Своё никому не отдам

Помчался обратно на своё подворье и там, за конюшней, нашёл и друга и гостя, рассуждающих о сложных политических интригах. Понятно, что этим людям друг с другом интересно, только вот пора снова к делу вернуться.

Оказалось, что бритта того Евлампий не помнит, и по циркулярам имя не поминалось. Вроде как торговец разъездной — случаются подобные в портовых городах. Кликнули Любаву. Вот она гостя торгового вспомнила сразу. Румяна брала у него, а сам он по городу с ящиком на ремне ходил и во все ворота стучался. И, главное дело, обещался вскорости снова приехать с сурьмой и... ну ещё там кое-что, о чём мужчинам знать необязательно. На том и отпустили хорошую. А сами призадумались. По всему выходило, что, кроме как Клунина того дождаться и всё у него выведать, ничего иного делать пока не стоит.

Про гульдены Ёсиповские Евлампий слух распустит, что худые те монеты. Так что, если мужики с менялы назад свои, вернее, царевича, расписки стрясут, то и поделом ему хитрецу, чтобы неповадно было обман учинять. Ну не спутал бы столь опытный мудрила правильные деньги с поддельными. Стало быть, коли бока ему намнут, то ловить безобразников можно будет и не особенно старательно.

* * *

Мир вокруг оказался неожиданно сложным, пронизанным невидимыми связями и интересами огромного количества людей. Вот до какой мысли додумался Гриша, копаясь в своей памяти, когда пытался понять причину устойчиво отвратительного расположения духа. Руки опускались, подкатывало уныние и бесцельно бродя по городу он более не находил в себе никакого интереса к тому, что происходит вокруг.

Крепкие парни таскают в ладью мешки. Монотонный ритм хождения по сходням привлёк внимание. Подошёл, постоял в сторонке. А тут и погрузка завершилась — невелико судёнышко. На широкий люк, ведущий под палубу прилаживают деревянный щит, а сверху ещё и брезент собираются натянуть, а по тропе от сходней мальчик и девочка метут землю, перемешанную с нападавшим зерном. Мужик, судя по нарядной шёлковой рубахе — хозяин судна, проходя от склада шуганул детишек:

— Вот я вас, голь перекатная! А ну брысь отседва!

— Дяденька! — это у царевича само вырвалось. — А вы что, хотели эти зёрнышки сами подобрать?

Одет он сегодня крестьянским сыном, то есть босой и без шапки, потому впечатление на явно нездешнего купца производит неважное.

— А тебя, сопля, и не спрашивает никто. Молчи и под ногами не путайся.

Гнев, поднявшийся из глубины души, заставил сжать кулаки. Даже захотелось кликнуть рынд, отирающихся неподалеку с видом портовых бездельников. Но сдержался. Хотя слёзы из глаз брызнули и лицо покраснело — самому слышно, как уши пылают.

Обидчик же последовал мимо по сходню и стал проверять, как укрыли груз. Теперь на Грица накатило ледяное спокойствие, и голова заработала ясно. Всё по обычаю. Дядька сорвал на мелюзге раздражение, а попытавшемуся вступиться отроку сделал внушение. Нет, это не мир сделался сложнее, а он подрос и стал больше примечать. И нечего тосковать. Сколь сможет, столь поймёт он в хитросплетении бытия, и нечего терзаться. Получил от батюшки этот остров в качестве ноши — вот и должен нести свой груз.

Кстати, куда эти сорванцы усвистали?

А усвистали они за сарай, где на гладком камне отделяли зёрна от песка и глины. Просто выбирали пальцами, и добыча оказалась весомой — считай, целую пригоршню переложили в тряпицу. Проследив за ними, Гриша проследовал на возвышенность левого мыса, ту, на которой крепости нет, а только покинутый редут, где раньше стояла вторая батарея. Сейчас тут под оставленными солдатами навесами и в землянках, где раньше хранился огневой припас, живут беженцы. Старик со старухой, беременная баба — мать этих самых малолетков, неумытый дядька на одной ноге и несколько пьянчужек.

Беженцы, не сумевшие устроиться. Никому здесь не нужные и, если уж честно, не на многое способные. Ни работы с них, ни службы не спросишь, вот и оказались они в положении отбросов. Кто-то милостыню просит, кто-то ворует, а иные перебиваются случайными заработками.

Повернулся и ушёл, размышляя о том, что род, община, этих людей бы сохранила и использовала. Внуков нянчить, носки штопать или сказки рассказывать — вот и жили бы в тепле и не голодали. Но война вырвала их из привычного окружения и погнала туда, где не грабят и не убивают. И предоставила их самих себе. И что он может сделать? Нет, просто дать денег — это было бы трусостью. Малодушно откупиться — слишком простое решение. Но и оставлять всё как есть нельзя . Не по христиански это, хотя и некрепок он в вере, но отмахиваться от того, что делают служители Господа тоже нельзя. Однако и перекладывать на их плечи заботу о сраждущих... он хозяин острова и если не позаботится о людях, то никто не станет считать его своим.

Стоп! Вот откуда в душе горчичное семя. Тот мужик, что строил хлев возле станции посеял в душу зёрнышко понимания, почему жители столь многое спускают ему, недотёпе, с рук, да хоть бы и те же расписки, которые уже деньгами называют. Всё дело в том, насколько его действия соответствуют их чаяниям. Пока не обижаешь народ, можешь рассчитывать если не на поддержку, то хотя бы на отсутствие сопротивления.

* * *

Беременную бабу с детишками Наталья забрала в Филиппову больницу. Дел там всегда много, да и школа рядом. Опять же стряпают тут на всех — и на персонал, и на пациентов. Проживут, а там вырастут и... видно будет.

Старика со старухой отвезли на Шубинский Кордон. Васька кучер вызнал, что этот дед колодки обувные резать мастер, вот его и зазвали к Фильке-чеботарю, что для брусодорожников башмаки тачает. А уж старуха, как водится, при нём.

Одноногого к Волкеру в Очистные казармы отправили — пущай перебирает семена. Всё одно больше ничего не придумалось. А вот насчёт полудюжины пьянчужек принять решение оказалось непросто, если бы Колька-лесник не подвернулся вовремя, так и непонятно было бы, что с ними делать. А тут, вишь, приперся к завтраку жаловаться, что на лесопосадке никто трудиться не желает из-за малых расценков. Так что стрельцы ночью обложили пьяниц и попрошаек, связали, да и умчали их в заповедную чащу к лесным кострам и котлу густого кулеша, коим тут работничков потчуют. Хмельного в этих местах не сыщешь — не город. А перечить воле наместника царского — это кто же посмеет?! Или копать будут, как велено, или батоги.

Сам же царевич принялся за изучение рысского государства как системы. Раз уж назначен править островом, должен понимать, как тут что с чем взаимодействует и кто кому подчиняется. Это память вдруг сработала на Филиппову задачку о том, чего царству потребно от острова, на который он батюшкой посажен. По всему выходит, что прошлый раз он разобрался только в одной стороне вопроса — о корабельном лесе. А вот сейчас необходимо разобраться во всём значительно глубже.

Снова отправился в приказную избу и стал изучать бумаги. Есть среди них немало таких, которые должно исполнять. В одних это поясняется словами: "Царь повелел", а в других: "Бояре приговорили". Частенько встречались и такие, в коих эти фразы соседствовали. Некоторые из них заставляли дьяков поступать определённым образом каждый раз, как возникали некоторые условия. Например, при нападении ворога на места, где проходит служба — воеводе вменялось уведомить об этом государя "не мешкая". Другие служили на один раз. Например — поймать вора — князя такого-то и, взяв в колодки, везти в столицу.

То есть если первые можно было считать законами, то вторые — приказаниями.

Однако, сколько ни искал, все они касались только действий людей, состоящих на службе у государя. А вот относительно всех остальных никаких следов попыток вмешаться в их деятельность отыскать не сумел. Вроде как всяк сам по себе, и кроме как до войска да до дьяков царю и дела нет. Такое положение не противоречит логике, однако вызывает недоумение. Как будто не хватает чего-то. Ведь его с детства учили что поступать надо так, а не иначе. Ложкой по тарелке не стучать, в рукав не сморкаться и много ещё разного. Где же это всё писано? Или в каждом месте своим обычаем живут, своим умом хозяйствуют, и кроме сборов да повинностей верховную власть ничего не интересует?

Порасспросил дьяков — они его теперь перестали опасаться. Знают, что не подозрения в нерадивости людишек служилых его в вороха бумаг погружают, а любопытство детское. Потому даже чаёвничать с собой зовут и домашними ватрушками потчуют. Вот и объяснили неразумному что сборами и повинностями дьяки ведают на казённых землях и на то им все потребные веления дадены. В боярских же вотчинах только людского, воровского да тайницкого приказов работники дело своё делают, да те, что при дорогах ещё — гоны ямские, верстовые разметчики.

С вотчинами тоже не всё так просто. Даются они за готовность выставить под знамёна государя войско — дружину — размер которой оговорен. Сами бояре при этом в походы ходить не обязаны, а по обычаю, надел с живущими на нём крестьянами переходит по наследству старшему сыну. Однако, коли не исполнен уговор, или прибыли конники на клячах и лаптях с одними только пиками, то барина нерадивого могут и прогнать, хотя на деле такого не бывало. Ещё бояре бывают думные — это старейших родов знатные люди, имеющие самые великие поместья, а то и не одно. Дружинники их и в мирное время под ружьём и при хозяине служат в столице. Ещё княжеские земли бывают. Эти отбирать нельзя, потому что они в собственности, однако считается, что и князья должны дружины посылать в случае военной напасти.

Однако государь ещё и стрелецкие войска содержит — те уж точно или его слушают, или приказа стрелецкого. На этих надёжи больше, чем на воинство боярское — ближе они, вроде как под рукой всегда, хотя своротить их с места — долгое дело. Казаков не во всякое дело пошлёшь — они хороши рядом с местом, где живут, а в походе их нужно так же снабжать, как и стрелецкую конницу, но выучка у них для больших баталий не подходит. Лучше уж пусть окраины стерегут, тем более, что кормят и вооружают себя сами и кроме свинца, пороха да вольностей ничего им не надо

Регулярные же полки слишком дорого содержать. Сплошное разорение, — дьяки много знают, и рассказывают охотно, то повторяя друг за другом, то противореча ранее сказанному. Хоть бы и самим собой. Гриша же просто впитывает, кивая или переспрашивая.

Что касается правил, так одним отцы святые учат — особенно, что нет власти, кроме как от бога, и что терпеть надо. Другим, если матери детей не выучили, так и можешь хоть сколько бумаги извести — толку не будет. Потому воров наказывать — это отдельный приказ имеется, которому писано, за какую вину сколько плетей или иного чего. Как хозяйство вести и жену в страхе держать — тоже свои правила. А только не государевы это заботы.

* * *

Не государевы, понятное дело. Тут на Ендрике — губернаторовы. Гришины, стало быть. Есть у этого острова важное отличие от других. Боярской земли тут очень мало. И бояр в аккурат по пальцам пересчитать можно. Хорошо это или плохо — кто знает? Когда б он с оглядкой действовал, да советы людей сановитых мог выслушивать, наверное бы не сделал столько ошибок.

С той поры и стал царевич наведываться в приказную избу частенько. Донесения читал, распоряжения, из столицы идущие, записи в книгах оброчных да людских. В светёлке терема часто сиживал, разбирая каракули Кондрата или рубленые фразы Волкера. Пересчитывая с Федотом казну и прикидывая, сколько расписок, взятых с торговых оборотов, можно из хождения вывести. Финансовая яма уменьшалась. Основной расход был на крепостной гарнизон, а он, почитай, не возрастает. Амуниция из пятнистой материи недорога, порох свой, провиант дёшев, и даже короткие переломные пищали не так дорого встают с той поры как Курт-немчин принялся делать их чуток на свой манер, но под тот же размер картуза и пули. Сбил он стрельцам цену, а то ишь, выдумали ломить.

Ещё Епифан — кузнец с подворья царского терема — тоже, говорят, приспособился такие ковать.

Так про финансы. Крепостной гарнизон, почитай всем с острова снабжается, вот и снизился самый большой расход. Сам царевич с ближниками своими тоже невеликих денег на прокорм требуют. Остаётся жалование работникам пороховой мельницы, да брусодорожной прислуге. А с торга деньги идут, хлебушек, что в закромах остался, по хорошей цене взяли — надо было готовить место под новый оброк, вот и опустошили склады. Если бы не затраты на обустройство прибывающих беженцев, можно было бы и вовсе изъять бумагу из обращения.

Селили прибывающих вдоль деревянной дороги кустом вокруг кордонов или казарм. Понятно — не вдоль пути, а в низинах у ручьёв или родников. Если бы сохранился обычай сеяться по раскорчёванной земле на пепле от спалённых деревьев, то скоро стал бы Ендрик голым, потому как свели бы лес. Оттого каждому, захотевшему крестьянствовать, вменили в обязанность пашню удобрять и через год давать ей отдых, али иначе делать, как воевода велит. О том бумагу составляли в чем прибывшие или имя писали, если умели, или палец прикладывали.

Будущих агрономов Волкер уже обучал. Разведчики из крепости ставили вышки на высоких местах и снимали планы местности, указывая и рельеф, и границы наделов, и новые дороги. Ладно бы всё шло гладко, так не бывало такого. Вот и писал Гриша перечни для закупок на других островах, посылая туда торговцев. Они живут на его земле, так что нечего с ними церемониться. Пущай везут, что велено, а то он найдёт, чем их утеснить. Только, чтобы в убытки не ввести, и хватит с них. Ворчали, понятное дело, люди торговые, но делали. Кому не люб воевода, так он тут никого не держит.

А ещё он кобыл купил и на богатые травы у северной дороги послал. Василию кучеру поручил приплод от них получить и далее стадо это держать на выпасе для того, чтобы лошадей на острове сделалось достаточно. Тратил Гриша по-прежнему много, вот и не получалось собрать средства на погашение долга перед людьми. Зато больше бумажек не допечатывал.

* * *

Меняла вдруг пропал из города. Ничего никому не сказал, а наутро не нашли ни его, ни денег, что, как говорили, несметные сундуки в подполе громоздятся. Через неделю — как раз до столичного острова кораблю обернуться, пришло письмо от Евлампия Шатунова. Задержал он беглеца, когда тот с Дэниэлом Клуниным повстречался. Вот обоих под белы рученьки в застенок и отвели. Допрашивают их нынче в тайницком приказе, что в самой столице..

* * *

В повседневных хлопотах и мелких частных заботах завершилось лето. Набитыми зерном складами порадовала осень. Многое свезли в город не дожидаясь снега прямо по брусовой дороге. Кондратий — боль зубная — додавил Тыртова и теперь дорожная обслуга тоже считается плутонгом. Обходчики, ремонтники, возницы — все они встали на довольствие и жалование, за что обещались начальству не перечить и из-за расценков не торговаться. То есть, считай, даром всё делать.

Когда сравнили расходы: прошлые, и те, что получились — разницы для казны не обнаружили. Гриша тогда крепко призадумался о том, что вот на копи и в очистных, и на пороховой мельнице, а теперь и на дороге у него, почитай, регулярные воинские части служат, пускай и без оружия, но с привилегиями. Всем обеспеченные, присмотренные и обогретые, хотя жизнью рисковать и не обязанные. Главное — полностью управляемые, что снимает множество проблем, которые хоть с крестьянами, хоть с купцами, да даже с мастеровыми — приносят денежные затруднения. Одним словом для размеренной жизни и ритмичной работы очень даже неплохо получается. И не так уж дорого, если затраты на содержание этих людей заранее спланированы и подрассчитаны.