Чертополох. 1 том.

Ну, а когда Ирко играл и возился с Мали, то преображался полностью — его лицо смягчалось и словно бы озарялось необыкновенно теплым внутренним светом, глаза лучились, а смех был просто заразительным.

Но таким его видели только я, дочка да, наверное, обитающие в Лерии водяницы, ведь летом мы с Ирко частенько выбирались к облюбованной нами уютной заводи с пологим, чистым от коряг и тины дном, и поросшими плакучими ивами берегами. Я, раздевшись до сорочки, входила в прозрачную речную воду по грудь, и, развернувшись к берегу, смотрела, как Ирко, в одних исподних штанах, шлепает по воде, держа на руках Мали.

Зайдя в воду по пояс, Ирко, бережно поддерживая малышку под голову и спину, опускал ее на воду и начинал водить руками по речной глади — словно бы катал. Мали такая забава очень нравилась — попискивая от удовольствия, она начинала шлепать руками и ногами по воде так, что брызги летели в разные стороны. Больше всего, конечно же, доставалось самому Ирко, но он только посмеивался. Я же, вдоволь налюбовавшись своим семейством, подходила ближе.

— Постой, Ирко, можно еще так... — мой совет, обычно, пропадал попусту, так как я, угодив под целый водопад брызг разыгравшейся дочки, могла только жмуриться...

Ну, а дальше у нас начиналась самая настоящая щенячья возня, в которой и я, и Ирко, вполне могли тягаться с собственным дитем. На берег после такого купанья мы выходили мокрые до самых макушек, усталые и довольные, точно наевшиеся хозяйской сметаны коты. Пока я, устроившись на покрывале, большим полотенцем сушила Мали, Ирко, постояв на солнышке и чуть-чуть обсохнув, удалялся в лес и возвращался как раз тогда, когда я, устроив Мали, и расчесав мокрые косы, распускала их по плечам и спине — сушиться.

Муж подходил ко мне, устраивался рядом на корточках и протягивал сложенные лодочкой, полные ягод ладони.

— Вот, на соседней поляне было...

— Спасибо... — я немедля целовала мужа в щеку, ерошила на затылке его до невозможности густые волосы... Кровь Дорваша с каждым прожитым годом все больше и больше изменяла Ирко. За время нашего супружества он заметно отяжелел, мышцы под кожей перекатывались настоящими валунами, тёмные, покрывающие грудь и руки волосы словно бы стали гуще... Но это не вызывало у меня ни неприятия, ни страха, ведь сила мужа была доброй — не стремящейся поломать или подчинить себе... Она оберегала. Служила опрой, но никогда не давила и не принижала...

— Мои красавицы... — разделив ягоды, Ирко умудрялся обхватить руками и меня и дочку...

— Мали — вполне, а я — нет... — пыталась я возразить мужу в ответ на это пустословье, но он лишь тихо фыркал мне в ухо.

— Красавица... Мне лучше видно!..

По этому поводу я пыталась поспорить с Ирко еще пару раз, но потом смирилась. В конечном итоге, муж действительно считал меня тем, кем и называл, а я... Я прожила с Ирко несколько лет, родила ему дочку. Научилась понимать его с полуслова, искренне уважала и даже любила... Но любила, скорее, как старшего брата, нежели мужа, и постельные утехи тут ничего не могли изменить. Мне было хорошо с Ирко, но никакой страсти я к нему не чувствовала и из-за этого ощущала себя обманщицей. Муж ко мне всем сердцем, а я.... Эта мысль не давала мне покоя до такой степени, что я, навестив Кветку, рассказала ей о своих переживаниях. Та меня внимательно выслушала, повздыхала, а потом сказала.

— Нечего тебе об этом печалиться, Эрка. Страсть да пылкая любовь иногда больше вредят, чем пользу несут. Я вот со своим Болько по большой любви сошлась, а сколько мы с ним ссорились! То он меня приревнует да спросит, для какого это ухажера я праздничную юбку надела, то я решу, что он на какую другую молодку косится... Любила ведь я его до безумия, но когда шлея под хвост попадала, говорила в глаза такое, о чем теперь вспоминать стыдно! И взяла бы те слова обратно, так не получится — нету теперь моего Болько... — Кветка снова вздохнула, и, покачав головой, закончила. — Так что страсть, Эрка, это еще и ссоры, и слова злые, а у тебя все гладко да ровно — именно так, как и должно быть! Мужа ты почитаешь и уважаешь, дочку ему замечательную родила — что еще надо?! Да и Ирко по-настоящему счастлив с тобою — это любому с первого взгляда видно!..

Что ж, определенная житейская мудрость в этих словах была, так что я ими и утешалась, когда совесть вновь начинала мне шептать о том, что мой муж заслуживает большего, чем простая приязнь...

Когда Мали исполнилось два года, я почувствовала себя достаточно окрепшей для того, чтобы подарить мужу ещё одного ребенка... Я думала, что было бы очень неплохо, если б в этот раз у нас с Ирко появился мальчик. Мика или Марти... Ну, или, если муж этого пожелает, Дори... К сожалению, этим моим планам так и не суждено было сбыться, так как светлая тропа нашей с Ирко жизни закончилась, и мы с мужем незаметно ступили на тёмную...

Началось все просто и обыденно. Хлопоча на пасеке, муж сразу в нескольких ульях заметил неладное. Крышечки сот в них заметно потемнели, некоторые — даже отпали, а вместо личинок в них обнаружилась тягучая липкая масса с очень неприятным запахом.

Эта болезнь пчёл именовалась у пасечников бурым гнильцом и считалась очень опасной из-за того, что быстро распространялась и могла выкосить множество пчелиных семейств. Заболевшие семьи пришлось уничтожить, окурив отравленным дымом. Осыпавшихся пчел и соты мы с Ирко сожгли, оставшиеся ульи и прочий инвентарь унесли в сарай. Необходимую в хозяйстве мелочь отмыли щёлоком, но из рамок и ульев прилипшую заразу пришлось вытравливать огнём...

Несмотря на эти меры, через четыре дня обнаружились новые очаги заразы — два улья Ирко вновь уничтожил. Остальные семьи пересаживал в новые, чистые ульи, подкармливал сиропом с лечебными травами...

С заразой он справился, но пасеке был нанесен весьма ощутимый урон и Ирко решил наведаться в Эргль, примкнув к нескольким, собирающимся на тамошнюю ярмарку полянцам. Ирко собирался потолковать там с привезшими свой товар пасечниками и сговориться с ними о покупке нескольких пчелиных семей...

Это была обычная, хоть и хлопотная поездка — Ирко был спокоен и весел. Обещался привезти из Эргля гостинцы мне и Мали, а меня грызла какая-то подспудная, непонятная тревога. Я дотошно выспрашивала мужа с кем он поедет, сколько пробудет в Эргле, когда вернется... Ирко мое беспокойство заметил — вместо ответа на очередной вопрос притянул меня к себе, привычно поцеловал в макушку.

— Не тревожься. Надолго не задержусь, а ехать всё одно надо: сама знаешь — наша пасека одна на всю округу...

— Я понимаю... Но будь осторожен... Пожалуйста, — я подняла голову, пытаясь заглянуть в лучистые глаза Ирко, а он улыбнулся мне в ответ.

— Все будет хорошо...

Ну, зачем, зачем я ему поверила?!

На заре Ирко отправился в деревню — там его уже поджидали Радко — хозяин долженствующей отправиться в город подводы, Лушек и старший Гордек. Проводив мужа, я накормила дочку и отправилась на огород... В круговороте привычных дел — прополоть, постирать, сготовить обед, покормить скотину и кур, сменить повязку у поранившей ногу козы, подрубить новую рубаху для Ирко — незаметно прошел день. Когда же от деревьев потянулись длинные косые тени, а из лесного сумрака пахнуло вечерней сыростью, я вновь забеспокоилась. Если селяне задержались на ярмарке, то Радко вполне мог отказаться тащиться по темной дороге и предложить всем переночевать за городскими стенами — в этом случае Ирко мог вернуться завтра. Я знала это, тем не менее, взяла на руки задремавшую под моим боком дочурку и отправилась в Поляну. Если что — пополуночничаю с Кветкой. Все лучше, чем изводиться от непонятных предчувствий...

Шла я из-за своего бесценного груза не очень быстро — порою мне приходилось присаживаться на вывороченный бурей ствол и давать себе отдых, так что добралась я до деревни не так скоро, как рассчитывала. Кветки дома не оказалось, кадушка возле сарая пустовала больше, чем наполовину, и я, решив, что найду вдову возле колодца, отправилась на сельскую площадь. Кветка действительно была там — набрав воду, она вдохновенно спорила с местными кумушками о том, кто из парней, обиженных отказом заневестившейся Ружаны умудрился запустить ей в огород двух коз. Мое появление заставило вдову отказаться от дальнейшего спора — она приняла на руки Мали, тут же заквохтав над ней обычные в таких случаях глупости... Но едва я успела сказать ей, какая надобность привела меня в деревню, как до нас донесся нарастающий стук копыт вкупе с грохотом деревянных колес, и на сельскую площадь вылетела телега Радко.

Впряженная в нее лошадь надсадно хрипела, на ее морде и боках виднелись клочья пены, да и сам сжимающий вожжи хозяин подводы выглядел ненамного лучше своей коняги. Бледный, дрожащий, с перекошенным от страха лицом...

Я посмотрела ему за спину, и мое сердце камнем ухнуло куда-то вниз. Лушек держался за окровавленное лицо и стонал, позеленевший Гордек трясся даже больше, чем Ежи, а Ирко... Ирко с ними не было...

— Где он?! — я подступила к телеге, схватила Радко за руку. — Где Ирко?!

— Т-т-там... — губы Радко мелко дрожали, а язык заплетался так, что разобрать произнесенные слова удавалось с трудом. — На дороге...

Я еще сильнее сжала его руку.

— Почему вы его оставили! Что случилось?!

Вместо ответа Радко как-то скукожился и отвел глаза, зато избавился от немоты Лушек. Правда, он так и сидел на телеге, прикрывал лицо руками, и смотрел в землю, точно был не в силах поднять взгляд.

— Разбойники нас подстерегли, у второй развилки после Яблонек... Свирепые, как Аркоские отродья!..

Позади меня, услышав слова Лушека, заголосила одна из судачащих у колодца кумушек, остальные немедля придвинулись ближе — я спиной чувствовала их дыхание, их взгляды... Лушек, между тем продолжал свой рассказ тихим осипшим голосом.

— Остановили телегу, стали тюки ворошить, потом у Ежи спрятанную в сапоге денюжку забрали, а там и до меня добрались... А у меня ж Ивка на сносях, да и корова приболела — мне деньги до зарезу нужны... Я разбойникам в ноги и повалился: не режьте меня, говорю, без ножа, люди добрые! Вам с моих медяшек толку мало, а мне без них хоть в петлю! Старший же их на мои мольбы осерчал, и начал меня плетью охаживать. Чуть глаз не выстегнул, демон!

Сказав это, Лушек наконец-то поднял голову и, оторвав руки от лица, показал всем собравшимся идущий через лоб, переносицу и правую щеку, безобразно вспухший рубец. Гомон тут же усилился, послышались новые всхлипы и причитания... А я ломким, злым голосом сказала.

— После себя жалеть будешь. Что с моим Ирко?!

Лушек тяжело вздохнул.

— Так я к тому и веду... Он, в отличие от тебя, баба бессердечная, как увидел, что со мной творят, соскочил с телеги, да и врезал кулаком старшему промеж глаз. Тот где стоял, там и упал, а на Ирко остальные кинулись, облепили его, как муравьи...

Радко, увидев, что его конягу под уздцы больше никто не держит, тут же ее вожжами хлестнул и деру. Я с трудом успел в телегу запрыгнуть... Чудом живыми сюда добрались...

— Да лучше бы шеи сломали по дороге! Трусы паскудные! — Стараясь сдержать слёзы, я сжала кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. — Ирко за вас вступился, а вы его на растерзание душегубам бросили! Твари!!!

Всё ещё стараясь овладеть собой, я замолчала, успокаивая дыхание, но тут Гордек вдруг визгливо, по-бабьи закричал: — Да сам Ирко во всем и виноват! Сам!.. И Лушек тоже!!! Не стал бы по своим грошам слезы лить, крохобор несчастный, все бы и обошлось!.. А Ирко твоего никто не просил в драку лезть!!!

— Ах, так!!! — мои, с трудом сдерживаемые слезы мгновенно высохли, уступив место гневу. — Подлость свою и мерзость вы не спрячете и не оправдаете! Будет вам расплата за эту кровь!

Гордек замер, хватая воздух ртом, точно вытащенная из воды рыба, а собравшаяся к этому времени на площади толпа после моих слов загудела точно улей. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то вовсю материл Радко с товарищами, а еще несколько селян требовали заткнуть рот травнице, пока она всех не прокляла...

Я отвернулась от телеги, и, не обращая внимания на усиливающиеся крики и споры, пошла прочь. Здесь мне помощи ждать не от кого, а Ирко надо найти — живого ли, мертвого... Я прошла уже четыре двора, когда меня нагнала вездесущая Кветка.

— Куда ты, Эрка!?

— К Ирко... — ответила я, повернувшись к вдове. Та все еще держала на руках мои кровинку, вот только Мали проснулась и теперь отчаянно хныкала. Я погладила дочку по волосам.

— Успокойся, доченька... Сегодня ты заночуешь у тети...

— И мамка твоя бестолковая заночует вместе с тобой. — Кветка поудобней перехватила малышку и сурово взглянула на меня. — Не чуди, Эрка! Тебе ли с разбойниками тягаться?! И мужа не спасешь, и дочку круглой сиротой оставишь!..

Вместо ответа я, почувствовав слабость в ногах, отстранилась от Кветки и оперлась на плетень.

— Я не могу все так оставить! Разбойники вряд ли до сих пор на дороге стоят... Я найду его!..

Но Кветка была непреклонна.

— Одну я тебя не отпущу. Как ни крути, а мужиков на помощь звать надо. Тот же Марек не из робкого десятка...

— Да, Марек... Я его жене в родах помогала... И руку ему после волчьего укуса лечила... — К слабости в ногах добавился и шум в ушах. В глазах потемнело так, точно уже наступила ночь... Доселе послушное тело теперь просто отказывалось мне повиноваться, но я не могла быть слабой... Не могла...

Чтобы не упасть, я из последних сил уцепилась за плетень, а Кветка, заметив, мое состояние, шагнула ближе.

— Лучше обопрись об меня, деточка, и пойдем ко мне потихоньку... Я Мали уложу, тебя отпою, да и сама за Мареком схожу... Пойдем, солнышко...

— Хорошо... — я вцепилась в Кветку, точно утопающий за соломинку, а мир вокруг плыл и кружился...

В себя я пришла уже в хате Кветки. Мне по-прежнему было плохо, но на лбу у меня обнаружилось мокрое, сложенное в несколько слоев полотно, а сама вдова уже подносила к моим губам кружку с самогоном.

— Выпей, а то страшней покойника стала!

Я послушно выпила огненную жидкость, закашлялась... Кветка немедля сунула мне в руки пирожок.

— Закусывай. Знаю, что кусок в горло не лезет, но силам надо откуда-то браться...

Я послушно откусила от угощения. Начала жевать, не чувствуя вкуса, а Кветка оправила полотно у меня на лбу.

— Мали твоя как на подушку головенку-то склонила, так и уснула. Не беспокойся...

Я с трудом проглотила кое-как пережеванный кусок.

— А Марек? Ты пойдешь к нему?

— А зачем ко мне идти, если я уже здеся... — Раздался от дверей немного сиплый голос. Марек любил промышлять капканами да охотой, и был ещё тем красавцем — крепкий, грузный, с разорванными рысью щекой и ухом... Впрочем, уродливые эти следы — так же, как и безрукавка из той самой рыси — были для Марека предметом гордости, а жену Марека его шрамы не смущали вовсе...

— Я так подумал, что толку от этих крикунов на площади не будет, а тебе помощь нужна. — Марек прошел в хату и сел около меня на лавку. — Побудь пока у Кветки. Я за братом зайду, а потом отправлюсь на тракт... Этот заячий хвост Яблоньки поминал, верно?