлых эльфов, насколько я знаю, обычаи такие же. Наверное, поэтому Уэлфера и вышла из себя. Она недолюбливает мужчин — всех без исключения. Что из своего народа, что из другого. Женщины ей тоже не нравятся. Уэлфера вообще никого не любит. Как и я. Только она — из-за злости на весь мир. А я, наверное, еще не встретила того, кого могла бы полюбить.

* * *

Осень. Затяжные, несколько дней кряду, дожди, мутные ручьи на улицах. Речка вздулась и вышла из берегов. Много посетителей — город заедает скука, обитатели ближайших кварталов сбредаются к нам, посидеть, выпить, поговорить. От безделья и скверной погоды частенько вспыхивают ссоры, переходящие в поножовщину. Наша троица почти не вылезает из комнат, трудясь без устали. У меня который день между ног все болит и ноет. Хожу враскорячку, сломанные косточки хвоста в дождь зудят и несносно чешутся.

Последним моим клиентом сегодня был Фферанг-нордлинг, сопровождающий караванов Дома Хлаалу. Терпеть его не могу. Он здоровенный, а я существо маленькое и хрупкое. Он вдавливает меня в постель и начинает ерзать взад-вперед под хруст моих бедных ребер. К тому же нордлинг обожает в самые напряженные моменты неожиданно дернуть меня за хвост или уши. Нарочно, чтобы я взвизгнула. Пару раз он попытался дергать Уэлферу, у которой тоже длинные ушки. Данмерка немедля схватилась за нож и пригрозила отчекрыжить к дреморам все его хозяйство. Больше он к ней не ходит, таскается ко мне.

Выпроводив Фферанга, я мельком глянула в зал, убедившись, что тоскливая гулянка продолжается. Высунулась на балкон, глотнула холодного мокрого воздуха. Дождь кончился. У самого горизонта сумрачное небо косо прорезала длинная ветвистая молния. Я медленно досчитала до семи, и только тогда с далекого морского побережья докатился звук грома. В сумраке мне померещилось, будто на пятачке около задней двери трактира возится какое-то существо. Встает и падает, расплескивая грязь. Упрямо поднимается, шатается и снова рушится. Неуклюжее длинноногое создание... с белой головой?

Рекце? Вернулся из столицы? Что он там делает? Пьян и не в силах держаться прямо?

Понятия не имею, что заставило меня спуститься по задней лестнице и выскочить во двор. Я подошла к бессильно возившемуся на земле человеку и попыталась его поднять.

Рекце. Ободранный, перемазанный, растрепанный — но вроде не раненый. Вцепился в мою руку, как клещами, и сбивчиво забормотал, что ему нужно укрытие.

Тут до бестолковой хаджитки наконец дошло, что имперец вовсе не ранен, а болен. Простыл и песчаную лихорадку подхватил, не иначе. Вон как зубами стучит и трясется. Хорошо, эта хворость не заразная. Но при ней нужно сидеть в тепле, попивая горячее вино и настойку на корешках черного пыльника, а не валяться под холодным дождем.

Одни боги знают, каких усилий мне стоило втащить обезножевшего имперца вверх по лестнице. На площадке я растерялась: куда же его деть? В комнату ко мне или другим девушкам нельзя. Вдруг клиенты придут? Решила затолкать в кладовую — там тепло и грудой навалены старые одеяла. Полежит до ночи, а когда посетители начнут расходиться, добуду ему с кухни поесть. Скажу Суриль, она поможет. Сбегает в Храм Девятерых, позовет лекаря. А хозяйке рассказывать пока не стану. У госпожи Ранмер нрав крутой и порядки строгие. Скажет "мне тут болезные без надобности!", кликнет вышибалу и прикажет нас обоих выбросить на улицу.

В кладовке я наспех соорудила из одеял лежанку, свалила на нее мелко дрожащего Рекце. Села рядом на корточки и зашептала:

— Ты только будь тихо. Я приду попозже, как трактир закроют. Хозяйке я ничего не скажу, правильно? У тебя что, песчанка? Костная гниль? Ты не думай, мы лекаря...

— Лекаря нельзя, — очень отчетливо произнес имперец. Из-за полуприкрытой двери падал оранжево-желтый отсвет висящей в коридоре лампы, освещавший половину лица Рекце. Лица, ставшего бледно-зеленоватым и усыпанным мелкими бисеринками пота. Светлые волосы свалялись в паклю и висели грязными сосульками. Глаза блестели нехорошим, багровым огнем, как у разъяренного данмера. И рука, в которой был зажат длинный, узкий стилет — рука не дрожала. Кончик стилета упирался мне как раз под подбородок. Я заморгала от обиды. Не потому, что мне угрожали смертью, а потому, что умудрилась пропустить миг, когда он вытащил кинжал из ножен.

— Слушай внимательно, — медленно выговорил Рекце. Губы у него дергались в разные стороны, ему приходилось делать изрядное усилие, чтобы я разобрала его невнятную речь. — Если хочешь жить, никому ничего не скажешь. Запрешь дверь и побежишь на Левобережье. Прямо сейчас. К Старому Каю. Скажешь, что Рекце вернулся и может только ползти. Пусть поднимает свою вонючую задницу и вытаскивает меня отсюда. Все поняла, хвостатая?

Лезвие чуть отодвинулось, я сумела кивнуть. Имперец со свистом и хрипами втягивал в себя воздух.

— Но почему? — отважилась заикнуться я. — Не хотите, чтобы о вашем возвращении знали?

— Не хочу, чтобы город превратился в кладбище, — хрипло каркнул он. — У меня не лихорадка. Я подцепил корпрус. А теперь, если ты откроешь свою пастишку и завизжишь, я убью тебя. Мне все равно. Беги к Каю, живо!

Я пискнула и умчалась. Даже дверь не заперла, только прихлопнула. Не помню, как неслась через мост и металась в поисках приткнувшегося где-то на задворках жилища Кая. У меня в голове колотилось одно: "Корпрусом заражаются от прикосновения. Он может быть в воздухе. Он может быть где угодно. Я сожгу одеяла, на которых он лежал, вымою кладовку и буду сидеть в мыльне, пока шкура не начнет облезать".

Мысль о том, что угрозы Рекце пусты, в мою испуганную голову не пришла. Я могла запросто вбежать в общий зал и заорать: "Там бродяга с корпрусом!" Неважно, что совсем недавно обыватели шумно восхищались подвигами Рекце. От имперца мокрого места бы не осталось. От трактира, наверное, тоже. И неизвестно, что случилось бы со мной. У горожан достало бы испуга решить, что я заразна и заслуживаю очистительного костра.

Корпруса на Морровинде боялись все. Жуткую болезнь принесли ветра со склонов Пепельной Горы, преодолевшие Заставу и Великую Стену. Она выползла из огненных пещер павшего Дагот Ура и теперь разгуливала по Острову, появляясь то здесь, то там. Отмеченные ее прикосновением гнили заживо, превращаясь в ходячих мертвецов, неспособных умереть. Их жгли огнем, топили, зарывали в землю — они воскресали, вставая на негнущихся ногах и безъязыко мыча. Самая большая вспышка корпруса случилась год назад в городке Маар Ган, принадлежащем Дому Редоран. Теперь на месте Маар Гана чернеет огромное пятно кострища, присыпанное солью и известью. О судьбе горожан, его населявших, сплетники предпочитают не заикаться. Мародеры и грабители обходят развалины Маар Гана стороной. Даже орки туда не суются — орки, которые не боятся никого и ничего в мире.

В Храме служители Альмасиви вещали: поверженный Шестой Дом грезит о былой славе, проклятый Дагот Ур грядет на нас, обращая живое мертвым и мертвое — живым. Я не очень понимала, что они имеют в виду, но боялась. Суриль тоже боялась, а госпожа Ранмер поджимала губы и презрительно фыркала: глупые выдумки жрецов, чтобы подавали щедрее. Дагот Ур заточен в подземельях под Пепельной Горой и никогда не выберется оттуда.

Кай Коссадес был мертвецки пьян. Я едва руки и ноги себе не отбила, колотя по дверям, прежде чем он открыл. Потом мне пришлось трижды повторить ему всю историю. Наконец, старик с руганью встал и поплелся за мной.

На наше счастье, в "Тарелках" шла всеобщая драка. С битьем посуды и опрокидыванием столов. Никто не заметил, как я и Кай прошмыгнули наверх, а потом спустились, волоча замотанную в одеяла фигуру.

Они уковыляли вниз по улице, хоронясь от обходящих квартал патрулей. Я закрыла дверь, заложила засовом и обессиленно привалилась к створкам. Меня трясло, во рту стоял кислый медный привкус. Вот, оказывается, к чему приводит бескорыстное желание помочь.

* * *

Как заведено от начала времен, осень перешла в зиму, а та — в весну. Высоко в небесах умирали и возрождались луны, лиловый Массер и розовая Секунда. Об имперце больше не было ни слуху, ни духу. Нарья Огненный Глаз несколько седмиц ходила мрачная и злая, и помоги боги тому, кто не вовремя оказывался у нее на дороге. Потом она познакомилась с заезжим профессиональным гладиатором и быстро утешилась. Аджира-чародейка по-прежнему заглядывала к нам на ужины. Однажды во время моего выступления она спросила, не знаю ли я песни под названием "Дорога горя"? Она заплатит целый золотой дрейк, если я спою для нее.

"Дорогу горя" я знала. С той поры магичка стала появляться в "Тарелках" все чаще. Порой она уделяла мне внимание, приглашая сесть за свой стол и поболтать о всякой всячине. Аджира казалась очень умной: она умела читать на нескольких языках, сама творила заклинания и усердно готовилась к весеннему экзамену по изготовлению волшебных зелий.

Припомнив тетю С'Момриш и ее бесконечную возню в кухне, я пересказала Аджире запавшие мне в память способы приготовления травяных настоев. Колдунья возликовала, бросившись немедля записывать и пояснив, что подобные рецепты слышит впервые. Народ хаджитов забыл о растениях больше, чем знали все другие расы, и можно смело биться об заклад — на экзамене Аджира произведет фурор.

Пользуясь моментом, я спросила, знает ли мутсере чародейка что-нибудь о корпрусе. Правда ли, что есть способ его излечить?

Аджира в задумчивости пошевелила носом и усами, отрицательно помотала головой. Ее книги и лекари Гильдии были единодушны: Пепельная Язва, как еще называют корпрус, неизлечим.

Рекце наверняка мертв. Хорошо бы боги послали ему быструю и легкую кончину.

Набравшись храбрости, я навестила хижину Кая. Сама не знаю, что я надеялась там выведать. На сей раз долго стучаться не пришлось: стоило легонько толкнуть створку, и та с протяжным скрипом отошла в сторону.

Дом пустовал.

Его покинули давно, не меньше двух месяцев тому. Без спешки, забрав все мало-мальски пригодные вещи. Остались колченогий стол, ободранная кровать и стоявший нараспашку шкаф. Крыша хижины протекала, на полу чернели вонючие застоявшиеся лужицы. На одной из полок я нашла кусочки лунного сахара и полупустую бутыль дешевого флина. Покатала хрусткие крупицы на ладони, представляя их острый тающий вкус во рту, растущее ощущение звонкой легкости... и высыпала сахар в реку.

Накрапывал дождь, наполнив воздух мокрой взвесью, оседавшей на моей шкурке. Размытыми желтыми пятнами светили сквозь туман фонари на стенах домов.

Я брела вниз по улице, собираясь заглянуть в хлебную лавку и купить сладких пирожков на нашу троицу.

Выйдя на площадь, сбилась с шага: за городской стеной завыл ездовой силт страйдер.

На Материке таких животных не держали, оттого, впервые услышав его голос, я изрядно перепугалась. Крик силт страйдера — тонкое, переливчатое подвывание, сходное с многократно усиленным скрипом пальца по мокрой коже. Погонщики уверяют, будто животные столь искусно ловят ветер и меняют высоту тона, что слышат друг друга на огромных расстояниях. Тому, что кричит в Балморе, откликаются собратья с причалов Альд"руна и далекого Гнисиса.

Тоскливый крик словно полоснул ножом по открытой ране. Я замерла, тупо озираясь вокруг. За два года я изучила досконально все магазины и лавки на центральной площади Балморы, все раскачивающиеся вывески. Вот ростовщик, вот галантерейные товары , куда мы каждую седмицу бегаем покупать ленты и украшения, вот книжный магазинчик на углу, вот лавка моего соотечественника С'Ришши — "Оружие и редкости"... Все знакомое, неизменное.

Пройдет десять или даже двадцать лет, а я по-прежнему буду приходить сюда за покупками.

Может, из девочки при гостинице я выслужусь в помощницы хозяйки. Или окажусь на улице, когда госпожа Ранмер решит, что моя резвость и молодость остались позади. Моя шкура поблекнет, яркий рыжий цвет сменится седым, когти раскрошатся, клыки выпадут. В моей жизни не будет ничего, заслуживающего хотя бы одной-единственной краткой строчки в "Летописях Эбенгарда". Словно я, подобно тысячам других безвестных созданий, никогда не ступала по здешней земле. Все, чем отметят мою могилу — датами рождения и смерти. Между ними только пустота, духота жарко натопленного трактира, чьи-то руки, небрежно заваливающие меня на продавленную кровать, пустые мечтания и горькие сны.

С'Кейса аша-Сквиришш, жила ли ты когда-нибудь? Или ты — всего лишь призрак, небрежный рисунок на размытой дождем земле?

Дождь монотонно стучал по наброшенному на голову отрезу промасленной бумаги. Подол юбки вымок, кончик хвоста тоже. В башмаках жалобно хлюпало.

Я повернулась и побежала к темному возвышению причала. Спотыкаясь, вскарабкалась по крутым ступенькам.

Погонщик ничуть не удивился. Ремесло приучило. В конце концов, что необычного в мокрой хаджитке, заполошно расспрашивающей о том, куда и когда отправляется страйдер?

Мне обстоятельно растолковали, что путешественников из Балморы возят в Альд"рун, Вивек и Гнисис. Из-за скверной погоды пассажиров сегодня не будет, так что, если я желаю ехать, отчаливаем прямо сейчас. Куда мне угодно?

— В Вивек! — запинаясь, ответила я. Дрожащими пальцами отсчитала запрошенные тридцать дрейков — в моем кошеле осталось еще семьдесят — и плюхнулась на жесткую скамью. Погонщик растянул над сиденьями кожаный полог, уселся в выемку между головой и туловищем силта, свистнул, причмокнул.

Огромная туша плавно качнулась из стороны в сторону. Поплыли назад крыши и шпили Балморы, рывком закончилась городская стена. Животное разгонялось, часто и дробно топоча восьмеркой длиннющих ног. Я сидела, съежившись и стараясь ни о чем не думать. Ни о контракте с мутсере Ранмер, согласно которому я еще два года оставалась собственностью трактира "Девять тарелок". Ни о том, что отправляюсь в неизвестность с пустым карманом, совершенно не зная мира. Ни о белобрысом имперце, кости которого гнили в безвестной глуши.