Долгие вечерние бдения над Камнем в конце концов усыпили меня; но видения, похожие на виды Ородруина с птичьего полета, продолжали стоять у меня перед глазами всю ночь. Медленно и неотвратимо тёк темно-оранжевый лавовый поток, покрытый темной коркой, но горячий и липкий внутри. Редкие сломы слоистых камней по берегам этой чудовищной реки освещались его темно-красными ответами. На мертвые камни тут и там оседал черный пепел, покрывая их пушистой причудливой бахромой. Иногда гора вздрагивала, содрогаясь, и всполохи огня озаряли низкие тучи и острые скалы. Жилы живого огня текли в глубине, пульсируя не в ритм, маленькие лужицы светящегося янтарно-желтого жидкого камня пузырились и лопались выхлопами вонючих газов. Воздух, насквозь пропитанный вулканическим смрадом, звенел в ушах скрипучим визгом...
Открыв глаза, я сначала не понял, почему вокруг меня все такое нечеткое, и как-то подрагивает. Понимание пришло с блестками искр: топчан, на который я прилег, горел. Судя по виду чернеющих на глазах досок, он загорелся сразу и весь одновременно. Я вдохнул его жар в себя, и горение ушло струйками дыма — но какая-то нечеткость, дрожь картинки — осталась в моих глазах. Комната только слегка закоптилась... Мир вокруг ощущался тонким, как паутинка; неловкое движение, и... нет, не хочется проверять, что будет. Я вышел наружу и сел на завалинку, смотреть на занимающийся рассвет. Все бойцы спали, прохладный ветер медленно уносил остатки кошмара, и вскоре странное состояние прошло, а мельтешение в глазах почти пришло в норму. Почти...
* * *
К утру больные сколько-то пришли в себя, и состоялся разговор. Молодой крепкий юноша и девчонка сидели в углу топчана закутавшись в тряпки, да зыркали на нас исподлобья; отвечала мне Эота:
— Соседи... как только услышали, что ко мне приехал сын с невесткой из больного поселка, сразу снялись и сбежали куда-то вглубь Рохана. Только все равно зря.
— Почему? может, не успели они заразиться.
— Да я б и сама их отправила, только им же неймется — все самим надо узнать и увидеть. Их мелкая дочурка, косоглазая Эинка, все под окнами крутилась, подслушивала... а перед их спешным отъездом к нам забежала, и стащила шаль шерстяную, которой я больных кутала... Я-то коней поила, да шали хватилась только когда весь их табор уже уехал.
— Весело живете. Часто у вас тут так — дети ворье?..
— Эинка с детства с гнильцой. Разбаловали её родители... Теперь из-за мелкой дуры неплохие люди сгинут.
— Может, не сгинут еще. Лекарства у нас хватает. Только искать каждого по ухоронкам времени у нас нет, слишком быстро зараза распространяется.
— А что их искать-то? в Сонхолд они побежали.
— Где он, Сонхолд? объяснить сможешь?
В её глазах появилось некоторое недоумение.
— Вы сами-то, из какой дали такие драные явились, что не знаете, где самый крупный поселок в наших краях?
Я тяжело вздохнул.
— Орки мы, мать.
Если я ожидал неадекватной реакции, то просчитался. То есть, сын с девчонкой замерли как кролики перед волколаком, а вот Железная Старуха смотрела насмешливо.
— Я-то все думаю, когда ты объяснить соизволишь. Ты-то не орк, да и пёс с тем. Думаешь, я походку бойцов твоих не вижу?.. У нас тут, что ни день — то из-за Изена умелец Сарумановой породы переплывет, то с Мертвых болот крысенят Мордорской породы поналезет... разбежались они после этой... победы... ууу. Ну да, сказав первое, говори и дальше...
— Что дальше говорить... в Сонхолд, говорю, поехать стоит. Пока лекарство у нас есть.
— А и поехали. Я, хоть и старуха больная, а на кобылице своей усижу. Удержит меня Белоножка, не сбросит, родная.
Сын не выдержал, вскочил:
— Мама, ты... куда ты поедешь? ты ж на ногах не стоишь...
В глазах Эоты мелькнуло что-то такое, что сын сразу поник и сел на место.
— Ты, Эокар... знаешь меня, мать свою. Если долг меня зовет — кто меня остановит?...
— Но с орками?...
— Хотели бы убить — уже убили бы. Раз ты тут живой сидишь — значит и себя, и жену свою защитить сумеешь. А мне что терять, старой? В Сонхолде с ними и говорить никто не станет, вокруг уже кордоны небось. А меня там вспомнят, да... и брат твой там, если жив еще, или забыл ты его уже?.. кхе-кхе...
Кашель у нее еще оставался. Впрочем, сборы это не остановило. До своей лошади Эота доползла шатаясь, а в седло взлетела одним слитным движением. Кого-то мне напоминала эта плавная легкость в движениях...
— Что ж... Веди нас, Эота, дочь Эорла...
Старуха смерила меня странным взглядом, и кони пустились в галоп.
Я в первый раз понял, чего действительно стоят кони рохиррим. Эотина красавица Белоножка могла, не запыхавшись, обогнать любого из наших коней. Она, наверное, могла при том еще и кругами вокруг них бегать. И наши плешивые скотинки, глядя на нее, ускорили бег. Потом еще, и еще, и еще.... С такой скоростью я не смогу бежать при всей своей нечеловеческой силе, даже если растопырю крылья.
* * *
Глава 29
На въезде в Сонхолд традиционно висели окровавленные тряпки; нам преградили дорогу двое пеших, приказавших не приближаться, поскольку в поселке моровое поветрие. Однако Эоту, Железную Каргу, здесь действительно знали хорошо. Ее краткого объяснения оказалось достаточно, чтобы нас впустили — правда предупредив, что не выпустят, пока мы или не выздоровеем, или не сдохнем. Болезнь уже начала собирать свою обильную жатву; держать в руках оружие могли немногие, но люди действовали четко и без паники. Нас проводили к деревенскому воеводе-старосте, который тоже подхватил чуму, и валялся в одном доме вместе с другими больными, просто за перегородкой — чтобы обеспечить хоть какую-то приватность разговоров. У входа Эота отстранила нас рукой, откинула занавеску и вошла к нему первой. Мы вошли следом; пожилой воин лежал на кровати, укрытый одеялом; они с Эотой молча смотрели друг на друга. Прокашлявшись, воевода начал разговор первым:
— Железная Леди... не так... не так я представлял себе... нашу последнюю встречу.
Эота подошла к больному и, улыбнувшись, села на его кровать.
— Наша последняя встреча, Гримблад, и будет иной. Еще не время...
Обернувшись ко мне, она приказала:
— Говори, Буури.
Дождавшись, пока лежащий повернет ко мне голову, я начал:
— Так получилось... что у нас есть лекарство от вашей болезни.
Прищурившись, староста переспросил:
— Но?...
— Но мои лекари — орки, а с орками у вас разговор обычно короткий. И снадобье их черное, орочье... на волчьей крови и дурманных травах. Или на орочьей крови — кому как повезет... Не хочу обманывать твоих людей, сделаем по-честному... Пусть те, кто сами согласятся взять лекарство из рук орка — знают об этом.
Мужчина задумался на минуту, с усилием сглотнул и продолжил:
— Условия?..
— Безопасность и свобода — лекарям и их помощникам. И чтобы каждый, кто берет из рук орка снадобье, знал, что оно из крови орка, и брал его только по своей воле.
— Еще?...
— Все. Больше... никаких условий.
Мужчина закашлялся, потом продолжил:
— Я думал, ты, как Саруман из своей башни, будешь мира просить...
— Ты не конунг, чтобы обещать нам мир. Но ты в ответе за жизнь и за поступки своих людей.
— Откуда ты знаешь, что твое лекарство нам поможет?
Тут вмешалась Эота; откинув воротник своей накидки, она сказала:
— Я знаю.
Староста внимательно посмотрел на подсыхающие следы язв на ее шее, и перевел взгляд на нас:
— Что ж... Что ж, хуже нам точно уже не будет; сам из наших пока не выздоровел никто, а первых заболевших мы уже похоронили. Тащи сюда своих лекарей. А ты, Эота... зови старшего патруля.
Эота осталась с Гримбладом — старым знакомым было, что обсудить. Мы с сопровождающими пошли по людям, раздавать лекарство — множество больных требовало немедленной помощи. В ближайшее время больных должно стать еще больше — воины, которые пока на ногах, скоро свалятся. Новость, что лечат их орки, люди восприняли неоднозначно... Но из тех, кто уже заболел, желающих отказаться от лечения не нашлось — чума, она умеет убеждать.
Обойдя кругом поселок, мы вернулись к Гримбладу. Запасы лекарства таяли на глазах, нам требовалось хотя бы пополнить запасы трав — а редкие травы не растут в людских селениях. Эота выглядела растерянной. Её сын прошлой ночью ушел куда-то в степь, оставив своих коней. Так звери, почуяв свою смерть, уходят в чащобу — и никто теперь не знает, где он — как теперь его найдешь?... Гримблад был вроде не против выпустить из поселка наших сборщиков трав в сопровождении патрулей — но только не всех сразу. Его можно понять: люди, получив надежду, оживали на глазах — но доверять нам пока не было оснований. Я сам вызвался остаться с людьми в поселке — толку от меня при сборе трав немного. Патлатый, Седой и Чага, получив каждый в сопровождение по паре людей, ушли в степь. Мы с Эотой остались у Гримблада. Я начал расспрашивать Гримблада о окрестных деревнях, пытаясь спланировать дальнейший маршрут. Между делом разговор зашел и о горных городах. Гримблад сидел мрачнее тучи:
— Как поняли наши, что это не простая болезнь, а поветрие моровое, такое, как в легендах старики сказывали, послали они вестовых. Да только воеводы наши тут по-разному решили... Конунг Эомер, что в Эдорасе сидит, тот затворил жен и детей в городе, юнцов с ними, а сам вперед с дружиной вышел — всех больных беглецов от города отворачивать. И часть дружины по дальним весям разослал, кордоны на границах ставить, чтобы чума куда с беглецами не ушла. Его вестовых мои бойцы видели, а самого его где искать теперь кто знает... А вот наш, Вестфольдский правитель, маршал Вестмарка, воевода западного пограничья — он по-другому решил, и, как встарь, в Горнбурге заперся со всей дружиной и челядью. Письмо оставил у поворота — "кто выживет тот выживет. Мы можем спасти лишь тех, кого успеем. Не подходите ближе перестрела от врат, а кто приказ этот нарушит, того лично пристрелю, как орка..." Часть дружины своей, у кого семьи в деревнях, тех наружу пустил — "идите куда хотите, но не смейте возвращаться". Вот и думаем мы теперь. Вроде как, не было от этой чумы лекарств, потому те, кто заперлись, пересидеть пытаются, выжить да семьи свои спасти — по-своему правы они. Но те, кто остался верен народу своему и умер, мне куда ближе тех, кто предал и выжил...
Выговорившись, Гримблад мрачно покачал головой.
* * *
Я подошел к очагу и присел, глядя в огонь. Угли очага тлели и переливались бордовым; машинально взяв один из них в руки, я стал медленно катать его между пальцами, согревая своим дыханием... Гримблад, заметив, как я катаю уголь в ладонях, удивленно спросил меня:
— Ты что, эльф?
— Не-не-не... с чего ты так решил?
— Так... вон, угли в руках держишь. Магия?...
— А что, люди, по-вашему, к магии не способны?...
Гримблад переглянулся с Эотой, и оба удивленно уставились на меня.
— Вы что, серьезно — считаете, что к магии способны только эльфы?
Взглянув в их честные глаза, я вздохнул, щелчком отправил уголек обратно в очаг, и повернулся к ним:
— Беорнинги могут оборачиваться в ведмедей. Эльфы, конечно, волшебны, но я не слышал, чтобы хоть один эльф был на такое способен. Беорнинги — люди. Это, по-вашему, не магия?... ну ладно. Нуменорцы вон понавезли с собой из своего Нуменора всякого добра — и Зрячие камни это еще мелочи.
Эота смотрела заинтересовано. Я тяжело вздохнул.
— Вспомните Черный Камень Клятв... который Исилдур привез из Нуменора и водрузил в Эрехе. Целый народ за нарушенное слово своего короля посмертного покоя лишить, призраками сделать, к оружию неуязвимыми... да смерть — это же дар самого Илуватара людям — а этот камень самой смерти лишает! магия сильнейшая, черная, страшная. Не знаю, кто создал этот Камень — сомневаюсь, что людям Нуменора такое под силу, больше на Сауроново искусство похоже — но вот пользовался Камнем, словом своим лишая целый народ посмертия, несомненно, сам Исилдур. Не эльф какой-нибудь...
Гримблад скептически покачал головой:
— И что, хочешь сказать, не эльфы Дивный Народ?...
Я отрицательно покачал головой:
— Причем тут это? Но если уж ты спросил — нет. Магия в нашем мире изначально присуща только одному народу — Айнурам. Все остальные народы магии учатся, а для айнур магия естественна, как дыхание; они и есть магия. Если уж кто Дивный народ, так это айнур. А эльфы... эльфы долго жили с ними рядом, дружили, учились у них, перенимали искусство, и даже вступали в браки... Естественно, что эльфы научились и магии — эльфы народ талантливый, а времени у них много. Но магия эльфов вторична; творения эльфов светят отраженным светом. Это как... эльфийские кузнецы ковали камни и кидали их в море, подражая Ауле — который создал неисчислимое множество драгоценных камней, и раскидал их по всему свету, и гномы до сих пор находят удивительнейшие из его творений в своих тайных пещерах... Эльфийские корабелы — непревзойденные мастера, но их корабли — лишь скромные попытки повторить Тот Самый Остров, Плывущий в Море — лучший из кораблей, который сотворил для эльфов когда-то сам Ульмо, величайший из музыкантов народа айнур... Конечно, за долгие годы, которые эльф оттачивает свое искусство, он и в магии может достичь немалых высот. Но сравнивать магию эльдар и магию айнур — как сравнивать мастерство человека-пловца, который научился хорошо плавать, и акулу, которая дышит лишь потому, что плывет...
Я прошел ближе к окну, и глянул в догорающий закат.
— Будут люди жить рядом с айнур, учиться магии и постигать тайны бытия — будут и у них великие творения искусства. Не такие, как у эльфов, а свои, другие, но — будут. Или не магии, а иных искусств, не менее чудесных... Да даже без айнур! Если люди сумеют хотя бы отвлечься от своих бесконечных войн, и посмотреть на Вечно Горящие Звезды! Если люди сумеют передать свои знания потомкам, а не растерять их, как нуменорцы... эх...
Я обреченно махнул рукой и сел смотреть в окно. Эота упрямо тряхнула челкой:
— Я слышала, в свите Государя говорили, что теперь из мира уходит магия. А там маги не тебе чета...
Я пожал плечами.
— Мне не о чем спорить с ними. Я слышу, как магия журчит в струях воды и поет в дыхании ветра. Наблюдая за бабочкой, порхающую между цветами, я вижу Слово, танцующее со Звуком. Пока в этом мире есть вдохновение, магия не оставит его. И пока живые способны на любовь, ну или хотя бы на ненависть — они смогут вдохнуть эту магию в слова. Но магия всегда меняется, да... Кого-то, бывает, оставляет само вдохновение — и вот для него в этом мире больше нет магии.
* * *
Некоторое время мы сидели молча, осмысливая сказанное. Наши размышления были прерваны громким топотом и стуком в дверь. К нам ворвался Патлатый, его волосы торчали дыбом:
— Нашел! Нашел!
— Что ты нашел?...
— Пахнет...
Патлатый продышался, взял себя в руки, и, повернувшись к Эоте, выпалил на одном дыхании:
