#20 восьмая

— Впрочем, Алексей вам сам расскажет про успех нашего немецкого Brückenkopf . Он сегодня пол-дня готовился, — шутит Ричардссон.

В зале — любопытные взгляды и дружелюбный смех. Света Аверина начинает бешено хлопать в ладоши. Невольно закатываю глаза, но (трусиха я и подлиза), на всякий случай, присоединяюсь к ней. Нас поддерживает ещё ползала. Ричардссон смеётся и останавливает нас рукой. Аплодисменты стихают, а Ричардссон начинает забрасывать нас всё новыми и новыми слайдами. Рассказывает, что будет меняться в этом году, какие планы по выпуску программных продуктов и что принципиально нового будет в программах продвижения. Это интересно, и я внимательно слушаю. Краем глаз отмечаю вспыхнувшие мобильные. Сообразив, что народ в зале записывает за Ричардссоном, достаю свой iPhone. Вбиваю в заметки пару подходящих к случаю цитат, чтобы расцветить ими завтра свою убогую презентацию. Эрик Ричардссон заканчивает, а я приподнимаюсь с кресла, готовясь сбежать.

— Осторожней, Лена. — Мой ангел-хранитель Миша кладёт мне на локоть ладонь и указывает глазами на кривоватую тень. — Не спались!

Оказалось, справа от меня к сцене уже продвигается Кристенссен. А я буквально падаю в кресло, одновременно соображая, что я, идиотка такая, не поинтересовалась расположением ряда и поэтому разместила себя прямо у прохода на сцену. А это значит, что все докладчики будут проходить мимо меня. Включая 'Лёху'.

'Ой, мамочки... А может быть, я ещё успею пересесть?'

Но на сцене уже стоит Кристенссен, и, если я сейчас устрою перемещение, то он заметит мое откровенное неуважение к нему. И я остаюсь сидеть, буквально вжавшись в кресло. Между тем, застегнутый на все пуговицы чёрной банкирской 'тройки', Кристоф уже бубнит про дела московского представительства. Оживает он только, когда начинает хвастаться программами продвижения. А меня обуяет нереальное чувство неловкости. Ведь никакого продвижения и в помине нет: деньги просто списываются. Но суть настоящей беды заключается в том, что моя собственная презентация не коррелируется с цифрами Кристофа. То есть я соорудила откровенный подлог...

Я прирастаю к креслу и, огорошенная, начинаю тереть лоб. Миша косится на меня:

— Лен, что, голова болит? Может, проводить тебя в номер?

— Миша, чуть позже, хорошо?

Судорожно выхватываю из кармана iPhone и в диком темпе начинаю вбивать в 'Заметки' цифры, озвученные Кристофом. А сама на чём свет кляну Таню Сиротину.

'Таня, что ты наделала? — взываю я к той, что не слышит меня. — Почему же ты не сказала, что в моих слайдах ошибки? Ты же видела мою презентацию. И теперь мне придётся править её, фактически переделывать заново. И если я этого не сделаю, то все мы подставимся'. Краем глаз отмечаю, что Кристенссен уже сворачивает своё выступление, а, значит, у меня есть всего пара секунд, чтобы выскочить из зала.

— Миша, я пошла, — шепчу я.

— Подожди!

— Плевать, некогда.

Приподнимаюсь с кресла — и к своему ужасу вижу отступающую от меня длинноногую тень. Поднимаю глаза: Андреев. Ноль аромата парфюма. Стоит от меня примерно за метр, привалившись к стене конференц-центра. Одет в непривычно элегантный серый костюм и при этом держит в руках... лопату.

'Это что, новый стиль, business+casual?'

Я робко фыркаю и заискивающе улыбаюсь ему. Но 'Лёхе' не до моих ужимок: у него злые, острые, как иглы, зрачки, которыми он рассматривает ещё светящийся дисплей моего телефона. Проходит секунда, другая, и Андреев переводит взгляд на меня. Мое сердце делает сальто, у меня потеют ладони и деревенеет спина. А на место пустоты в груди приходит — нет, не торжество женщины, на которую снова обратили внимание — а непереносимый, едкий, разъедающий, как кислота, стыд человека, которого только что поймали за руку на откровенном подлоге. Практически на воровстве. И подловил меня не весельчак из самолёта, а высокопоставленный сотрудник 'Systems One'. Не Лёха, как я привыкла его называть, а Алексей Андреев. Не мой шапочный знакомый, а директор по продажам и замглавы немецкого офиса. Человек, прекрасно разбирающийся в бизнесе, цифрах и фактах и успевший прочитать мою фразу: 'Переделать фальш. доки ?? 27/15, 322/42 и 088'.

— Я... я... — задыхаюсь я.

— Молодец, Ларионова, — с редкой задушевностью произносит Андреев. Голос у него тихий, но злой. — А я-то всё думал, и чем ты ещё меня удивишь, кроме музея эротики? Кстати, ничего так, что он закрыт?

— Алексей Михайлович, я... А откуда вы знаете, что музей закрыт?

— А у меня годовой абонемент туда был, — со всем сарказмом режет мне 'Лёха'.

— Простите, я не хотела вас оскорбить. Я... — мямлю я.

— Поговорим после моего выступления.

— Но я...

— И только попробуй мне сейчас сбежать.

— Но...

— Я тебе всё сказал!

Стоя на чугунных ногах я ещё пробую что-то возразить, но Андреев отворачивается, прихватывает свою лопату и сбегает вниз по ступеням.

'Он к тебе больше не подойдет. Он тебя больше не тронет. Просто он через тридцать минут популярно тебе объяснит, что ты должна будешь написать заявление об увольнении по собственному, вот и всё', — я пытаюсь 'утешить' себя этой немудрённой истиной, но облегчения эта мысль почему-то мне не приносит'.

IV.

'Слушатели заходятся от хохота, когда я со своей нелепой лопатой вхожу в круг света. Я тоже смеюсь:

— Здравствуйте. Позвольте представиться: Алексей Андреев. А это, — и я киваю на свой девайс, — один хорошо известный в России инструмент. Называется лопата. Еле-еле нашёл её в Копенгагене. — Отмечаю, что люди в зале начинают ловить каждое моё слово. — Вообще-то, это мой подарок тем офисам, которые хотят работать так, как мы привыкли в Германии. — Вижу, как в первом ряду мне показывают большие пальцы Ричардссон и Эрлих. Последний — глава немецкого представительства и мой непосредственный начальник. Отмечаю вялую улыбку Кристофа. Налево, где статуей скорби в кресле застыла Ларионова, стараюсь вообще не смотреть. — Ну, а теперь о главном. Итак, что удалось в этом году 'накопать' нашему плацдарму ...

Отставляю лопату, иду к стойке, мне включают слайды. Перемежая презентацию шутками, за пару секунд освобождаю слушателей от гипнотической статики Кристенссена. Где это уместно, добавляю жест. Ввожу зал в свой ритм, ощущаю отдачу. Это не импровизация — просто вся психология выступлений отточена мной за много лет, поэтому голова свободная. Зато внутри меня образовывается дикая злость, несвойственная мне в принципе.

'Ну, Ларионова...' Позавчера Сиротина дала мне наводку на неё, а теперь я смог увидеть собственными глазами, убедиться лично, что документы Сиротиной стряпал не кто-нибудь, а эта скромница-кошечка. Зачем? Для чего? Её-то кто вовлек в схему? Её-то за что купили? За модный в этом году iPhone? За поездку в Данию? За первый взнос на квартиру? Впрочем, какая мне разница... Я посчитал её идеальной, почти. А, оказалось, ошибся.

В моих отношениях с женщинами всегда действовал один принцип.

Я — гурман, а не любитель. Коллекционер, а не собиратель. Исключением из правил была только Магда. Во всех остальных случаях я точно знал, к какой именно женщине мне подойти, что ей сказать и как до неё дотронуться. Чем заинтересовать и когда перейти от прелюдии к воплощению её и моих фантазий. Но всегда и во всем я действовал избирательно. Убогий трах — для меня. В моих активах — мечта, поданная на завтрак, шутка, сервированная на обед, и Шопенгауэр на ужин. В худшем случае, одна воплощённая женская мечта, в лучшем — целый мир фантазий. Причем не только тот, который есть, но и тот, что ещё будет. Я выбирал женщину и давал ей шанс. И никогда, ни за кем долго не бегал, потому что знал: за поворотом найдётся ещё много одиноких сердец, тянувшихся, как мотыльки, к свету. Я никогда никого не любил — увы, это счастье меня миновало — но я всегда помнил истину: если я часто обманывал женщин, то они делали это качественнее. Это был вполне честный обмен: им качество (я), мне — количество.

А в итоге весь мой хвалебный опыт, вся гребаная наука жизни пошли кувырком, насмарку, потому что в первый раз за всё время я, идиот, попался. Поскользнулся на собственных иллюзиях. Всё случилось, как в той доброй сказке, когда ты уже не веришь в чудо, а оно самоходом является к тебе в коридоре твоей же фирмы. Тёмные волосы, дразнящие глаза, пара круглых коленок, провокационная поза, удачная ремарка, удар адреналина — и всё, мне конец. Фигурально выражаясь, кровь отлила от одной моей головы и прилила к другой. Я захотел Ларионову. Захотел так, как никогда ничего не хотел — даже мой ключ к успеху в лице Магды Кристенссен. И что же выяснилось пять минут назад? Милая девочка с нежными глазами и невинным румянцем Лолиты, окруженная редкой аурой дерзости и благовоспитанности, банально 'тырит' бабло в свой карман? Ну и что мне теперь делать? Сразу сдать Ларионову? Или послушать её презентацию на круглом столе, а потом сдать её? Или же, по старой русской традиции, посадить Ларионову на кол и потом уже сдать её? Оценив собственную метафору про кол, сглатываю.

Откашлялся, ослабил узел галстука, пристроил руки в карманы брюк, и, как ни в чём не бывало, продолжил трещать про целесообразность подходов к выстраиванию стратегии удержания ключевых покупателей. А в голове у меня начала выстраиваться абсолютно другая схема. Блуждая в потёмках собственной безнравственности и болтая о проактивных действиях, я посмотрел на Кристофа, прикинул, что будет, если он поймает меня на двойной игре. Потом кинул взгляд в сторону Эрлиха. Но немец-шеф точно был за меня, благодаря своей жене Хелен (у которой, кстати, хватило ума не цепляться за меня после одной ночи). Наконец, взглянул на Ричардссона, которому (я знал) я всегда импонировал. И я решился. Заканчивая слайды, повернулся и еле-еле нашёл в третьем ряду скорчившуюся Ларионову (не знай я, где она сидит — точно бы её не заметил). Намеченная мной двадцать восьмая опустила голову вниз, как тогда, в самолёте, и при этом обхватила себя руками, словно это могло умерить стыд, который она испытывала. Я переместился по сцене, подошёл к краю вплотную и в упор посмотрел на 'кошечку'. 'Подними глаза и посмотри на меня, — мысленно отдал приказ я. — Если взглянешь на меня, как на своего архитектора, считай, что ты выиграла. Ну, давай. Тебя же тянет ко мне, я это чувствую. И ты тоже нужна мне, здесь и сейчас, в той несостоявшейся части моей жизни, которая грызет меня и толкает к тебе. Ну давай, посмотри на меня, и я тебя не выдам. И если мы потом с тобой переспим, то только потому, что ты сама этого захочешь... Ну давай, Ларионова!'

И она подняла на меня глаза. Распахнутые в ужасе.

'Ну, дрянь...'

Подавив обиду и гнев, закончил презентацию очередной шуткой. Дождался аплодисментов, освободил место для Элен Паркинссон, следующей по программе после меня. Сбежал со сцены и прямиком двинул к 'кошечке'. Ларионова замерла, как кролик в свете автомобильных фар. Интересно, и о чём она думает? О том, что сделает с ней взбешённый Алексей Михайлович? Или о том, что до тех пор, пока женщина не столкнётся лоб в лоб с разъярённым мужчиной, она не узнает, насколько он её сильней? А сейчас именно такой случай. Подхожу к Ларионовой и натыкаюсь на два женских взгляда — подозрительный рыжей, которая сидит рядом с Авериной, и мрачный — моей экс-питерской. И тут Аверина начинает подниматься. Судя по всему, собирается подойти ко мне и вклиниться между мной и Леной. Очевидно, мне навязывается игра под названием: 'У Лены есть подруга, которая защищает её интересы'? Ага, вот прям щас. Прищуриваюсь ('а ну, быстро села!'), и Аверина падает в кресло. Наклоняюсь к Лене:

— Пойдём, поболтаем. У меня есть ровно пять минут.

И тут я замечаю ещё две пары вопросительных глаз. Присматриваюсь: какие-то киндеры. Уж не этих ли мальчиков Ларионова тащила на Строгет, в музей эротики? Точно, их. А у этих обормотов какая роль? Её личного эскорта? Срочной джентельменской помощи в Дании? Поклонников её таланта и творчества по фальшдокам под ?? 27/15, 322/42 и 088?

— Лен, поторопись, у меня мало времени. К тому же, мы мешаем твоим коллегам слушать докладчиков и очень внимательно смотреть на сцену. — Фразу 'очень внимательно смотреть на сцену' я выделяю голосом. Мальчики, как по команде, трусливо отворачиваются. Поняв, что помощи больше ждать неоткуда, Ларионова поднимается. Заплетая ногу за ногу, ползёт вверх по лестнице, двигаясь к выходу. Я, как конвоир, иду следом. Мы проходим все ряды. Откуда-то справа вылетает рука с визиткой.

— Алексей Михайлович, вот... — подобострастно шепчет Денис.

— Не сейчас.

Толкаю дверь, ведущую в холл. Лена оглядывается. Я перехватываю её за талию и направляю в дверной проём. Повесив буйную тёмную головушку, скорчившись, как муравей под бревном, Ларионова выползает в мраморный холл, залитый ярким солнцем. С надеждой уставилась на стенды, где примерно тридцать душ, попивая халявный датский кофеёк, разглядывают выставку достижений компании 'Systems One'. Покосившись на меня, Ларионова начинает робко, бочком-бочком, продвигаться к стендам. Хватаю Ларионову за локоть и веду в противоположную сторону.

— Ку-куда мы идём? — пугается она. — Я кофе хочу.

— Потом выпьешь. Иди на улицу. Покурим с тобой. А заодно, и поговорим.

— А я... Я не курю!

'А, так ты ещё и врёшь мне? А кто у входа в 'Шарик' дымил, как паровоз с ментолом?'

— Зато я курю, — чеканю я.

Выходим на улицу. Оценив дрожащие ноги и белое лицо растерявшей боевой задор 'кошечки', подвожу её к скамье, стоящей особняком перед входом в 'Марриотт'. Но Ларионова садится не хочет. Смотрит в сторону, одну руку держит в кармане брюк, другой нервно теребит цепочку, висящую на её тоненькой шее. 'Сейчас расплачется', — думаю я и злюсь ещё больше.

— Значит так, — начинаю я, щелчком выбивая сигарету из пачки 'Dunhill'. — Для начала забудь все свои глупые идеи относительно того, чтобы подменить слайды на своей презентации. Ты ведь это задумала? — Она колеблется, но всё-таки кивает. — Я так и понял. Завтра будешь выступать с тем, что есть. Я тебя прикрою, но — при двух условиях... — Делаю паузу, жду, когда Ларионова поднимет на меня глаза. В ответ Лена дарит мне беззащитный взгляд оленёнка Бэмби. В зрачках — ни одного доброго чувства ко мне, только кошмар и растерянность. 'Я ей кто, Авада Кедавра? Или — прокажённый?' От этой мысли мне вообще хочется укусить её.

— П-при каких двух условиях? — шепчет Ларионова. Делаю вдох, унимая свой гнев.

— Во-первых, после твоего выступления встречаемся у меня в номере. Расскажешь мне всё — всё, до конца, всю вашу схему с Сиротиной. Предупреждаю сразу: врать мне не советую. У тебя будет только один шанс сказать мне правду. — Ларионова моргает и открывает рот, чтобы возразить мне. — Ты слышишь, что я тебе говорю, или нет? — Я повышаю голос.

— Я... я сейчас Сиротиной наберу. — В голосе Лены — забавная смесь из жалобы и угрозы.

— Замечательная идея, — кровожадно усмехаюсь я, выдыхая сладковатый дымок. — Давай, звони своей Тане. И на громкую связь свой модный iPhone поставь. А для чистоты эксперимента не говори Сиротиной, что я рядом. Идёт?