#20 восьмая

— Ясно. 'Добрые' люди всё-таки и до вас добрались... Впрочем, позвольте полюбопытствовать: а как вы об этом узнали?

— Знакомые сообщили. А теперь разрешите с вами попрощаться, потому что я...

— Мы с Леной дружили. Все десять лет, с самого первого класса, -произнесла Савельева. — А потом на меня обратил внимание наш одноклассник. Глеб... Его звали Глеб.

— Послушайте, мне это неинтересно. И я...

— Глеб нравился всем. И Лене он тоже нравился. Но она отступила. Из-за меня. Потому что я была в него влюблена. — Казалось, Савельева смотрит мимо меня и ничего не слышит. — За одно за это я бы всё — слышите? — всё для неё сделала. Ну, а дальше случилось... то самое... Нет, со мной Глеб не спал, — перехватив мой неприязненный взгляд, покачала головой 'рыжая'. — Глеб Лену ждал. А потом он каким-то образом узнал про её секрет. Ну, вы знаете, про какой... ну, что Лена абстинент... и что ей пить нельзя.

И пока на выпускном друзья Глеба брали меня в оборот, Глеб утащил Лену в пустой класс. Я пришла за ней ровно через десять минут. А оказалось, поздно... Нет, она не плакала. Она вообще ни при ком никогда не плачет. Она сказала, что ни в чём меня не винит. Она только попросила меня никому ничего не рассказывать. Просто... ну, после развода с отцом Лены у её матери только-только начали складываться отношения с новым мужем, и Лены боялась, что этот случай ещё больше отдалит её родителей друг от друга. Но я нарушила слово.

— То есть 'благую' весть по школе разнёс не ваш Глеб, а вы?

Честно? Мне очень хотелось её ударить. Но я никогда не поднимал руку на женщину, и я сунул ладони в карманы.

— Нет, — Савельева покачала головой. — Это был именно Глеб. Но это не важно. Важно другое: Лена так и не смогла простить меня. Нет, поверьте, она добрая, хорошая. В ней только одно плохо: она никогда и никому не прощает своего унижения. Даже если вы — всего лишь свидетель этому... И всё же, мне она помогла. После института я искала работу, а она устроила меня в 'OilИнформ', где я сейчас и работаю. — Савельева придвинулась ближе ко мне и заглянула мне в лицо. — Только знаете, что? Лена никогда бы этого не сделала, если б знала, что это я — я! — рассказала про Глеба её отцу. Отец Лены — Григорий Александрович Поручиков. Он — владелец 'OilИнформ'. Я у него работаю. И это он наказал Глеба. — Савельева подняла на меня взгляд — презрительный, непрощающий. Я попытался что-то сказать, но тут пискнул мой телефон.

— Извините, секунду. — Я полез в карман. Вытащил мобильный и прочитал начало письма, 'упавшего' мне на почту: 'Уважаемый господин Андреев, компания 'OilИнформ' заблокировала ваши акции, судебный иск... в течение двух дней просим прибыть в наш офис. Адвокатская контора 'Бородин и партнёры'.

— И последнее, Алексей Михайлович, — сквозь шум, назревающий в моих ушах, донёсся голос Савельевой. — Я, собственно, почему пыталась с вами поговорить? Я предупредить вас хотела. Я видела вчера, каким образом вы увезли Лену. Я хотела остановить её, но меня бы она не послушалась. Мне кажется, вы нравитесь ей. По-настоящему нравитесь. Что ж, это — её выбор... Но, если вы, как Глеб, посмеете её обидеть, то я поступлю, как и тогда, в школе. Я всё расскажу её отцу. И вам — не поздоровится.

Савельева кинула на меня последний взгляд, развернулась и пошла в гостиницу. А я рухнул на скамейку. Потер ладонями лицо, рассмеялся и не узнал свой голос.

— Вам ничего не придётся рассказывать, — прошептал я, — потому что ваша Лена уже это сделала...

И я даже знал, почему. И дело было не в Магде.

Лена посчитала меня циником, который использовал её промах с фальшивками, чтобы заслужить её вечную благодарность и определить себе в любовницы. Но она ошибалась. Начнём с того, что циники — это бывшие романтики, которых хлёстко обработала и обобрала жизнь. Такие, как мы, обычно представляемся вам эдакими одиночками. Эта независимость и привлекает к нам людей. В итоге, роль циника становится наркотиком, и ты в неё врастаешь. Впоследствии ты делаешь всё, чтобы не выбиться из роли. И всё идёт своим путём, пока однажды ты не встретишь женщину. Сначала ты просто хочешь дотронуться до неё. Потом задаешься вопросом: а какая она, настоящая? Почему тебя тянет к ней? И ты действительно тянешься к ней, хотя по-прежнему уверяешь себя, что это — увлечение длиной в каких-то два-три дня. А потом происходит что-то, и тебя оглушает нежностью. И эта нежность берёт тебя в такие тиски, которые посильнее всех твоих принципов, всех твоих комплексов. Вот это и есть та точка отсчёта, когда будет разрушен твой кокон. Но самое ужасное произойдет не тогда, когда эта женщина предаст тебя, а тогда, когда ты осознаешь: она — такая же, как ты. Она уже кем-то сломана. И оттолкнула она тебя, потому что она тебе не поверила, раз этот мир избил её, ударив резко, наотмашь. Я это видел. Я это знал. Давным-давно, у женщины, которую я любил вопреки всему...

— Сука. Я тебя убью. — Возвращаясь из школы, я открыл дверь квартиры и прислушался. В ответ — глухой удар и новый стон:

— Нет! Не надо.

— Сколько раз я просил тебя не пить? Сколько? Сколько? Сколько?

— Мама? — позвал я.

— Тварь. На, получай.

Звук удара, крики. Я рванул на мамин голос. Мама лежала на полу, защищаясь руками.

— Не смей её трогать! — закричал я и в первый раз в жизни полез на отчима. Он отшвырнул меня, как щенка, ударом кулака в лицо. Размазывая по щекам кровь, я попытался встать, чтобы снова пойти на него. Мне было всего десять лет. Отчим, чье отчество я носил, чертыхнулся и выскочил из комнаты. А я утром сбежал к деду. И не потому, что испугался, а потому что, когда я подполз к маме, она сплюнула кровавые сгустки на пол и бросила мне в лицо, равнодушно, устало и холодно:

— Ты бы не лез ко мне, хорошо? А еще лучше, если б тебя вообще никогда не было...

Я поднялся со скамейки и пошёл в 'Марриотт'. Добрался до своего номера. В прихожей меня 'накрыл' новый звонок.

— Да, Кристоф? — ровным голосом поздоровался я.

— Что это значит, Алексей? — Кристоф чеканил слова. — Мне звонила Сиротина, она только что разговаривала с Денисом, и там, в системе...

— Это я сделал.

— Что? — Кристоф замер на полном скаку. — Повтори ещё раз?

— Это сделал я.

Трубка замолчала, но через секунду мембрана добела раскалилась яростью:

— Мальчишка, ты что задумал? Ты с кем решил потягаться? Ты помнишь, что я тебе обещал?

— Помню. Делайте, что считаете нужным.

— Магда...

— Она отпустила меня. Для неё так лучше.

— Я тебя уничтожу. Я тебе...

— Удачи. — Я положил трубку.

Хотел запереть дверь, но не стал этого делать. Открыл мини-бар, вытащил бутылку 'Посольской'. Я не пил спиртное со дня похорон матери. Налил в стакан, сделал глоток. Водка обожгла глотку, но в мозг так и не проникла. Зато появилось ощущение, что тело умерло, а душа застыла. И вот тогда я сел в кресло и стал ждать. Её. И она не подвела, явилась. Вошла в периметр, закрыла дверь, привалилась к ней спиной.

— Ну привет, Андреев, — ледяным голосом произнесла Лена. Оглядев мою позу (скрещенные ноги на журнальном столе, рядом бутылка), презрительно хохотнула. — Что, есть что праздновать? Или, может, займемся любовью? Ты же этого хотел? Впрочем, я на это уже не пойду. Как я говорила, у меня есть другой. И он лучше тебя. По крайней мере, порядочней.

Я молчал, разглядывая изумительно-красивое лицо уже не моей женщины. Между нами разлилась тишина. Молчание было соткано из её быстрых вдохов и моих медленных выдохов.

— Ну, скажи хоть что-нибудь, прежде, чем я уйду, — предложила Лена. И вот тогда я задал ей единственный вопрос:

— Зачем?

— Чтобы тебе было больно, — ни минуты не сомневаясь, ответила она. Я кивнул. Ларионова ещё что-то кричала, но мне казалось, что в комнате растекается вязкая гелиевая масса, затягивающая в вакуум её лицо, голос, глаза. Нас с ней. Впрочем, 'нас с ней' никогда не было. А была мечта — иллюзия, что ради этой девочки стоит меняться.

— Ты меня использовал! — Лена, задыхаясь, забрасывала меня словами. — Ты и сам проститутка, которую все пользуют. — Я дёрнулся, когда она этими словами ударила меня по лицу. А Ларионова захлебнулась в новом приступе ярости. — Ты обманул меня! За это я и дала тебе сдачи. Потому что я никому больше не позволю унижать меня. Потому что ты такой же, как все. Ты — как все...

Я стиснул стакан.

— Не смей напиваться! — Ларионова сделала стремительный шаг ко мне. Потом спохватилась и снова впечаталась в стену спиной. — Что ты молчишь, Андреев? — прошептала она.

— Уходи.

— Что? — моргнула она.

— Уходи, — очень тихо повторил я. Ларионова, как слепая, нащупала ручку двери и отступила в коридор.

— Ты разбил мою жизнь! — совершенно по-детски выпалила она. Дверь захлопнулась. И тогда я сказал:

— А ты разбила мне сердце.

Я думал, это прозвучит иронично, а вышло смешно и беспомощно. Впрочем, какая разница, если мой мир разбился, а карьера, мечты, всё, над чем я работал и создавал годами — всё покатились к чёрту?..

Я встал, отставил стакан. Набрал адвокатам.

— Алексей Михайлович, завтра с утра вы должны быть в Москве, — заявили мне юристы.

— Хорошо. Я вылечу сегодня, первым же рейсом'.

Глава 9. Back to Russia

IV.

...Ибо ночь — пора тоски и метаморфоз.

Рэй Брэдбери, 'Марсианские хроники'

'Паспорт. Чаевые горничной. Звонок Ричардссону с извинениями, что я не смогу завтра присутствовать на конференции. Короткое письмо Эрлиху с просьбой дать мне отпуск за свой счёт. Что ещё? Ах да, нужно позвонить водителю. Клавиша. Вызов. Соединение.

— Алексей Михайлович?

— Привет, Антон, сможешь встретить меня? Я сегодня возвращаюсь в Москву. Номер рейса скину тебе смс-кой.

— Шереметьево и сразу в гостиницу?

— Да.

— Конечно, я вас встречу.

Прихватив сумку, захлопнул дверь номера и направился к лифтам. Доехал до вестибюля, огромного и холодного, абсолютно лишенного людей, как будто и меня изгоняющего. Подошёл к стойке, за которой стояла вчерашняя консьержка. 'Скажи тёте здравствуй...' Положил на стол карточку, сказал, что выписываюсь. Не задавая лишних вопросов, мисс 'Услужливость' проверила данные номера. Я рассчитался и сел в такси.

Потом была дорога по городу, который я окончательно возненавидел. Пробки на узких улицах, в которых я старалась не думать о ней, и наконец Каструп. Регистрационная зона. Поедание собственных мыслей. Новый шквал эмоций. Обида. Злость. Молитва, чтобы эта игла ушла из моего сердца. Приступ сарказма, шепнувшего, что нужно пожелать Лене счастья с её архитектором. Мои закрытые глаза, а на сетчатке глаз — снова её отражение... Точку в моих судорогах поставили те самые, не прощаемые слова, которые я услышал.

'Да, я такой. Только вот ты предала меня раньше всех!'

— Объявляется рейс на Москву...

Проход через всю зону. Последняя сигарета в 'загончике', когда ты куришь уже сто пятнадцатую сигарету и не чувствуешь её вкус. И, наконец, посадка в бизнес-класс. Стюардесса, задёргивающая шторками салон. Три часа полёта, и самолет, выпустив шасси, приземлился в Москве. Пройдя паспортный контроль, я вышел в зал. Поискал глазами Антона — и вдруг заметил этого, её архитектора. 'Не понял. А он что тут делает?' Я притормозил. Сообразив, что судьба готовится подбросить мне очередную пакость, покрутил головой. И тут я увидел её...

'Она что же, возвращалась в Москву тем же самым рейсом? Нет, этого не может быть. Так просто не бывает!'

Между тем Ларионова быстрым шагом направилась к архитектору.

— Привет, — тихо сказала она. Полезла в сумку, достала крошечный самолётик. — Прости, Макс, наверное, это было нужно дарить не сейчас, но я привезла тебе подарок. А ещё нам надо поговорить. Но не здесь, а дома.

— Дрянь! — Архитектор смахнул игрушку с её узкой ладони. 'Боинг' упал и разбился, придавленный его каблуком. — Дрянь... сучка.

— Что? — растерялась Лена. — Макс, ты что с ума сошел?

— Ах, ты не понимаешь? Ты с кем трахалась? — Багровый от бешенства архитектор выхватил мобильный, нажал на кнопку, и я услышал стоны. Свои и её. Это было отвратительно.

— Ну, скажи, что это запись была сделана не в твоем номере, — издевательски предложил архитектор.

— Нет, думаю, что в моем. А кто это прислал? — сглотнув, спросила Лена.

— Какая мне разница! Впрочем, в сообщении только одно было сказано: 'Передайте привет вашей девушке и напомните ей, что она мне не соперница'. Так что это за ублюдок, который трахал и тебя, и её?

— Не смей так говорить про него! — закричала Ларионова, каким-то чудом превратившись из нахохлившего воробушка в коршуна. — Не смей так про него говорить, потому что он тут совсем ни при чем. Я позволила, я хотела, я — а не он!

Закончить фразу Ларионова не успела. Архитектор разогнал руку и обрушил на её щеку ладонь. Ларионова вскрикнула и осела. Я моргнул. Потом, матерясь и проклиная свою ступор-неповоротливость, рванул к ним. Успел перехватить пальцы архитектора, занесенные для второй оплеухи, и корпусом вломил его тушу в колонну. Из архитектора тут же вышибло дух, и стокилограммовый кабан сполз вниз, на пол. Пока эта сволочь с трудом ловила своё дыхание, я повернулся к Ларионовой. Она стояла, покачиваясь, и закрывалась руками. Покрутив головой и оценив собирающуюся толпу, я сказал:

— Извините, поскользнулся. Полы тут у вас скользкие...

Кто-то хмыкнул. Архитектор схватился за лёгкие. Воспользовавшись всеобщим замешательством, отвёл Ларионову в сторону.

— Молодой человек, а багаж-то девушкин как? — окликнула меня какая-то сердобольная женщина. Чертыхнувшись, вернулся за чемоданом Лены. Ведя перед собой Ларионову, поискал глазами Антона.

— Алексей Михайлович, я здесь, — подскочил тот.

— Чемодан и сумку в машину, но позже. А пока подержи Лену.

— Подержать? — 'Водила' ошеломлённо похлопал ресницами.

— Если она от тебя сбежит, я тебя убью, — прояснил ситуацию я и быстрым шагом направился к магазину, где продавались газеты, жевательная резинка, сигареты, ещё какое-то барахло и то, что мне требовалось — вода в бутылках, покрывавшихся инеем в холодильнике. Слава богу, очереди не было. Взяв пару 'Evian', вернулся к водителю, который, как клещ, вцепился в Лену. Перехватив мой взгляд (ага, я вообще долго отхожу от приступов ярости), Антон сглотнул и отпустил локоть Лены.

— Это я... что бы она... — испуганно начал он.

— ...не сбежала, — закончил я фразу. — Молодец. А теперь иди к машине и подгоняй 'тачку' к выходу.

Водитель моргнул, кивнул и пулей рванул на стоянку.

— Спасибо, — прошептала Лена.

— Не за что. Скулу мне покажи.

Лена хлюпнула носом, но подчинилась. И я увидел те самые, сводящие меня с ума, глаза и наливающуюся тяжелым синяком щёку.

— Мать его так, а? — Я вручил ей бутылку. — Приложи к щеке. Когда эта бутылка нагреется, дам другую, холодную.

— Ой, жжёт, — пискнула Лена.

— Так и должно быть. Держи, синяк быстрей сойдет.

— Бывший хулиган? — грустно усмехнулась Ларионова.