Чертополох. 1 том.

— Пей...

Та послушно глотнула, а я прошептала:

— Малика исцели.

Затем отломила кусочек хлеба и скормила его малютке с наговором "Лучница, защити"...

Осторожно загасила свечи пальцами и коснулась рукою лба девочки — он все ещё был горячим, но совсем не так, как прежде — чудовищный жар начал спадать. От моего прикосновения малютка вновь открыла глаза...

— Тетя...

— Хочешь пить? — уже заранее зная ответ, я потянулась за другой плошкой — с успокаивающим и восстанавливающим силы питьем. Теперь малышка будет очень долго и крепко спать, а проснется почти здоровой — ну, разве что, посопливит да покашляет немного, как при обычной простуде...

А вот мне теперь будет худо, ведь колдовать, имея за плечами спящий дар, хоть и возможно, но невероятно тяжело...

— Может, надо чего покрепче налить?

Вместо ответа я хмуро посмотрела на Роско и отрицательно качнула головой — от медовухи меня лишь окончательно развезет, а мне сейчас даже сидеть, не сутулясь, было тяжело... Я сжала в руках глиняную кружку с уже остывшим отваром — голова болела нестерпимо, да и мутило меня не на шутку.

— На тебе лица нет... — вновь завел свое Роско, и я осторожно встала. Горница тут же поплыла перед глазами, но я, дождавшись когда головокружение хоть немного сойдет на нет, подошла к оставленным на лавке кожуху и шали. Я и так, приходя в себя, засиделась до темноты...

— Когда дочка проснется, поите ее отваром из трав, которые я оставила. Дня через три я вас навещу...

— Подожди немного... — вынырнувшая из боковой горенки жена Роско начала быстро собирать гостинцы, и мои возражения ни к чему не привели. Я не потребовала оплаты, но отпускать меня с пустыми руками женщина не собиралась. А когда я уже была на пороге, вновь попыталась удержать.

— Сейчас уже темно, может, переночуешь?

Но я, уже вдохнув холодный, колючий воздух, возразила:

— Нет... Меня семья дома ждет... — И направилась к окраине Выселок...

Морозный воздух действительно оказался лучшим лекарством — его колючие иголки не только немного утихомирили засевшую в висках боль, но и чуть-чуть взбодрили, так что, уже проделав половину пути, я перестала смотреть лишь себе под ноги и начала поглядывать по сторонам.

Все-таки зимний, освещенный почти прибывшей луною лес — удивительное зрелище. Опушенные инеем ветви деревьев — словно затейливое кружево, под ногами, искрятся речной лёд и снег, а над всей этой красотой — бездонное тёмное небо с луною и россыпью звезд... Ясная, тихая ночь...

И только я об этом подумала, как непонятно откуда появившийся ветер поднял с крутого склона целую тучу снежинок и швырнул их прямо мне в лицо. Спасаясь от колючих, ледяных иголок, я на миг прикрыла лицо и глаза рукой, а когда убрала ладонь, то увидела, что прямо передо мною стоит девочка...

Навскидку ей можно было дать лет десять — двенадцать. Она была точно вылеплена из снега — белокожая, с распущенными льняными косами и большими светло-серыми глазенками. Да и одета во все белое — рубашка, присобранная у пояса пышная юбка, безрукавка мехом наружу...

— Поиграй со мной... — произнес странный ребенок чистым, серебристым голоском, и тут же скорчил умильную гримасу. — Ну, пожалуйста...

— А тебе разве не холодно? — Я продолжала ошеломлённо рассматривать слишком лёгкий наряд девочки.

— Нет... Ты тоже скоро не будешь мерзнуть... Пойдём... — улыбнувшись, девочка взяла меня за левую руку и потянула в сторону, и я в каком-то странном оцепенении, сделала за нею несколько шагов, но потом остановилась.

— Постой... Чья ты? Как тебя зовут?

В ответ раздался лишь похожий на перезвон серебряных колокольчиков смех, и тут уже мою правую ладонь сжали холодные пальчики.

— Мы тебе всё-всё расскажем, только чуточку попозже... — еще одна, словно из воздуха соткавшаяся, девочка начала ластиться ко мне, будто котенок. Она была очень похожа на первую, разве что чуть помладше — лет восьми, и я в ответ огладила ее пушистые волосы. Малышка улыбнулась и доверчиво посмотрела на меня своими огромными, чистыми глазами... Какая она все-таки... Светлая?..

И вот странные дети уже тащат меня куда-то и непрерывно что-то рассказывают... А я иду за ними, точно очарованная, и мучительно пытаюсь сообразить, что же не так... А потом мой взгляд упал на семенящие ножки девочек... Они обе были босы, но пальчики на таком холоде даже не посинели, а еще их легкие, почти кукольные ступни не оставляли следов на припорошенном снежком льду... Нет следов!!! В этот же миг мне вспомнились слова спасенной мною малышки о столкнувших ее в прорубь девочках и причудившийся слабый вхлип, когда я разорвала связь, и быстро исчезающие капли на ноже...

Это же снежницы!!! Такая пакость приходит лишь с сильными морозами и человеческое тепло для них — лучшее лакомство!

Опутавший меня морок развеялся. Я резко остановилась и, тряхнув головой, освободила руки из цепких холодных пальчиков.

— Именем Лучницы! Прочь, Мары!

Я начертила в воздухе защитную руну, и они немедля отскочили от меня на пару шагов, но тут же снова развернулись ко мне лицом. Их движения были так слаженны, что, казалось, я вижу одно существо...

— Зачем ты гонишь нас... — в голосе старшей теперь явно различалось шипение, а сама она мгновенно и страшно изменилась — кожа на лице стала серой и пористой, словно тающий по весне снег, глаза полностью выцвели, оборотившись в жуткое, отливающее белесым сиянием нечто, на протянутых ко мне худых руках выступили длинные, кривые, как у ястреба, когти.

— Ты забрала у нас добычу, а теперь не хочешь играть?! Так нечестно!!! — Младшая, изменившись как и первая, сгорбилась, точно перед прыжком. Между полуоткрытых бледных губ показались острые клыки.

— Эрка!!! — донесшийся от кромки подступающего к речке леса раскатистый могучий бас мог принадлежать только одному человеку и я улыбнулась. Снежницы по большому счету, трусливы — их добычей становятся дети да одинокие путники, так что Ирко появился как раз вовремя...

— Ты могла бы жить с нами очень-очень долго... Могла бы охотиться и никогда не стареть... — Старшая начала отступать спиной назад, по-прежнему не сводя с меня белесых глазищ, а следующая за ней бочком младшая обиженно произнесла:

— И не думай, что мы испугались твоего ручного медведя!!! Он ведь даже не зверь, а так... Полукровка!

В следующий миг мне заложило уши от пронзительного визга — снежницы исчезли, рассыпавшись мелкой поземкой, а я, почувствовав, что ноги меня не держат, опустилась прямо на лед. Снежницам удалось завести меня на середину реки, и теперь передо мною маячил черный провал полыньи. Еще бы шагов двадцать-двадцать пять — и конец...

— Эрка... Лапушка... — Подоспевший Ирко опустился подле меня на колени, заглянул в глаза. — Ты как?

— Так себе... — я понимала, что снежниц он видеть не мог, разве что заметил вокруг меня белесую дымку, но по-прежнему не отрывала взгляд от полыньи, потому что перед глазами словно наяву стояла картина. Молодая женщина, засидевшись у родни спешит из Выселок к Дорвашу и маленькому сыну и на этом самом месте встречается со снежницами... И вся разница между мною и давно сгинувшей поселянкой состоит в том, что мне все же удалось скинуть морок, а мать Ирко очнулась лишь в ледяной воде... Я поежилась...

— Как ты здесь очутился, Ирко?

Муж погладил меня по холодной щеке. Посмотрел в глаза.

— Тебя так долго не было, я забеспокоился. Решил по твоим следам в Выселки пойти — думал, либо по дороге встречу, либо узнаю, что случилось... Ты из-за дочки Роско так задержалась? Что с ней?

— С девочкой уже все будет хорошо — к ней снежницы привязались, да только я их отвадила, а теперь вот думаю... — Замолчав, я вновь посмотрела на полынью, на Ирко, но потом все же решилась. — Твоя мать, Ирко... Я думаю, что она не просто так утонула — ее снежницы сгубили...

Ирко немного отстранился и ошарашено посмотрел на меня.

— Почему ты так решила, Эрка?

— Потому что я их тут видела — они, видно, в этих местах давно охотятся...

Услышавший мои слова Ирко опустил голову, его широкие плечи поникли...

— Отец, сколько я себя помню, всегда переживал из-за матери. Он считал себя виноватым.

— Из-за того что не встретил? — я взяла Ирко за руку, уже пожалев, что завела этот разговор, тем самым растравив его старую рану, но муж в ответ лишь отрицательно покачал головой...

— Не только поэтому... Отец думал, что причина в нем самом. — И тут он, решительно тряхнув головой, встал, и помог подняться мне...

— Хватит нам на снегу сидеть. Ты и так уже холодная, как ледышка.

Я послушно пошла за ним, благоразумно умолчав о том, что на прощание мне сказала ледяная нежить... Вряд ли снежницы врали, а теперь еще и странное признание Ирко... Я могла сколько угодно посмеиваться над полянцами, но от услышанного сегодня просто так отмахнуться и забыть уже не могла, да только свою догадку мне следовало всё-таки проверить...

Почти во всех гуляющих по Ирию сказках и легендах перевертыши боятся серебра и даже не могут к нему прикоснуться, так как лунный металл немедля оставит на их руках ожоги. Большинство людей этому верят и даже не представляют, что настоящий волколак или бэр, если ему дать серебряные монеты, вначале пересчитает деньги, а потом с удовольствием сгребёт их в свой кошель, даже не поморщившись...

Но вот носить серебряные украшения перевертыши действительно не будут — от длительного соприкосновения с серебром у них на коже появится раздражение наподобие крапивницы, но самое главное даже не это, а то, что попавшая на серебро кровь оборотней сворачивается иначе, чем людская, и по-другому меняет цвет...

Припомнив, все, что рассказывала мне Нарсия, я через несколько дней, когда все немного улеглось, бросила на свой нож легкий заговор от чужих рук, а вечером, смешивая и растирая мяту с шалфеем для примочек, попросила Ирко мелко измельчить кору белой ивы, снимающей как жар, так и воспаления в суставах. Работы всего ничего — правильно высушенная кора под ножом сама крошится... Ирко согласился, подошел к столу, но едва успел сделать пару движений ножом, как заговор сработал и серебряное лезвие порезало ему запястье... Ирко тихо выругался и выронил нож, а я, увидев хлынувшую потоком кровь, испугалась — ведь калечить его я не хотела.

— Покажи, Ирко... — отставив работу в сторону, я тут же шагнула к мужу. Кровь из руки щедро окропила не только лезвие и кору, но и сам стол, и я, бросив мимолетный взгляд на нож, едва не застонала — кровь, попавшая на лезвие, свертывалась прямо на глазах, превращаясь в гагатово-чёрные потёки... Но все равно — кем бы ни был на самом деле Ирко, мое любопытство не должно его искалечить! Подавив внутреннюю дрожь, я промыла и перебинтовала глубокий порез, а Ирко, коснувшись, повязки, произнес, точно оправдываясь:

— Не знаю, как так вышло, Эрка. Нож словно бы в руках крутнулся...

— Все мы когда-нибудь режемся, — я прижалась к мужу, чувствуя себя последней негодяйкой. Занятый оглаживанием моих кос Ирко даже не взглянул на лезвие...

Этим вечером я никак не могла уснуть, лишь ворочалась сбоку на бок, а когда набравшая силу луна залила своим призрачным светом лес, и вовсе встала. Оделась, заварила чабрец, и, захватив кружку с отваром, вышла на запорошенное снегом крыльцо. Сегодня неожиданно потеплело — иней сошел с деревьев без следа, и они окружили наш дом чёрными стражами... Грея руки о глиняную кружку, я долго смотрела на них, на плывущую по небу круглую луну. Говорят, что в полнолуние мучаются ощутившие в себе зверя перевертыши, но сегодня Ирко после постельных ласк спит, как убитый, а я — маюсь... И есть из-за чего...

Я отпила из кружки, вздохнула... Что ж, в этот раз оказалось, что дыма без огня не бывает, разрозненные куски мозаики сложились в цельную картину, но разве Ирко и Дорваш стали из-за этого чудовищами?

Дорваш, старый, замкнувшийся в себе бэр, ошибочно решивший, что жена, узнав о нем правду, наложила на себя руки, и весь остаток жизни грызущий сам себя из-за этого?..

А Ирко, способный вместить в своем действительно большом сердце столько доброты?.. Полукровки чаще всего не могут менять облик, но даже если бы это и произошло, разве оборотился бы мой Ирко в хищного зверя?.. В глазах толпы — без сомнений, но не для меня...

Этой ночью я многое осознала и поняла. Поняла одиночество Ирко и его тоску, его вынужденную нелюдимость, его затаенный страх... И решила, что ничего не скажу ему о своем открытии — если он когда-нибудь решится поведать мне свою тайну, то сделает это сам. В конце концов, я тоже не рассказываю ему всей правды о себе и своей семье... А еще я теперь никогда не потащу его в город, в котором ему так плохо и неуютно...

— Горюшко ты мое... Замерзнешь ведь. — Я, задумавшись, не заметила, как позади скрипнула дверь, и на крыльцо вышел Ирко. Он накинул мне на плечи прихваченный из сеней кожух.

Я, по-прежнему глядя на черные деревья, сказала как можно более спокойным тоном.

— Ну, ты ведь меня согреешь, разве не так? — муж, оценив шутку, тут же выразительно фыркнул у меня над ухом, но потом тихо и серьёзно заметил:

— Пообещай, что в Выселки без меня ни ногой. Вдруг снежницы опять тебя по дороге встретят?

— Нет... — я отрицательно качнула головой. — Прабабка говорила, что если у них на определенном месте охота хотя бы раз сорвалась, то они уходят навсегда... Она была настоящей ворожеей и никогда не ошибалась, не то, что я... Я ведь даже не сообразила сразу, кто передо мной...

Ирко привлек меня к себе, обнял за плечи.

— Глупости говоришь. Сколько лет тебе и сколько твоей прабабке было?.. Ты уже и сейчас травница хорошая, и дочку Роско спасла, а все остальное еще приложится — не переживай...

Воспоминание о Нарсии растравило душу, и я тяжело вздохнула.

— Мне её очень не хватает, Ирко... Ее голоса, ее советов... А если б ты слышал, как она ругалась...

— Ну, о том, как твоя прабабка умела браниться, Кветка нам с отцом как-то уже поведала... — хмыкнул мне в затылок Ирко, и я невольно улыбнулась ему в ответ...

Глава 3. ПЕПЕЛ И СТАЛЬ

Я с усилием отогнала воспоминания и огляделась — вечерело, за окном по-прежнему лил дождь, и из-за этого в горнице стало сумрачно. Сгустившуюся мглу не могли разогнать даже свечи, которые амэнцы, разыгрывающие уже непонятно какую по счету партию в карты, водрузили на стол. Остальные теперь либо дремали, либо проверяли оружие, но Олдера нигде не было видно, и я поняла, что как только дождь чуть-чуть уймется, их гостевание в моей хате закончится... Вот только для меня это станет лишь началом новых бед — мне, скорее всего, придется идти с ними, указывая дорогу в непроходимой чаще. И о том, чтобы взбрыкнуть или попытаться схитрить, даже речи быть не может. Колдун вкупе с эмпатом быстро разгадают возможный обман, а меня за непокорство ждет смерть, и вряд ли она будет легкой... Впрочем, смерть ждет меня в любом случае. Как говорят, куда ни кинь — всюду клин...