Bal Rog

* * *

Если в составе отрядов врага есть орки, нас заметят и ночью; выследят, и вынюхают. Значит, спасение в скорости. Надо бежать — у нас есть фора, вдруг получится оторваться. Йех, погоняемся!

В таком темпе мы еще ни разу не двигались. Волки бежали ритмично и мерно, легко переставляя лапы и таща груз. Бойцы, высунув языки и отпуская тупые шуточки для поддержания боевого духа, старались не отстать. Авангард — Патлатый с Молчаливым — легко скользили впереди; я мерно топал в голове колонны, одним глазом кося в Камень. То один, то другой из новичков окончательно выдыхался, и его ненадолго забрасывали на свободного волка — восстановить силы, сопровождая это беззлобными насмешками. Опытные бойцы бежали сами. Волкам же все нипочем; казалось, они в таком ритме могут бежать сутками напролет, высунув язык и кося презрительным взглядом на задохликов-двуногих.

Гондорцы начали преследование утром; крупный конный отряд от Моргульского перевала вышел к месту битвы с патрулем, задержался там ненадолго и поскакал по нашему следу. Через Камень их отряд выглядел смешной гусеницей, вытянувшейся вдоль тропы. Мы поднажали — скрываться уже смысла нет; добежим до скал — можно попытаться отбиться. К вечеру преследователи нас не догнали — мы успели влезть на скалы ближних отрогов Ородруина, показывая вниз неприличные жесты. На крутых склонах передвижение коней резко замедлилось, и отряд людей оставив коней у основания горы бросился в погоню пешком. Только люди после скачки свежие и бодрые, а мои бойцы после суток бега лезут на последнем дыхании. Что забавно, я сам полон сил как никогда — прыгаю по скалам в разы дальше, чем любой волк, и только посмеиваюсь. Стемнело, склоны Ородруина расцветились неяркими праздничными лавовыми огнями. Забравшись повыше, Седой выбрал более-менее ровную площадку, удобную для обороны — и махнул "падаем здесь". Бойцы повалились на скалы, хватая ртом воздух; сил не хватало даже на подначки. Седой раздавал указания:

— Бежать дальше смысла нет, иначе нас перережут, как кутят. По крайней мере, здесь люди не смогут навалиться все разом. Горящий... Горящий, что ты лыбишься?

Я подошел к краю обрыва и глянул в бездонную трещину, переливающуюся плавными бордовыми переливами; на людей, на гирлянды-цепочки огней вдали, снова в трещину — и меня окончательно пробрал совершенно безумный смех:

— "Ты недооцениваешь мою мощь!!!"

Седой глянул на меня, как на сумасшедшего — но я уже услышал мелодию, сбросил свою котомку, закрыл глаза и тихо, почти шепотом запел:

Каждый новый день лишь один из дней

РАЗ, ДВА, ТРИ — ГОРА, ГОРИ!

ДО УТРА, ГОРИ ГОРА! *

Тряхнуло здорово; те, кто стоял — попадали как кегли. Базальтовые плиты сдвинулись, и яркая багровая вспышка озарила небо. Через пару секунд донесся тяжелый грохот — это где-то в глубине ломались камни. Бойцы что-то в ужасе орали, но в на фоне рокота Горы слов не слышно. Я пел, притопывая ногой по базальтовой плите и размахивая горящим мечом, заливаясь безумным смехом от ирреальности происходящего:

За горой печали свои оставь

Звездочкой на елочке затаясь.

РАЗ, ДВА, ТРИ — ГОРА, ГОРИ!

ДО УТРА, ГОРИ ГОРА!

Вулкан за моей спиной вскрылся неровными трещинами. Искры взметнулись в небо, потоки лавы двинулись вниз. Цветные дымы текли ручьями и поднимались колоннами в ночное небо. Орки и волки сбились на середине площадки в одну дрожащую кучу. Гондорцы драпали вдаль со всех ног. Что ж, успеют сбежать — жить будут.

* * *

Всю ночь, сидя на краю обрыва, я старался унять нервный смех — и это оказалось куда сложнее, чем заставить гору гореть.

* Андрей Козловский.

https://www.youtube.com/watch?v=5-lVucnt4h0

* * *

Глава 50

Извержение прекратилось утром, с рассветом — в точности по словам песни. Гондорцы, которые нас преследовали — бежали к западу, к Моргульскому перевалу. Мы же отправились в путь на северо-восток, после восхода солнца. Я шел первым и охлаждал каменистую почву — да, "кровь моя холодна..." Бойцы сонно двигались за мной гуськом, непривычно задумчивы и молчаливы. К вечеру мы вышли к небольшой травянистой горной долинке между северо-восточными отрогами Ородруина, где и решили заночевать.

Вчерашний катаклизм почти не затронул северную сторону Роковой Горы. Ветер отнес облако сгоревшего пепла на запад; крохотные родники, бьющие в горах по краям долины, были по-прежнему чисты и прозрачны. Горячие ручьи, берущие начало в полусферических каменных кавернах, текли вниз по склонам, сливаясь в речушку с соляными берегами. В крупных плитах скал просматривались скамейки и ниши, выточенные из камня в неведомые времена; тонкая ажурная резьба органично вписывалась в естественный ландшафт. Речушку перекрывали каменные мостики, стилизованные под естественные плиты — но выполненные той же невесомо-ажурной техникой резьбы. Между ручьев из земли выступали глубокие колодцы, покрытые соляными наплывами и заполненные до самых краев; вода по каплям переливалась через край колодцев, сочилась по стенкам и текла дальше, собираясь в грязевые купальни. Со дна колодцев с еле слышным шипением поднимались пузырьки газа. Ручейки перетекали от одного небольшого горячего бассейна в другой; от кристально-прозрачной поверхности водоемов поднимался пар. Чистейшая вода в каждом из ручьев имела свой, неповторимый оттенок — где-то синеватый, где-то зеленоватый. Дно некоторых бассейнов покрывала густая поросль сине-зеленых водорослей; другие медленно протекали по мертвому руслу из серого камня. Бойцы разбрелись, пробуя воду из источников и делясь впечатлениями; каждый родничок обладал своим неповторимым вкусом: где-то теплее, где-то холоднее; где-то покалывало язык избытком газа, а где-то отдавало терпким запахом. Теплое подземное дыхание прогревало долину. Несмотря на осенние холода, здесь зеленела сочная трава, усыпанная крохотными пятнышками диковинных цветов. Ковер зелени, словно опасаясь чего-то, оставлял широкие кольца голой земли вокруг пирамидок, сложенных из камней причудливой формы; в щели между камнями просачивался цветной дым. Пара особенно крупных пятен голой земли белела в низовье долины; из их центра с равной периодичностью, с гулом, хрипом и шелестом, в небо выстреливался высокий фонтан кипятка — и оседал на горячей земле выкипающими соляными разводами. Когда вечернее солнце подсветило долину, мы замерли в немом восхищении — закатный свет отразился в десятках радуг: в пыли мелких брызг от гейзера, в языках тумана, текущего над горячей соляной речушкой, в тонких столбах пара, поднимающегося в небо над десятками родников.

Выставив дозорных, бойцы выбрали себе укрытия и легли отсыпаться. Ночью я бродил по долине, трогая то один, то другой ручеек. Вода пела, отвечая мне ворчливым звонким голосочком, нашептывая грустные сказки о несбывшемся. Каменные пирамидки, с сочащимся сквозь них дымом, дышали теплом из-под земли. Сев у крохотного водопадика, я погрузился в его мелодичный говор, перестав воспринимать реальность — и очнулся только после полуночи.

Все, кроме дозорных, спали. Возле гейзера, наблюдая за выстреливающими вверх фонтанами воды, сидел Седой. Я подошел к нему и потыкал в плечо, но он не отреагировал. Пришлось потыкать сильнее. Седой, вернувшись из своих размышлений, повернулся ко мне.

— В чем разница, Горящий?..

— Ты о чем?..

Седой сосредоточенно морщил лоб.

— Вот смотри, Горящий — для начала. Мы того воришку, который сапоги увел — пристрелили. И, по моим ощущениям, правильно сделали. А вот Старик... Гэндальф... он бы не пристрелил, а помиловал. И в этом тоже, наверное, что-то есть... правильное.

Я хмыкнул.

— Ты, орк, мне мага в пример не ставь. Разные мы с ним, совсем разные. Гэндальф то ли Серый, то ли Белый; а я — Багровый. Другой я... ближе к цвету крови. Милосердие... Как там Гэндальф про Горлума говорил — "чует мое сердце, что он еще зачем-то понадобится.*" Я не умею жалеть гниду просто потому, что планирую эту гниду потом использовать в своих целях. Если жалеть — так не "потому что", а "вопреки". Но ты же тут сидишь — не за смерть того воришки переживаешь?..

Седой подобрался и поежился.

— Не за воришку, ты прав, Горящий. Я того предателя вспомнил, который на наш след гондорцев навел — и которого я после боя казнил.

Седой сжался, собрался в комок, и глянул на земляную плешь. Гейзер снова выдал фонтан кипящей воды.

— Всю свою жизнь я исполнял чужую волю, Горящий. Всю жизнь мне приказывал Вождь — и я шел; прикажет казнить — и я казню, прикажет помиловать — и я выпущу из оков. А ты нам не приказываешь. Ты даешь нам самим выбрать — и мы выбираем. Это, вроде бы, поначалу, так сладко — идти, куда хочешь... А потом... потом — страшно. Потому что решать, жить кому-то или не жить — это куда страшнее, чем умереть самому. Возьми предателя того... Я чувствую, отчетливо чувствую, что был прав — когда его казнил. Его, предателя, не исправишь — разве что, как Горлума — используешь втемную. А если его не казнить — другие наши могут подумать, что предавать можно. А предавать — нельзя. Готовность народа к предательству — куда весомее и куда страшнее, чем одна чья-то там жизнь. Но это с одной стороны, Горящий...

Седой замолчал, подыскивая слова.

— А с другой стороны — Чага. Который тоже ушел к людям, лекарем. Который теперь за людей будет биться, случись что — и я первый скажу, что он прав. Но кто-то другой — может назвать Чагу предателем. Потому что, дескать, он предал свой народ, нарушил верность... И так же кто-то может назвать предателями всех, кто пойдет за Чагой вслед. Сердцем я понимаю — Чага прав, но вот как сказать словами... Где тут грань, Горящий?

Я сел рядом, и проводил взглядом еще один фонтан кипятка и пара, ушедший в небо.

— Сложные ты вопросы задаешь, Седой. Но... ты от меня готовый ответ хочешь, рецепт и правила? не будет тебе ответа. Сам думай. Почему не будет?.. Потому что, как-то так в истории часто получается: те люди, кто для других всегда и на все готовые ответы имеют — и как жить, и как будет правильно — те люди в итоге оказываются самыми распоследними мразями. А я такой мразью становиться не хочу. Максимум, что я могу тебе высказать — это свое личное мнение. Решение — как поступить правильно, примешь сам. И сам за него ответишь, когда время придет.

Я подобрал с земли камушек, и кинул на земляную плешь; камушек исчез в грязи с вязким чавканьем.

— Так вот, по мне... По мне, тот, кто убивает мирных жителей — заслуживает смерти. Неважно, какую сторону он считал "своей", какие лозунги и на каком языке он произносил, какой формы были у него уши и где родились его деды. Вне зависимости от оправданий, понимаешь?..

Седой долго, очень долго сидел, глядя на движение звезд. Когда он заговорил, я поразился его голосу. Это был голос очень старого и усталого человека.

— Тогда я тоже... заслуживаю смерти. Что же мне делать?..

Я развел руками.

— Искать милосердия, и творить его самому. Но если не найдешь — не жалуйся... придется ответить.

Седой закрыл лицо руками и надолго застыл в неподвижности. После очередного всплеска гейзера он тяжело вздохнул и обернулся ко мне.

— Эх, Горящий. Давно хотел сказать тебе об одном наблюдении... если уж мы заговорили наедине... о милосердии. Знаешь ли, быть добрым просто и удобно, когда давно живешь в уюте и сытости. А вот когда ежедневно вкалываешь сколько есть сил, а из жрачки только нежеваная кожа сапог — вот тут хочешь, не хочешь, а полевых птичек считаешь только за мясо. Когда дети который день со слезами просят у тебя "хоть какой-нибудь еды", а тебе нечего — совсем нечего! — им дать, тогда такая наивная доброта становится из обыденности и привычности — чем-то нечестным, глупым, даже неправильным... меняется мера правды. Вместо "добренький" нужным словом становится "верный", а "верный" — это, иногда, очень жестокий. Это сложно объяснить. Тем, кто такого в жизни своей не встречал и на своей шкуре не попробовал — им просто не понять.

— Седой, я понимаю. Но понимание и сочувствие не делает нарушение нравственного Закона менее отвратительным. Понимание не должно останавливать возмездие, иначе какой это Закон? На милосердие нельзя рассчитывать, его можно только даровать.

Седой тяжело вздохнул.

— Руку палача ничто не останавливает. Среди тех, кто попадал ко мне в допросную, встречались самые разные экземпляры. После некоторых хотелось вымыть инструменты почище... отбросы, естественный шлак. А кто-то всего лишь увлекся, ошибся и оступился. Но есть еще и другие... Горящий, до чего паршиво мне, палачу, приводить в исполнение приговор, зная — если бы пути моей жизни повернулись чуть по другому, я сам поступил бы точно так же и встал бы на место казнимого... Но я начал говорить тебе не о том — просто подметил: чем сытнее год, тем меньше среди распинаемых на дыбе тех, кого хочется жалеть.

* ВК, книга 1, глава "Тень прошлого".

Также ВК, сцена "Фродо на Ородруине"

* * *

Глава 51

Седой вывел колонну в путь ночью, чтобы затруднить возможное наблюдение. Троп, ведущих вниз, разведчики найти не смогли. Мы все равно попытались пройти, наобум — и выскочили на гладкие скальные лбы на выходе из Теплой долины. Помыкавшись туда-сюда, приняли решение отступить обратно и залечь с Камнем, искать обходные пути. Мне не хватило опыта определить проходимость маршрута для орочьего отряда по видам с птичьего полета; Патлатый вызвался вместе со мной смотреть в Камень. То ли я насобачился работать с Камнем, то ли Камень наконец признал меня как хозяина — не знаю; но новый план движения мы наметили.

Сползая с каменных лбов, пришлось попотеть. Одного из волков я успел подхватить в прыжке, когда тот сорвался. Удалось лишь смягчить падение; пострадавший отделался ушибами и ссадинами. Второй волчище, сорвавшись, сполз в безвыходное положение на скале, где кое-как остановился сам; я спустил его на крыльях до самого низа скальных лбов и поднялся обратно к группе. Патлатый внизу ругался долго и вычурно. Да уж, дорога в заповедный край горячих источников непроста...

После очередного перегиба рельефа перед нами открылся вид на долину, в которой когда-то стоял Лугбурз, Черная Цитадель; на ее месте остались лишь живописные развалины. Мы остановились и приготовились вести наблюдение.

Основа Цитадели, Черная Башня — лежала разрушенной до основания. Отдельные обломки валялись на немалом расстоянии от фундамента Башни; центр крепости нес больше следов разрушений, чем окраины. Какая-то сила смела и смяла все наземные сооружения вокруг Башни, превратив их в груды щебня; уцелели лишь крупные блоки стен стратегического пояса, части циклопических оборонных сооружений. На окраинах каменные укрепления стояли обгорелыми остовами, покосившимися, надтреснутыми — но основной силовой каркас зданий остался цел. Значительная часть сооружений крепости была предусмотрительно спрятана под землей; разрушения в подземной части оценить издали не представлялось возможным. Сдвиги почвы оголили полузасыпанные подземные ходы и структуры, укрепленные камнем. Соты стен, опоясывающих центральный комплекс и разделяющих внутреннее пространство крепости на независимые сектора обороны, раскололись — обнажив подземные фундаменты укреплений. Видимое простым глазом сливалось в сознании с туманными моими-не-моими воспоминаниями, нечеткими образами от Камня и эхом от дымного отклика, порождая дрожащую, причудливую картину огромного муравейника, нещадно растоптанного ногами чудовищного великана.