Менеджер против Батыя

Кстати, мастер оконных дел со смешным именем Пыштята пришел в гости на второй день, и тут же затянул окно в горнице бычьим пузырем. На все про все у него ушло от силы минут тридцать. Договорились, что расплатится Никита после того, как получит обещанную княжескую гривну. Наблюдая за работой Пыштяты, гость из будущего прикидывал, не оборудовать ли в будущем во дворе теплицу, с пузырями заместо стекол?

— Пыштята, а что, много у тебя припасено пузырей таких? — спросил Никита, прежде чем спровадить мастера.

— Дык пара дюжин найдется. А пошто тебе?

— Да вот, хочу сарай во дворе выстроить, только вместо стен — бычьи пузыри.

— Пошто ж тебе сарай такой, новгородец?

— Хочу в нем плоды заморские выращивать.

— Нешто надела мало?

— Так ведь чуть похолодает — и не вырастет ничего, погибнут посевы. А в теплице растут себе и растут, хоть с цветеня до конца жовтеня. Ну это на будущее, пока все семена, что были, я уже высадил. А с первого урожая семена останутся — так можно будет и теплицей озаботиться.

Не менее насущной была проблема чистки зубов. В голове попаданца уже витала идея, как можно жесткую свиную щетину приклеить при помощи смолы или еще какой-нибудь субстанции к плоской палочке. Правда, китайцы, насколько он помнил, использовали более пригодную для этого щетину вепря. А можно еще сделать щетку из конского волоса. Первые дни, пока идея оформлялась во что-то реальное, пришлось пользоваться расщепленной на конце палочкой. Затем все-таки Никита выклянчил у того же Шмарко небольшую прядь конских волос, приладил их в расщепленную пополам палочку и стянул нитью из конопли.

'Мда, мягковата конская щетина оказалась, — думал Никита после первой чистки зубов. — Жаль, нейлон еще не изобрели. Хотя, на безрыбье, как говорится... В следующий раз, как измочалится, сделаю щетку из свиной щетины'.

Что касается зубного порошка, то ввиду отсутствия мела менеджер изготовил его из толченой яичной скорлупы и еловой хвои. Как говорится, сойдет для сельской местности.

Следующим вопросам гигиены стало мытье. В это время тут знали только бани по-черному. Стояли они почти на каждом дворе, ежели только хозяин не был законченным лентяем и грязнулей. Готовка бани к мытью была занятием нескорым, поэтому большинство 'крепостных' топили ее раз в неделю. Дровишки перед отъездом бывший хозяин дома распродал по дешевке, поэтому Никите пришлось сделать несколько ходок в лес с одолженным у Пивцая топором. Нынешние топоры отличались от собратьев будущего не в лучшую сторону, и попаданец заработал себе кровавые мозоли, прежде чем приноровился правильно махать древним топором.

А затем он задумался над изготовлением моющего средства. Здесь люди терли себя золой, золой же бабы стирали одежду на речке. Но если ты знаешь рецепт приготовления хозяйственного мыла, то зачем себя ограничивать? Тем более что такое примитивное моющее средство он как-то ради спортивного интереса апробировал в деревне у бабушки, и тут решил повторить нечто подобное.

Выпросил у Кудаша на один день большой котел, ведро золы и несколько кусков жира. Варил прямо посреди двора, процесс варки и высыхания в глиняных формах занял около трех дней. Получилось несколько не очень хорошо пахнущих кирпичиков. Однако грязь с тела и волос эта субстанция смывала великолепно, да и при стирке одежды, которой Никите приходилось заниматься самому, домашнее мыло показало себя с лучшей стороны.

Один небольшой кусок дал на распробу Шмарко, который после ближайшей бани пришел к Никите просить еще. Половину они измылили всей семьей во время помывки, а остаток жена потратила на стирку белья, после чего отправила мужа за новой порцией чудесного средства. Однако менеджер, не будь дураком, предложил обмен: за уже полученные ведро и конопляную веревку — два куска мыла. Ратник, почесав в затылке, махнул рукой. Мол, согласен, легче так, чем слушать бубнеж недовольной жены по случаю сорванной сделки.

Вскоре слух о мыловарне достиг ушей князя. Тот вызвал Никиту к себе, велел объяснить, что это такое тот изобрел. Пришлось в очередной раз наплести про новгородский прогресс. Недоверчиво хмыкнув, князь с куском мыла и всем семейством отправился в заранее натопленную баню, велев Строганову ждать в тереме. Вернулся распаренный и довольный.

— Дюже вонючее твое мыло, но грязь смывает хорошо, — сказал Мирослав. — Так что, много ли сможешь наварить того мыла?

— Сколько надо — столько и наварю, смотря какое количество золы и жира смогу раздобыть.

— Добре, кликну Дергуна, чтобы золы по крепости собрал, сколько найдет. Жир тоже он тебе принесет.

— И дровишек не мешало бы, — подсуетился Никита, воспользовавшись моментом. — А то в прошлый раз колоть упарился, вон, до сих пор мозоли сходят.

Князь усмехнулся в бороду, но с дровами тоже пообещал помочь. Так что вскоре попаданец наладил кустарное производство щелочного мыла, решив, что когда во второй половине лета зацветет ромашка — можно будет для улучшения запаха добавлять цветки растения в состав моющего средства. Мирославу мыло менеджер отдавал бесплатно, раз уж тот озаботился поставкой сырья, с остальных требовал по резане — кусочку серебра размером с ноготь мизинца.

Поначалу предлагали шкурки, в основном беличьи, но Никита, не имея понятия, что с ними дальше делать, от натурального обмена отказался. Правда, потом прикинул, что не мешало бы озаботиться меховой одеждой на зиму, а из шкурок можно было бы пошить что-то приличное. Но раз уж заявил, что серебром берет — то уж придется слово свое держать.

Кого-то это требование остановило, но большинство согласилось, потому как мыло хорошо показало себя в стирке, а связываться с недовольными бабами ни у кого желания не было. Так что монета потихоньку потекла-таки в мошну попаданца.

Кстати, и борода пошла в рост. Никита заметил, что некоторые мужчины в крепости бреют подбородок, оставляя только усы, а многие ходят с бородами. Значит, есть какое-то подобие зеркала, ежели только не просят товарища поработать цирюльником. Оказалось, что смотрятся любители побрить подбородки в отполированные до блеска бронзовые зеркала, привезенные купцами из Китая. Но было таких зеркал всего-то штук пять на все городище, причем одним из них владела княжеская семья. И продавать новгородцу зеркало никто из его владельцев не собирался ни за какие деньги. Тем более что Никита особо и не настаивал. Борода ему пока не особо мешала, а в случае чего можно будет и взаймы зеркало попросить, чтобы подравнять ножом растительность на лице. Потому что брить самого себя ножом, даже с применением мыльной пены, он как-то не решался.

Между делом Никита поинтересовался у всезнающего Шмарко, внешне чем-то смахивающего на актера Брондукова, какова иерархия в здешнем обществе. Слово 'иерархия' ратник не понял, пришлось объяснить, что оно означает последовательное расположение слоев или служебных званий от низших к высшим в порядке их подчинения. А если еще проще, то кто из местных знаменитостей кем является.

— А-а, ну так бы сразу и сказал, — протянул Шмарко. — А то придумал какую-то ирархию... В общем, главный тут у нас князь Мирослав Всеславович Лесовитый...

— Это что, фамилия такая, Лесовитый?

— Какая еще фамилия? Лесовитый — прозвище князя. Потому как городище наше лес окружает со всех сторон, на несколько дней пути на восход, закат и север. А на юг всего два дня, опосля степи начинаются. Ну вот, а в этих лесах наш князь самый главный, а до того отец его был главным, а до него его отец...

— Понятно, шишку держит семейство, — пробормотал Никита.

— Шишку? Зачем? — переспросил Шмарко.

— Ты давай не отвлекайся, рассказывай дальше.

— Второй человек после князя — сотник его, Кежедей, — загибал пальцы Шмарко. — Характером тяжел, на расправу скор, но ратников старается не забижать. Дальше десятники идут, их перечислять ни к чему, все одно не запомнишь. Есть еще волхв языческий, Огневед, которому огонь поклоняется, и который, грят, в медведя, волка али в сокола ясного оборачиваться способность имеет. К нему язычники наши за советом ходят, а то и болезнь какую заговорить-вылечить. Говорят, триста лет ему уже от роду, жил еще будто при прадеде князя нынешнего.

— А где он обитает?

— В лесу, где ж еще, на то он и волхв. День пути на восход, тропка неприметная к его землянке ведет, у горы Ветряной кончается. Там и обитает он, Огневед. Тоже ведь не угадаешь, может принять, а может и восвояси отправить, а пошто в немилость впал — поди догадайся. А Упурга, которая тебя зельем опаивала, она со всеми якшается, язычник ты, магометанин, иудей или христианин. Ворожит, боль зубную заговорить может, или грыжу там.

— Вот ты говоришь, у вас тут и христиане водятся, и магометане с иудеями... А храмы-мечети-синагоги имеются? Где они богу своему молятся? Есть у вас духовные лидеры, те же епископ, мулла и раввин?

— А зачем они? Последователи Христа, пророка Мухаммеда или потомки Яфета сами найдут путь к Богу, провожатые им не нужны.

— Хм, логично, — улыбнулся Никита, который был полностью согласен с такой постановкой вопроса. — А сам-то ты, Шмарко, какой веры?

— Язычник я, Перуну поклоняюсь, как и отец мой, и дед.

— О как! Интересно.

— А ты какой веры?

— Я-то? Православной.

— Христианин, — чуть заметно скривился Шмарко.

— Можно и так сказать. Ну у вас же тут толерантность, как я понял, людям без разницы, кто какой веры, лишь бы человек был хороший?

— Не знаю уж, что за талир... тулер... В общем, мыслишь верно, новгородец, человека мы по делам судить привыкли, а не за то, какому Богу он дары приносит.

От Шмарко узнал Никита и о юродивом, которого звали Съешка. На вопрос, с чего это к юродивому прилепилось такое странное имя, выяснилось, что бедолага появился у ворот их городища лет семь назад, был так же безумен, подпоясан цепью и протягивал всем кусок сухой земли со словами: 'А съешь-ка, съешь'. Прижился юродивый в поселении, а прозвище Съешка так к нему и приклеилось.

— Живет тем, что люди добрые ему подадут, — говорил Шмарко, выковыривая из носа засохшую козюльку. — Приходит в крепость — когда заблагорассудится. Бродит, про конец света вещает, а вечером уходит. Где ночует — то никому неведомо. Может, в лесу землянка у него есть, кто ж знает...

Да уж, юродивого Никита встречал регулярно, тот с утра обычно отирался возле княжеского терема, малец с кухни ему объедки выносил. С Никитой Съешка не заговаривал, только все больше вслед смотрел, отчего парню в спину словно иголочки невидимые вонзались.

А еще в доме Никиты завелась умная крыса. Проснувшись как-то поутру, попаданец обнаружил, что на полу возле его лавки на задних лапках, подогнув передние, стоит белый с черными подпалинками крыс и забавно водит носопыркой из стороны в сторону, явно принюхиваясь к запаху валявшихся перед ним нестираных после вчерашней тренировки портянок.

— Кыш! — шуганул грызуна менеджер, относившийся к этому семейству в принципе равнодушно, без излишней брезгливости.

Крыса равнодушно зыркнула на него и снова переключила свое внимание на попахивавшие прелым сыром портянки. Честно говоря, первой его мыслью было запустить в крысу сапогом, но в последний момент Строганов передумал. Раз уж кошки нет, то придется, похоже, как-то уживаться с грызунами.

— Эй, Крыс! — окликнул нежданного гостя Никита. — Жрать хочешь?

Обычно столоваться менеджер ходил на княжескую кухню. Но вчера Никита решил поужинать дома, и от Кудаша принес в хату узелок с едой, в котором закроил на завтрак кусок сала с горбушкой домашнего хлеба.

Крыса чувствовала себя по-хозяйски. Она так же нагло дождалась, пока попаданец порежет ножом сало и бросит ей не самый маленький ломтик, после чего с помощью передних лап принялась неторопливо его уничтожать.

— Вот же зараза, — покачал головой Никита, восхищаясь крысиному спокойствию. — Буду звать тебя Крысом. Но договоримся, что тырить ты ничего не будешь... Хотя и тырить-то, честно говоря, особо пока нечего. Будет жрачка — сам тебя угощу. И ничего не грызть, на сапоги даже не вздумай покушаться. Договорились? Вот и ладно.

Дожевав сало, Крыс так же неторопливо удалился в щель рядом с печкой.

'Сплошная антисанитария', — подумал менеджер, обматывая ноги несвежими портянками и соображая, у кого бы выклянчить кусок ткани, чтобы была хотя бы сменка. А то такими темпами и до грибка недалеко.

Понемногу, глядя, как управляется на кухне с печкой Кудеш, Никита начал осваивать и свою печь. Спички пока решил приберечь, воспользовался выделенным ему Шмарко по доброте душевной кресалом, с которым довольно быстро научился управляться. Дрова тоже ратник выделил, но за обещанную плату. Эдак, чего доброго, думал Никита, вся гривна за долги уйдет, и в руках подержать не успеешь.

Чугунки как утварь в городище отсутствовали напрочь. Все готовили в медной, реже железной, но чаще всего в простой керамической посуде. Обычно ставили на остывающую вечером печь керамический горшок, в него засыпались репа или свекла, всю ночь в тепле шел процесс автопереваривания в собственном соку, и наутро это ели. Никита тоже разжился таким керамическим горшком, в котором решил приготовить как-то кашу. А на керамической сковороде по примеру Кудаша на конопляном масле обжарил кусочки репы с первыми майскими подберезовиками и опятами. В лес он ходил со старшим сыном Шмарко Завидом — шустрым парнишкой 11 годков, знавшим все окрестные месторождения грибов и ягод. Блин, начало июня, а уже какое изобилие! Это что же дальше-то будет?!

Еще Завид менеджера на речку с собой взял, вернее, на тот ручей под названием Щучий, где тот ввязался в драку с Тузаром. Малец сказал, что в трех с половиной верстах от городища протекает большая река Шур, но туда его одного не пускают, потому как возрастом еще не вышел. Шур впадает в Итиль, по которому в южные земли торговые ладьи ходят. Дело опасное, вокруг только степи и кочевники, грабящие торговые караваны. По Шуру тоже ладьи ходят, но торговые редко, больше рыбачьи. Понятно, речь идет о Суре, которая у мордвы вроде бы раньше Шур называлась, догадался Строганов.

Ручей, кстати, название Щучий оправдал. В плетеные ловушки-верши, спрятанные пару дней назад в камышах у берега, набилось немало всякой живности, вот только в одной из них щука успела своих соседей по 'камере' схомячить, чтобы тем самым обеспечить себе более-менее комфортное существование. Но и оно было недолгим, похоже, уже сегодня вечером, подумал Никита, эта щука пойдет на ароматную ушицу.

Сам он тоже без улова не остался. Правда, для этого пришлось снимать портки с рубахой да лезть в прозрачную водицу, охлаждаемую бьющими снизу родниками. Как, впрочем, и Завиду, который держал бредень с одной стороны, а Никита — с другой. Глубина доходила менеджеру максимум до груди, тогда как Завид шел рядом с берегом, не погружаясь в воду ниже пояса. Пройдя до поворота ручья с десяток саженей и вернувшись обратно, вытянули бредень на пологий берег. В ячейках сети Никита не без удовольствия узрел трепыхавшуюся живность: семь окуньков, пяток подлещиков, три карася, два леща, приличных размеров щука и даже соменок.