Пропаданец, главы 1-16

Я извлек весло из воды. Плот, подрагивая, как испуганный зверь, был метрах в десяти от первых щупальцев.

Хорошо, промелькнуло в голове, что отростки выстреливают вовне, за пределы светового круга, который сами же и нарисовали, иначе... Не дай бог оказаться на пути могучего удара!

Раздался сиплый голос аскета:

— Тихо! Теперь спокойно! Назад не смотри.

Я, конечно, сразу же оглянулся. Оторопел, зажмурился. Открыл один глаз: наваждение не прошло! Открыл второй...

За кормой плота, на расстоянии примерно двадцати — двадцати-пяти метров, громоздилась вытянутая, похожая на гигантскую сморщенную дыню голова, вся крапчатая от скругленных светящихся пятен. В профиль был виден глаз размером с колесо "Белаза": за прозрачной вздутой роговицей вихрился желтый туман, пронизанный красными струнами, а в самой его середине лениво пульсировал конусовидный черный зрачок. Голову окружал лес щупалец, и их было куда больше, чем у осьминога. Они создали вокруг головы что-то вроде сферической клетки с отверстием наверху, и мы болтались между прутьями и башкой, как дерьмо в проруби.

Пробив беспрерывное многоголосое "шшшлак!", от головы донеслось отвратительное чмоканье, словно тварь была огромным младенцем, жующим пустышку.

— Умоляю, молчи! — просипел мудрец, скорчившись на середине плота; весло он держал перед собой, как защиту. — Он, Предвечный... Ме-е-ерзкая плоть! Мы мошка... в его зенице...

— Да, пожалуй, что и в заднице... — Пытаясь справиться с сердцебиением и одуряющим страхом, я разглядывал великанский калган, вокруг которого едва заметно бурлила вода. Пасти отсюда не видать, однако ясно, что тварь откусит за раз половинку "Выстрела" и не подавится. (Только пусть перед этим выплюнет пустышку.) У осьминогов вместо пасти клюв, но ясно, что это не осьминог и не великанский кальмар, а кое-что другое. — Эй, он же... не видит нас! Он зырит в другую сторону!

— Тихо, тихо, щенок! Он не видит... пока, он не слышит... вообще, но проявляет необыкновенную чувствительность к чужим вибрациям. Экла... маноке! Онтора... — Мудрец начал выводить пассы дрожащей рукой. — Не-ет, не пособит отводящее заклятие... Ой, спаси нас Шахнар!

— Что нам делать... Вот прямо сейчас?

— Не знаю! — Мудрец опять вцепился в весло обеими руками. — Ждать. Логово этого создания там, внизу, в глубинах. Он опустится. Мы подождем. Нам нельзя касаться плотом его тела, нам нельзя мелькать у него на виду! Ох, грешен я, грешен! Сынок, давай помолимся вместе за упокой наших душ!

— Франног, вы, часом, не двинулись? Молиться и ждать? Вы еще скажите: "Есть, молиться и любить", и я на вас лифчик надену; вылитая баба, только с бородой. А вдруг он повернется? А если он надумал встречать тут зарю? А если у него тут свидание с невестой? А ч-черт! — Скользкая доска ушла из-под ног, и я, не сдержав крика, приземлился копчиком на выступ каната.

Щупальца застыли. Сдерживая ругательства, я оглянулся, чуть не вывихнув шею.

Сгусток плоти, который был одновременно и телом, и головой, не шелохнулся. Все также, повернутый в одном направлении, мерцал чудовищный глаз. Нет, теперь он был обращен к небу; зрачок набух, заполнив всю роговицу.

Мало-помалу полчища отростков возобновили свои однообразные движения. Я перевел дыхание и подцепил из воды весло.

— Ду-у-урень! — просипел чудодей.

— Бросьте, обыкновенная неудача. По вашей вине. — Я огляделся, чувствуя, как кровь бьется в висках. — Вон там, возможно.

— Что возможно? Ох-ох!

— Проскользнуть между щупальцами. Как мошка из задницы.

— Зеницы!

— Один черт. Берите весло, повторяйте за мной.

— Ох, грешен я, грешен! — шепотом, который показался мне громогласным, запричитал старик.

Я едва не пришиб чудодея веслом.

— Встряхнитесь! Мне нужна ваша помощь! Слушайте, мы одолели вэйрока... А теперь, что же, достанемся на обед этой пакости?

Охая, мудрец привстал на колени, и, как снулая гусеница, подполз к краю плота. Я отошел к другому борту, присел и окунул весло в воду. Плот двинулся, огибая колоссальную голову со стороны, если так можно выразиться, затылка. Хвала небесам, там не было глаз — лишь необъятные кожистые складки, в которые можно было завернуть наш плот. Благодаря круглым светящимся пятнам они походили на драпировки из великанских леопардовых шкур, драпировки, которые прикрывают... Я не стал задумываться, чем набита черепушка страшилища. Хороших вещей, наверняка, в ней было немного.

— Туда! Вон просвет!

"Шшшлак!" — огромный ствол щупальца распрямился, выстреливая за пределы светового круга, над темной водой нависли розоватые присоски. Второй отросток был поменьше в обхвате и не столь активен: в неведомых схватках кто-то отгрыз его верхушку. В других местах — не заплывая в поле зрения монстра — между щупальцами было не протолкнуться: это был лес, дьявольские джунгли циклопических извивающихся лиан, которые воняли гниющими водорослями. И мы были в его плену.

— Ох, грешен я, грешен! Многогрешен! Многогрешен!

Стихи еще эти... Рэп какой-то.

Мы выровняли плот так, чтобы его нос смотрел точно в середину просвета щупальцев.

— Ох-ох, да ведь там десяти футов нет!

— Плот в самой широкой части — футов шесть. Мы проскользнем! Я надеюсь... — "Надеюсь" — эхом повторил про себя я.

— Если он случайно заденет нас хваталкой... Учти: он нас заметит!

— А если вы не будете грести, я оторву вам хотелку! Он сейчас повернется, а мы болтаемся у него под хлебальником, как дерьмо в проруби! Гребите, Франног, или плевал я на кваэр, я вас убью! — Я решительно направил плот в проем между щупальцев. — Гребите тихонечко, аккуратненько и быстро...

— Ты либо балда, либо отчаянный сукин сын! — Сипло дыша, Франног подгребал веслом, опуская его в воду на ширину ладони.

— Пожалуй, и то и другое.

— Заметь: я снова пускаюсь на твою авантюру. В который раз ты играешь роль диктатора, а я пляшу под твою дудку!

— Да вы фарисей! Превратили меня в своего раба кваэром, да еще обвиняете в том, что я вами помыкаю! Следите лучше за своей стороной, чтобы не задеть нашего гостя.

— О, Шахнар! Сейчас у меня сердце разорвется!

Я это понимал. Я слишком хорошо это понимал. Еще немного такого стресса, и сердце старика разорвется, а значит, и мне придут кранты. Именно потому, превозмогая дичайший отупляющий страх, я решился на эту авантюру. Страшно мне было? О, спросите о страхе канатоходца, который идет через Ниагарский водопад, надев три комплекта подгузников.

Нос плота скользнул между беснующихся отростков. Небольшие волны раскачивали его. Я молился и одновременно крыл всех богов жутким матом. Прошли треть, две трети... И тут гигантское дитятко с громовым хлопком выплюнуло пустышку: "Чпаааук!" — и щупальца, содрогнувшись, распрямились и замерли вертикально, а потом наша пара щупалец начала сдвигаться.

Настала такая тишина, что я услышал биение своего сердца: стучало оно как пулемет. Перед глазами помимо воли понеслись картины прожитой жизни, причем неведомый демонстратор выбирал не самые удачные моменты вроде моего полуночного бегства от принцессы Вандоры, именно тогда, когда эта дамочка заговорила о том, что подыскивает себе достойного жениха.

А крапчатые щупальца сходились, как лезвия огромных ножниц...

Миг, два, и они коснутся плота!

Франног застыл бледной восковой статуей...

Привстав, я изо всех сил хлопнул веслом по воде.

И получилось!

Щупальца вновь застыли, как борзые, учуявшие след.

Не оборачиваясь, я дал знак чудодею: быстро работая веслами, мы вырвались за пределы светового круга, и принялись грести как бешеные, каждую секунду ожидая, что нас сграбастают в холодные липкие объятия. Но боги, кажется, решили изъявить милость: вскоре громкие сосущие звуки возвестили, что Предвечный снова занялся пустышкой.

— Вперед и молча! — буркнул я.

Франног чуть заметно кивнул.

— Однако, — заговорил я, — теперь, думаю, мы с вами окончательно разочлись, хех, за спасение вашей жизни! Э-э, нет: теперь вы мне должны, если вспомнить о проклятии!

Мудрец не ответил: его била крупная дрожь.

Мы сбавили темп, когда сфера янтарного сияния, в которую был заключен монстр, стала неразличимой точкой на звездном небосклоне. Лишь тогда старый чудодей, задыхаясь, распростерся на палубе. Я устроился рядом и почти мгновенно уснул.

*Парень оказался недружелюбным. Наших тел не нашли, хотя искали с собаками.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ (трындецовая)

Кажется, нам пришла финита*

— Нет! Твое проклятие здесь ни при чем!

— Аргх! Что, оно просто вынырнуло полюбоваться на луну и звезды? Ну, знаете! Не поверю ни за какие коврижки! Сперва вэйрок, теперь этот осьминог-переросток...

— Это не осьминог. Или ты не видел, сколько у него щупальцев?

— А, верно... Как вы его назвали?

— Предвечный. Или просто — оно, моряки порой называют его кракеном. Их мало осталось, и жизнь их проходит в глубинах моря. У них лишь зачатки разума, и разума, скажу тебе, темного. Они, эти твари, древней человека, и, говорят, состоят в родстве с богами. Другая гипотеза утверждает, что они, как и драконы, плоды первых попыток Творца сотворить живое существо.

— Аргх! Я никогда не видел дракона, но раз эта вот образина существует, значит, драконы тоже есть. Так что, вы уверены: мое проклятие совсем не при делах?

Шел первый день нашего странствия на плоту. На востоке пламенело медно-красное солнце. Ветра по-прежнему не было: я греб, оседлав гафель и накрыв голову и плечи халатом мудреца. Теперь я то и дело всматривался в воду, хотя и понимал, что днем свечение твари не будет заметно. Мудрец лежал под навесом: у него ломило руки после вчерашнего марафона, а еще он жаловался на боль за грудиной. Стенокардия, то бишь. Я успел десять раз перепугаться, что старого прощелыгу хватит инфаркт.

Мы подкрепились объедками, на которых серым шероховатым налетом выступила соль, и, несмотря на то, что выпили почти всю воду, мучились зверской жаждой. Нетронутыми оставались только два яблока. Их я решил приберечь на вечер.

Мудрец смерил меня внимательным взглядом. Он уже утратил вчерашнюю ершистость и говорил куда мягче, но еще не называл меня "сын мой" и, тем паче, "сынок".

— Убежден: твое проклятие невинно, как сны младенца. Нет, Олег, слишком оно мелкое, чтобы намеренно завлечь в свои сети Предвечного, подняв его со дна моря. Да и вэйрок, как я теперь понимаю, явился не по зову проклятия.

— Кгм. Что, просто так там болтался?

Франног заворочался, перевернулся на другой бок, сложив руки на голом животе. Покачал головой, хмуро глядя на меня вполоборота. Щеки его ввалились и обросли сивой щетиной.

— Не нравится мне это, — сказал он словно нехотя. — Все странно. Море как будто взбесилось. Пираты, потом вэйрок и Предвечный, который редко восстает из пучины... В мире что-то затевается... И Предвечный и вэйрок — служители зла, и тянутся к злу...

— Что?

— Ты вряд ли поймешь.

— Ну, снова старая песня!

— Нет-нет, здесь и мне не понять. Ну-у... Гм... Э-э... Покамест... Что-то происходит, или произошло, пока мы держали путь в Фалгонар. Либо что-то готовится. Причем готовится здесь, в Срединном море или на его побережье!

— Вы правы: ни черта мне не ясно. А вы способны... гм, сформулировать коротко, без этих ваших "мнэ-э-э", "о-о-о" и "ну-у-у"?

Франног мигнул, оглянулся и посмотрел на меня из-под набрякших век.

— Будь по-твоему. Я скажу тебе так: пробудилась напасть. Зло. Могучее и страшное. Облик его мне неведом, но рискну предположить, что в самое ближайшее время оно даст о себе знать, иначе мы не встретили бы ни вэйрока, ни глубинника. Ну, удовлетворен? Как тебе моя четко сформулированная версия?

После этих слов он замкнулся в хмуром молчании, а вскоре захрапел.

На второй день утром, когда от воды и пищи на дне сундука не осталось даже воспоминаний, Франног достал из мешка дары моря.

— Устрикус гигантис, — важно изрек он, взвесив раковину на ладони. — Около двух фунтов воды и пищи. Мясо нужно нарезать мелко, завернуть в тонкую ткань... гм, халат не подойдет, придется в исподнее, и отжать над кастрюлькой. Сок у них почти пресный. Мы, думаю, продержимся на нем четверо суток, если будем разбавлять его морской водой в пропорции два на десять.

Знаток, блин! Тур Хейердал! Нет, этот, как же его — Ален Бомбар, что переплыл Атлантику на утлой лодчонке, и закончил путь, весь покрытый прыщами, без зубов, ногтей и с начисто севшим зрением. Читал я в детстве его книгу, и помню, что малый страдал на своей лодчонке. Он тоже давил из рыбы сок, правда, для этих целей использовал специальный пресс.

Ну, ладно. Я взял устрицу и нож: эх, а может, там еще и жемчуг будет! Случаются же чудеса? Сунул лезвие между створок и с легким хлопком открыл раковину над кастрюлькой. Темно-фиолетовый (видимо, так выглядят отбитые почки!) моллюск обдал непередаваемой гаммой ароматов, самым терпимым из которых был запах свиного навоза.

— Тьфу! Это... фу!

Мудрец глянул через локоть, вздрогнул и ахнул с жалостью и каким-то странным восторгом:

— О боги космоса! Фатальная ошибка! Невозможный просчет! Это синюха редкостная! Снаружи она неотличима от устрикус гигантис, но встречается столь редко, что идет на вес золота у аптекарей и алхимиков! — Он нагнулся над торбой, дрожащими руками бросая на плот другие раковины.

— Редкостная, говорите? — Я через силу поднес моллюска к лицу и, стараясь не дышать, лизнул этот деликатес: вонь вонью, но, даст бог, хоть вкус окажется сносным?

Во рту разлилась горечь, словно я хватанул каких-нибудь таблеток и закусил стручком красного перца. Издав звериный вопль, я запустил синюхой редкостной в море, и, давясь слезами и чихая, проорал:

— Идите вы в задницу! Я это есть не буду!

Франног стремительно разогнулся и горестно охнул:

— Нельзя есть! Это яд! А где... Зачем ты ее выбросил?

Я набрал в рот забортной воды и сердито уставился на старикашку.

— Ценнейшее и редкостное сырье! Из него готовят семьдесят снадобий, в том числе три магических эликсира! И афродизиаки, настойки для омоложения, притирки, кремы, мази!

Я прополоскал рот и вскричал со слезами:

— Угму-у-у! Да какое мне дело до эликсиров и золота, старый вы хрыч, когда у нас нечего пить? Слышите или нет? Когда ветер прибьет к берегу наши дегидратированные трупики, кто пойдет торговать этой дрянью в аптеку? Вы или я?

Франног сразу сник:

— Ох-ох, это моя вина! Мудрец? Нет, я старый козел! Я должен был предвидеть все вероятности... Мой бог! Да я облажался! Как же я облажался-то, а?

Я отвернулся, взял новую раковину и нож.

— Оставьте. Это снова мое проклятие. Эта синюха, она, часом, не дальняя родня Предвечному? Оба выглядят скверно и воняют. Блин! Я вскрою раковину. Если это опять синюха, дела наши плохи. Нет! Вскройте лучше вы.