Своё никому не отдам

— Там поглядим, сначала с этим совладай. Берёшься?

— Берусь. А денег дашь?

— У Селима проси.

* * *

— Поговорил бы ты с Агушенькой, Гришенька.

Вот незадача! Он ведь сейчас — старший мужчина в доме. Братец Никита в терем наведывается редко, всё больше в порту со своими кораблями, или в море. А Гриша чаще и чаще подолгу живёт под крышей дома, где вырос. Тут спокойнее, чем в городе, в коем присутствие флота сильно прибавило оживления. Непростые для юнца мысли легче думаются, когда он прохаживается по знакомым местам. И доклады с мест в спокойной обстановке как-то лучше осмысливать. Не так-то просто изыскивать общие подходы, решая частные вопросы. Но надо.

Вот и сейчас понятно, что маменька уж и не знает, что делать ей со своею единственной и горячо любимой доченькой. У той нынче парни на уме, а сынок, такое дело, всех дворян поразогнал в разные углы. Нет девке никого мало-мальски пристойного в женихи. Кругом одна чернь. И королевичи заморские сватов не шлют, и в столице неспокойно, где при дворе всегда крутятся благородного сословия люди.

А о чём с сестрой говорить, этого и спрашивать не надо.

— Потолковала бы ты матушка с Бирутой, да Зухру к себе приблизила. Они ведь князьям Берестовским не чужие. Родня, хоть и не кровная.

Не тут-то было. Пришлось убегать из светёлки, пока не прибила его разгневанная родительница.

Вышел на двор и присел у всхода на сеновал. Надо обождать, пока наверху завершат начатое. Слышно и пыхтение, и сладкие вскрики сестрички. Хорошо им там, даже завидно по-доброму. Нет, они с Наташкой уже бывают друг с другом так же ласковы, то есть он всё понимает и даже рад за Агнессу. Да вот не в нём дело. Чу! Затихли. Сейчас отдышатся, тогда...

— Селим! А ведь по обычаю твоего народа полагается иметь четырёх жён.

— Разрешается, Гуша, но не обязательно. Да и живу я теперь по вашим обычаям.

— Забыл традиции предков?

— Ничего я не забыл. Матушка моя с Урма, я оттуда уехал маленьким, ничего о родине своей не помню. Отец — сельджукин, так в его страну мы приехали, когда я уже большим был. Языки, да, знаю. Сказания нарочно изучал — так батюшка с матушкой хотели. А вот с богами я дружу всех наций. Хотя вырос среди вас, рыссов. При князе мы состояли, служили ему.

— Крещёный? — Агнесса набожна, как и матушка её, принявшая перед замужеством православие.

— Обряд надо мной совершали, Селиваном нарекли, и вот такой крестик на шее ношу, но богу вашему предпочтения перед другими не оказываю. Хожу в храм, когда должен, чтобы от других не отличаться. Но, понимаешь, самому мне ритуалы не нужны. Бог — он ведь не на небе и не в иконе, а в душе человеческой. Так старый князь говаривал, Федота отец. И мой батюшка тоже так полагал. Вот с этим богом в душе и полегли они, сражаясь, чтобы нас, детей своих спасти. Не вижу причины иначе поступать.

— Хорошо, что ты крещёный. Значит обвенчаться нам можно.

— Можно, только матушка гневаться на тебя станет.

— Уже гневается, — подал голос Гриша. — А ну, идите сюда, благословения просите.

Сестрица изрядно помятая и молочный брат князя Федота, тоже растрёпанный, скатились вниз и, держась за руки, встали на колени.

— Ждите, сейчас матушку приведу, вот ужо она вас! — Гриша ухмыляясь двинулся в светлицу. Пусть и не по умыслу родительскому, но по его разумению брак этот выгоден для замыслов, которые он сейчас вынашивает. Мир меняется, так что и государыне не вредно понять, что... ладно, это он ей самой объяснит.

Впрочем, долго идти не пришлось. Царица уже разглядела в окно царевну, стоящую на коленях посреди двора за ручку с парнем, которого полагала камердинером княжеским. Слугой. Поэтому кнут в руках у неё уже имелся. Остановить её никакой возможности не было. Вырвавшись из рук сына, она принялась без разбору лупцевать негодников, яростно вскрикивая. Селим закрывал царевну, как мог, но плеть огибала его мускулистый торс и концам своим хлестала девушку, рассекая ткань платья.

— Довольно! — Гриша на замахе выхватил ногайку из родительской длани. — Хватит с них, а то внуку царскому вред нанесёшь. Видишь, покорны они твоей воле, и муж жену защищает. Значит любовь меж ними не грех, а божий промысел. Не нам его воле противиться.

Удар, конечно нечестный и даже откровенно подлый, но через полчаса в часовенке пристойный обряд уже был завершён. Матушка государыня плакала, глядя на оставленные её рукой следы и на Селима смотрела гневно, однако, в целом, выглядела покойней, чем когда отправляла сына образумить царевну.

— Да уж Гришенька, всё-то у тебя не как у людей. Поперёшный ты и быстрый на дело. Это же я опомниться не успела, как дочку своими руками за худородного отдала! — сетовала она позднее, когда по обычаю молодых отвели в опочивальню.

— Ты матушка всё по обычаю учинила. Дочери царские всегда креплению государства споспешествовали, и Агнесса тому лучший пример. Селим — слуга наш верный теперь, а дело ему порученное в верных руках. Сохранит он казну в целости и приумножит. Если станешь считать его членом семьи, одним из нас, да окажешь ласку и теплом сердечным поделишься, станет он тебе опорой и надёжей. Не выдаст.

* * *

Судя по последним вестям, дела в рысском царстве приходили в порядок. Усмирили бунты, татей лесных переловили, и стало кругом тихо и спокойно. На Ендрике тоже потрясений никаких не случилось. Вдоль дороги малые городки встали вокруг казарм, а окрест их стягивались крестьянские деревеньки, покидая истощённые пашни. Питомцы Волкера-немчина указывали хлеборобам, что за чем сеять и как пашню обиходить. Они же отписывали дьяку оброчного приказа, когда и с кого в этом году надо меньше брать зерном, а на другой год недоимки отнести. А бывало и наоборот — наперёд стребовать в счёт следующего урожая.

С беженцами вопрос Гриша решил недостойным образом. Людского приказа дьяка подкупил, чтобы он в столицу много меньше показал пришлых семей, чем на самом деле прибежало, а остальных у хозяев выкупил. Так же заплатил отступного и здешним боярам, от кого к нему крестьяне утекли. Опять сундуки опустошил до выгреба и даже новых расписок в оборот запустил. Зато слушок пошёл, что с Ендрика выдачи нет.

Ехали сюда люди. Вдоль северной дороги бродили тучные стада коров, и табуны кобылиц проносились с топотом. Бойни, коптильни, сыроварни становились у путевых построек. Казармы Забойщиков и Усмарей и других профессий людей, собравшихся в этих посёлках, возникали одни за другими. Что-то по велению губернатора и на казённые деньги строилось, но большинство средствами купцов приезжих, искавших прибытку в новых для себя местах.

Западная дорога прошла через земли беглых, к которым людского и оброчного приказа дьяки так и не приходили. Подумал царевич, да и не решился ломать сложившуюся жизнь этих людей. Ничего они ему не должны и от него им ничего не надо. Некогда, в общем, ему усмирять этот молчаливый бунт. Он ведь до сих пор даже с боярами своими толком не познакомился, хотя уже который год вроде как считается, что они на службе у него.

Кстати, с Натальей Гриша обвенчался, как и князь Фёдот со своей Любавой. Сразу, как отдал сестрицу за Селима, так и сделал всё по своему разумению. Он уже столько всего натворил против устоев и традиционного уклада, что просто перестал обращать внимание на очередное отклонение от обычая. Страх... нет, не исчез никуда его страх. Другим он просто стал. Расчётливым. Хищным. Агрессивным. Боязнь ошибки сделалась иной — предусмотрительно ищущей запасные варианты и планирующей ходы по устранению последствий возможной неудачи. Гибель — да нежелательное обстоятельство. Поэтому охрана его состоит из казаков, стрельцов и солдат, зорко поглядывающих по сторонам, но, главное, сам он меняет облик и часто неожиданно перемещается.

Он ни на секунду не забывает о том, что ведёт войну. А боец должен владеть своим страхом, иначе поражение неминуемо. Тайное сражение, о котором неприятель ещё не знает, проходит с его преимуществом, потому что сопротивление некому организовать. И пользоваться моментом необходимо стремительно, решительно ломая помехи и усыпляя бдительность сторонников старинных традиций и сложившегося уклада.

* * *

Наведаться к боярину Чухнину давно уже пора. Фёдор Фёдорович, надо признаться, оставил ему остров с хорошо налаженным хозяйством и неплохо защищённый. Да и денег скопил для преемника немало. Говорят, что от ран он оправился и так и живёт в своём поместье, ни во что не вмешиваясь. С соседями знается, переписывается с батюшкой — вот, пожалуй, и всё, что о нём ведомо.

Поскакали с Натальей верхами. Она очень любит носить форму, поэтому одета прапорщиком. Короткие после традиционного отрезания девичьей косы волосы упрятаны под пятнистую шапочку — ведёрко с короткими полями, на которой красуется зелёный жестяной значок, говорящий о принадлежности носителя к воинскому сословию. Рядом с ним квадратик, говорящий об офицерском чине, и две скрещенные пушки, указывающие род войск. У жёнушки очень системный взгляд на многие вещи и придуманная ею символика легко позволяет отличить, кто есть кто перед тобой и в каком он чине.

Казаки и стрельцы здешние уже переняли эту одёжу — ловко в ней и прятаться хорошо, не то, что в красных кафтанах или ярко синих зипунах. Эмблемы только у них другие. Сабли у одних и пищали у других.

А вот Гриша одет мирным жителем. Приказчик купеческий или сын зажиточного крестьянина мог бы так же нарядиться. Шаровары, в сапожки заправленные, и рубаха не шибко дорогого шёлка. Такие нынче многие себе позволить могут. Ткани же на костюмах обоих уже мануфактурной выделки. Тут они нынче дешевле домотканки, потому что и прядильню и ткацкий цех купцы приезжие возвели и в дело запустили. Хотя, какие они теперь приезжие? Здесь живут, вот и своими стали.

Тем негоциантам, что в городе лавки держат, он это давно втолковал, а сам путается. Уж очень быстро меняется всё вокруг.

Стражи при путниках нет. Разве что дозор передовой, да фланговые разъезды, ну и в арьергарде десяток конников. А про то, что по маршруту расставлены секреты арбалетчиков он Наташке ни за что не скажет, а то она на привале даже приголубить себя не позволит. Скажет, что не на людях же. Ну да ладно, и без того до вечера можно потерпеть, а то у него при виде подруги последнее время голова начинает всё больше об усладах думать, чем о деле. Возрастное, наверное. Раньше он много спокойнее был. Хотя, чего это он подругой жену помянул? Впрочем, подруга она ему тоже, как и была.

Ну да, вот и жилище боярское — тут километров пятнадцать всего-то и было. Что тут особо скакать?

* * *

Хозяин встретил их у ворот, которые слуги поспешно отворяли. Сразу повёл за стол и обильно напотчевал.

— Гвардейцам твоим тоже снесли горяченького, хоть и ныкаются они по скрадкам, а питание должны получать, — такими словами завершил боярин трапезу.

— Рад я, Фёдор Фёдорович, что вижу тебя в добром здравии. А что, пахари от тебя не разбежались?

— Незачем им бежать. Я ведь все твои фокусы раскусил и перенял. Стёкла привёз и мастера, чтобы в избах окна устроить, печи всем кирпичные поставил с трубами, холопов своих верных к Волкеру твоему немчину отправлял, чтобы вызнали чего куда сыпать и что за чем сеять. Мне, как от дел отошёл, кроме как хозяйством и заняться-то нечем. Разве что слухи собирать. Хе-хе.

Покрутил Гриша в голове только что услышанное — а и правда, невелик расход состоятельному человеку устроить жизнь работников в своем поместье. Было бы желание.

— Соседи, наверное, перенимают?

— Не хочут они. Невместно, говорят. А тебе перечить боятся, когда ты у них беглых откупаешь. Вроде как тоже по обычаю выходит, а только рано или поздно людишки у них совсем кончатся, Бу-га-га.

— И что же с боярами-то станет?

— Ох и хитрая бестия, ты, Григорий Иванович! Будто сам не знаешь, что не станет тех бояр. Уйдут они в места, где всё по обычаю деется, и земли их к тебе отойдут. А я останусь сидеть где сидел, только не боярином зваться стану, а околоточным надзирателем. Гы-гы-гы. Войска-то боярские в этой войне худо себя показали, так что, судя по всему, батюшка твой захочет от них избавиться. Да только не сразу сообразит, как это проделать. На регулярные полки денег нужно без счёту и хлопот с ними полон рот. С другой стороны все обычаи таковы, что служилое сословие испокон веков вотчинами наделялось — на том считай, и само государство стоит. Окружение государя тоже из сплошных землевладельцев состоит, а ведь не может он им наперекор идти. Отсюда и отстаёт царство рысское от соседей, что обычаи наши переменам мешают, и получается, что никак мы не дотянемся ни до немцев, ни до бриттов, ни до нидеров.

Бросаемся перенимать новинки заморские, а они к нам не лезут. Ломаем их сами, пытаясь к своим традициям приспособить. Про это быль-небылицу тебе расскажу.

В один весёлый дом посетители захаживать перестали.

Обеспокоилась хозяйка и переменила обстановку.

А гости не идут.

Тогда она повара нового взяла.

Снова не ходят в её заведение.

После этого сменила девочек, и сразу всё наладилось.

После этих слов, боярыня Чухнина, что против обычая осталась с мужчинами, попыталась увести Наталью на женскую половину, но та только упрямо мотнула головой.

— Так вот, — продолжил хозяин, как ни в чём ни бывало, — к чему я веду. Чтобы новое принять, нужно измениться самим. А это — самое трудное. Не любят люди перемен, а пуще того, не любят меняться. Берегут свои привычки, за обычаи цепляются, за традиции. Сохраняют впитанное с молоком матери отношение к житию.

А вокруг тебя всё наоборот. Знаю, кстати, почему. Ты, куда ни погляди, удобства всем подряд устраиваешь и выгоды позволяешь. Виданное ли дело — в кабаках, где обычно речи недовольные велись, мужики на жизнь жаловаться бросили и перемывают косточки недотёпам, кто ещё в городки новые не подался или агрономам перечит.

От внимательного взгляда боярина не ускользнула улыбка, которой обменялись гости.

— Ах, вы и хитрецы. Сами, что ли балаболов этих подсылаете?!

— Люди, Фёдор Фёдорович, обычно охотней всего занимаются исполнением своих желаний. Негоже пускать это на самотёк. Иногда и подсказать не вредно, — Наталья грубейшим образом нарушила одно из основных правил поведения женщины в присутствии мужчин. Высказалась не спрошенная. Однако это сошло ей рук. Краля, понимаешь.

Боярыня обиженно поджала губы и удивлённо посмотрела на мужа. Тот, похоже, делал усилие над собой, сдерживая желание возмутиться. Хотя ещё его смех душил.

— Бу-га-га. Ну и девка, у тебя, царевич. Огонь, а не девка! — веселье одержало верх.

— Баба она, а не девка. Венчаны мы.

— Не бывать ей бабой, даже когда внуков ваших колыхать станет, так девкой и останется, бу-га-га! Сам такую выбрал, — хорошо Чухнину. Смотрит на мир взглядом зрелого человека и от всего получает удовольствие.

Что ни говори, приятно разговаривать с умным собеседником, пусть бы он даже надсмехался. Нет, не над царевичем и его спутницей. Это веселье больше похоже на гогот воинов, готовящихся к решающей битве. Понять бы, на чьей стороне окажется этот человек, когда дойдёт до конфликта. Если спросить — скажет, что поддержит Гришу. А как оно будет на самом деле — Бог весть.