Синдикат (Город Тьмы 2, главы 1-24)

— Глупо, — стрелок поморщился. — Ну что ты там сделаешь? Да и не пропустят авральные фершалы. У экстренной медпомощи правила строже, чем у арбитров.

— Мы заказчики.

— Заказчик этот, Копылов... нет, все забываю, Копыльский.

— Да, но договор он оформлял от синдиката, чтобы не светить Комитет и себя с друзьями. А синдикат — это я. И я скажу им, что либо до утра жду на площадке с командой, либо хер им, а не продление абонемента. Авральных... — Бес криво улыбнулся, вспоминая определение, данное инструктором, — фершалов найти легко.

— Бей капиталиста по кошельку, — подумал вслух Глинский. — Да, есть резон.

— Держи в курсе, что и как там, — сделал наказ Постников, обуваясь.

— Че то ты в край оборзел, — рассудил Глинский.

— Привыкаю к новому положению, — ответил Бес. — И тебе советую. Мы не дружбаны и не братья по оружию. Я директор, а ты мой заместитель, причем не самый главный, так что отучайся хамить работодателю.

— А то что? — серьезно и внимательно уточнил инструктор, колыхнув животом под свободной майкой, на сей раз с профилем Энгельса и объемной цитатой 'Всякая теория морали являлась до сих пор, в конечном счете, продуктом данного экономического положения общества'.

Бес завязал шнурки на туфлях (которые терпеть не мог, однако взял сугубо для вхождения в роль преуспевающего коммерсанта). И только затем ответил, столь же серьезно:

— А то я тебя уволю.

— Резонно, — повторил Глинский. — В чем-то даже справедливо. Но пока мы все еще подельники в совместном грабеже.

— Видимо, да, — согласился кибернетик. — По крайней мере до того как нас возьмет под крыло 'Неоглоб'

— Ну, тогда погодь. Обуюсь-ка и я.

Глинский, на самом деле и не разувался, щеголяя изрядно поношенными мокасинами на белых носках

— Да ты никак тоже решил глупостями заняться? — съязвил Бес. — А как же страдания охраны?

— И хрен с ними, — изящно сменил точку зрения инструктор. — Вертухаи и вахтеры должны страдать. А я спрячусь за твоей широкой железной спиной, авось и не попадут, случись что.

Глинский не закончил, натянув на лысую макушку шляпу-стетсон.

— Ну, пошли тогда, — Бес почувствовал, как буквально против воли уголки губ поползли вверх.

Глинский ответил такой же скупой и не слишком радостной улыбкой.

— Ну что, дай бог, не придется глядеть, как ты мою науку испоганил кривыми руками, — понадеялся инструктор

Бес напоследок окинул резиденцию быстрым взглядом и вынес приговор:

— Не нравится. Арендуем другое.

— Я вызываю машину. Кстати, все забываю спросить, — деловито сменил тему Глинский. — Когда ты перестреливался с японскими кибердевками, чем они шмаляли?

— Сейчас расскажу...

* * *

Он падал, один в бескрайнем небе, которое пылало ярким огнем. Разумеется, не один, да и небо, если рассудить, бескрайним не было. Прямо в эти минуты над Бомбеем находились в полете сотни, может быть тысячи летательных аппаратов всевозможных разновидностей, от миниатюрных роботов до мощных авиалайнеров. Однако сейчас Матвей чувствовал себя абсолютным, полностью свободным одиночкой. Фейерверк, заказанный через цепочку подставных фирм, расцвечивал темные облака всеми цветами радуги, каждый в ультракислотной палитре, так, что глазам больно. Конечно, лучше всего было бы рвануть еще один тактический атом, как во время уже ставшей знаменитой свадьбы индийских миллиардеров. Однако что можно сделать в Тихом океане, пока не выйдет над мегаполисом, ну, пока во всяком случае. Так что пришлось ограничиться фейерверком, чтобы сбить с толку фотосенсоры и камеры, добавив диверсанту еще несколько процентов на успех.

Набегающий воздух казался плотным, как невидимая вода, очень материальным и осязаемым. Первые несколько мгновений диверсант летел хаотично, беспорядочно кувыркаясь, а выбитая пироболтами панель ушла в сторону, пропав без следа. Затем 010101 резким движением, словно падающий кот, развернулся, приняв классическую 'позу парашютиста', буквально лег на ветер, как свободно планирующая бомба. Тяжелый рюкзак на спине толкал вниз и нарушал центровку, пытаясь снова опрокинуть диверсанта в беспорядочное верчение.

Еще пара мгновений на ориентацию. Матвей не нуждался в хронометрах, чтобы оценивать время с точностью до сотых долей секунды. Скорость двести километров в час приближала диверсанта к точке невозврата, после которой он уже не сможет планировать на башню. Или сможет, расходуя драгоценный газ, но затем не добраться к субмарине.

Башня...

Наиболее сложным на тренировках оказалось не управление ротошютом, а ориентация и выбор точки назначения. Причем выяснилось это случайно, на первом ночном броске с настоящим снаряжением. Падение из подвесного ящика плюс тьма плюс 'горб' ротошюта за плечами вызывали 'болтанку' и потерю ориентиров, а после выравнивания диверсанту требовалось не менее десяти-пятнадцати секунд, чтобы найти нужную башню среди десятка похожих. Пришлось снова использовать сложную технику, и на сей раз помогли 'технические мудрецы', которые, ответив на зашифрованное письмо Постникова, буквально за сутки накидали чертеж доработанного летного шлема.

Левой рукой диверсант коснулся гладкой сферы, опустив на глаза панель тепловизора, смахивающую на забрало. Правой взял панель управления ротошютом, оформленную как рукоять для авиасимулятора. Мир вокруг окрасился в желто-зеленые цвета с белыми вспышками от фейерверка. Матвей старался не глядеть вверх, туда, где буйствовал небесный огонь, однако засветка все равно была очень сильной. Корабль, запускавший петарды, казался броненосцем из времен паровых флотов. Было невероятно красиво, но Матвей на работе просто выключал эмоциональную сферу, словно закрывая броневую заслонку.

Над заливом поднимались зелено-желтые столбы горячего воздуха, выглядевшие как сюрреалистический вулканы или гейзеры. Пока ЭВМ в шлеме обрабатывала координаты, Матвей попробовал сам определить нужную башню, ориентируясь на береговую линию и отраженный свет штаб-квартиры 'German Paragon Broadcasting'. В зеленой вселенной сооружение выглядело как многоярусная грядка мухоморов.

На внутренней стороне тепловизорного забрала вспыхнул красный маркер, указывающий нужную цель, Матвей с удовлетворением отметил, что на этот раз угадал. За спиной и над головой резко — совсем как зонтик-переросток — щелкнул механизм раскрытия лопастей. Это был первый момент, на котором имелись все шансы сложить голову, однако механизм сработал четко и ровно. Последовал жесткий рывок и одновременно свист, что кажется пронзительным, как вой газотурбины танка, если стоять прямо за кормой. На самом деле подача газа из заспинных баллонов на раскрутку лопастей очень тихая, это было одним из оснований для выбора столь экзотической схемы. Но когда падаешь со скоростью пятьдесят пять метров в секунду и думаешь, не наводится ли на тебя уже что-нибудь противовоздушное, восприятие сильно меняется.

Готовясь к операции, Матвей и Бес при помощи Крокера подняли старые руководства НАТО, посвященные тайным проникновениям на территорию ОВД. В числе прочего там нашлись подробные схемы одиночных десантов на парашютах с использованием ветра и восходящих потоков. Если верить империалистической военщине, норвежцы и датчане ухитрялись таким манером покрывать расстояние в сотню и более километров [10]. Однако их система для текущей операции не годилась, ее пришлось крепко пересматривать, главным образом благодаря фонтану теплого воздуха от башни, а также невозможности прыгать с десяти километров. Какое-то время думали над автогиром, и теоретически десантироваться на башню 'Правителя' можно было в режиме авторотации, но посадка все равно требовала довольно сложного маневрирования, то есть управляемого полета. В итоге все вернулось к ротошюту, то есть ранцевому вертолету.

Падение замедлялось, конструкция за плечами диверсанта скрипела и дрожала, как настоящий зонтик Мэри Поппинс, казалось, что еще чуть-чуть и ротошют не выдержит нагрузок. Но техника упорно молотила воздух лопастями, не поддаваясь стихии. Матвей взял пульт обеими руками, стиснул крепче и начал планировать к цели. Фейерверк лишь набирал сил, небесные вспышки резали глаза, сбивали координаты, но красный треугольник настойчиво указывал цель. Матвей отрегулировал подачу газа, уменьшив ее настолько, чтобы мини-вертолетик только сохранял управляемость. Качало сильно, диверсант чувствовал себя ребенком, оседлавшим бурю, но в целом полет шел нормально, лучше, чем первые тренировочные сбросы в районе Домбивли. Башня приближалась, ярко-желтый гейзер быстро увеличивался. Водная гладь сияла ровно, как зеркало приятного изумрудного оттенка.

Диверсант сменил направление, заходя сбоку, чтобы не изобразить муху под вентилятором. Вблизи сооружение избавилось от сходства с заводской трубой — для этого башня оказалась слишком пузатой — и стало больше напоминать градирню ТЭЦ. Матвей добавил газ и двинулся по нисходящей спирали, стараясь не попасть в восходящий поток и вырулить на 'ребро' градирни. Болтанка усилилась, и 010101 буквально чувствовал, как гнутся и вибрируют под сильнейшей нагрузкой лопасти над головой диверсанта. Его мотало как грузик на веревочке, траектория спуска превратилась в какое-то непотребство, как у начинающего автомобилиста, только в трех измерениях. Крыша числовой башни приближалась, опасно узкая для такой скорости и амплитуды. Матвей стиснул зубы и пожалел, что не сунул в рот капу.

* * *

— Разобьется, — подумал вслух Костин, глядя на белую точку, что неумолимо приближалась к прямоугольнику, символизирующему башню на экранчике низкого разрешения.

— За маршрутом следи, — резко ответил Фирсов. — Сейчас за коридор выйдем!

Про себя трестовик согласился с коллегой, но поправил — не разобьется, а промахнется, что, с другой стороны, примерно одно и то же. В лучшем случае 'мичуринец' заранее поймет, что не попадает на кольцеобразную верхушку и успеет на форсаже подняться, чтобы повторить попытку или уйти в сторону. Но, скорее всего, свалится в трубу или с внешней стороны, где его засечет сторожевая автоматика. Тогда останется лишь запустить ракету (не зря же вешали), которая уничтожит следы, не дав опознать мертвеца. А затем уходить, сворачивая неудавшуюся операцию.

— Не выйдем, — огрызнулся Костин.

Точка плясала на экране в затейливом танце, однако неумолимо теряла высоту.

— Ай, молодца, — прошептал пилот, настолько тихо, что старые советские микрофоны не уловили бы, однако новые от ЛОМО поймали звук и передали в уши оператору, сохранив каждую нотку.

— Молодца. Пошел-таки на посадку...

Фирсов почувствовал, что стискивает рукояти управления пушкой до боли в суставах, а большой палец дрожит над колпачком, прикрывающим кнопку ярко-алого цвета. Оператор сложил руки на груди, закрыл глаза и хотел, было, помолиться за успех диверсанта, однако понял, что совершенно не представляет — как.

* * *

Работа графа считалась искусством именно потому, что ее нельзя было формализовать, загнать в рамки строго регламентированного процесса 'вставьте шплинт А в гнездо Б'. Относительно сопряжения мозга и электроники были написаны сотни, тысячи монографий, исследований, закрытых отчетов корпоративных исследователей. И все они по большому счету сводились к одному — никто не понимает, что творится в разуме архитектора, подключенного напрямую к ЭВМ. Никакая аппаратура не может расшифровать тончайший механизм взаимодействия и препарировать до состояния внятной технологии процесс 'подсознательной адаптации'. Он просто есть и выдает практический результат. Мозги оператора перерабатывают грандиозные объемы информации и выдают вполне адекватные команды. И... все, собственно.

Кто-то может оседлать поток чисел, кто-то нет. Успех не гарантируют ни генетика, ни знания, ни увлечения. Самым успешным архитектором в истории был неграмотный эскимос, который так и не научился писать, а первый хром обрел в подпольной лаборатории, где практиканты 'Милосердия' ставили бэушные аугментации, причем даже не первого разряда, сменившие двух, а то и трех владельцев. Но что-то было в нервных тканях и сознании необразованного аборигена, нечто, порождающее удивительные, восхищающие бесконечной красотой алгоритмы, легко переводимые на машинный язык.

Максим не был лучшим из лучших, пожалуй, не входил даже в первую сотню лучших. Но в первую тысячу — безусловно, а ограничения, налагаемые пределами таланта и естественной предрасположенности, щедро компенсировал опытом. Однако сейчас Мохито начал сомневаться, что у него получится — слишком много всего. Слишком много сопряженных процессов и точек координации. Архитектура комбинированного взлома пока находилась под контролем и более-менее управляема, однако ветви решений множились лавинообразно. Они приближались к порогу, за которым придется выходить на форсированный режим с 'подогревом' или сокращать поток обрабатываемой информации, превращая искусную, незаметную инфильтрацию в грубую атаку напролом.

Надо сказать, Максима, как высококвалифицированного программиста, регулярно расстраивала и злила глупость заказчиков, да и вообще всех людей, электронной грамоты не разумеющих. Им все время приходилось объяснять простейшие вещи, тратить время и нервный ресурс на элементарный ликбез. Но в данном случае архитектор счел дремучесть соратников за благо, потому что детальное понимание специфики процесса сразу отпугнуло бы организаторов. Ведь 'флибустьеры' и затем и кибернетики были уверены, что архитектор физически берет под контроль систему, вернее часть ее. А это было совсем не так.

Максим следил за падением диверсанта через сторожевую систему башни, парируя все попытки машины включить общую тревогу. Это было сложно, ведь прямой запрет сразу активировал бы неотключаемые протоколы, лежащие в основе программного базиса (который Постников назвал бы 'операционной системой'). Приходилось хитрить и ловчить, изменяя показания датчиков, ненавязчиво подсказывая электронике решения. Позволяя хитрой автоматике запутывать саму себя.

Тут запустить трехсекундный процесс перепроверки некорректных данных и зациклить его. Там спровоцировать конфликт приоритетов, подвесив целый блок решений. Заменить один символ, чтобы в итоге для автоматики неопознанный объект оказался ниже уровня воды и соответственно вышел из приоритетной обработки у подсистемы воздушного контроля. И так далее, и так далее... Постоянно изобретая что-то новое по ходу действия, не повторяясь, комбинируя и отвлекая, чтобы система не смогла вычислить шаблон и вырваться из лабиринта, который строил для нее архитектор.

'Флибустьеры' его, скорее всего, убили бы. Просто, без изысков и особых эмоций — избавились, а затем утилизировали тело на промышленной мясорубке и слили в канализацию. Да, так они обязательно поступили бы, знай комитетчики, что на самом деле представляет собой взлом охранной системы числовой башни. Насколько это рискованное занятие и на сколь тонких волосках подвешен успех. Убили бы не со злости или в наказание, а скорее профилактически, как исполнителя, осознанно занизившего опасность акции и радикально переоценившего свои силы. Комитетчики были людьми старой закалки, не склонными к жестокости и силовому решению всех проблем, как многие из нового поколения управленцев, воспитанных на широкой практике агрессивного арбитража. Но при необходимости отправляли на тот свет без всякой рефлексии.