— Ох, я так переживаю, — продолжала она между тем, — Смогу ли гордиться таким браком? И какого наказания потребует для меня весь мир, когда я отниму у него ТАКОЕ светило? Как много проклятий исторгнет этот брак у церкви, и какой нанесет ей ущерб! А сколько слез вызовет у философов! Как ужасно, что ТАКОЙ человек, созданный природой для блага всех людей — посвятит себя только одной женщине! И какие условия для занятий философией могут быть в законном браке? Что общего между учениками и домашней прислугой, между налоем для письма и детской люлькой, между книгами и прялкой, между пером и веретеном? Кто, посвятивши себя философским размышлениям, будет в состоянии выносить плач детей и гомон толпы домашних слуг и служанок? Кто в состоянии терпеливо смотреть на постоянную нечистоплотность маленьких детей? Подумай, ведь Абеляр ради меня жертвует всем, буквально всем! Как ты считаешь, это ужасно, что я такая эгоистичная?

Анджела изумленно подняла глаза от изумрудно-зеленого, мохнатого ковра, который девочки в этот момент раскатывали на полу. По ее мнению, если кто и жертвовал всем в этом союзе, так это Элоиза. К тому же, ее совершенно огорошили рассуждения Элоизы о прялке и веретене — Анджела не очень-то верила, что ее собеседница в своей жизни видела хотя бы один из этих предметов. Она и сама-то их ни разу не видела.

Но ответить она не успела — в этот миг в полу открылся люк, и в зал вошли Лилита и Абеляр.

Лилита оглядела украшения, произведенные девочками в башне, хмыкнула и одобрительно покивала головой. Затем направилась к западной стене и, скрестив ноги, села к ней лицом, полузакрыв заведенные под лоб глаза.

Абеляр с Элоизой тотчас отошли в сторону и начали о чем-то шептаться, держась за руки.

Оставшись в одиночестве, Анджела целиком погрузилась в свои преживания. Неужели она все-таки увидит свадьбу? Вот прямо здесь? И сейчас? Это невероятно! Ведь свадьба — это, это... Ну, самое-самое волнующее и прекрасное! И такое таинственно-манящее! Ведь на свадьбу допускают только тех, кто прошел Выпускной Экзамен! Она читала столько книг про любовь, и все они заканчивались свадьбой! Но о самой церемонии везде говорилось только намеком! А ей так хотелось узнать! А взрослые всегда отвечали: 'Узнаешь в свое время'. Неужели это время пришло? Но ведь она еще не прошла Выпускной Экзамен! Но Лилита ничего не говорит ей, не требует, чтобы она ушла! Значит она все-таки достойна? Ох, неужели она сейчас ВСЕ увидит и узнает! В книгах на это так значительно намекают!

Но Лилита? Почему она так поступает? Так... возвышенно-благородно, так смело и бескорыстно? Это просто невероятно! Но... может быть она, все-таки, не такая плохая, как вначале показалось? Может быть, за внешней холодностью у нее скрываются доброта и самоотверженность? Если она способна на такие поступки?

В этот момент Лилита, словно подслушав мысли девочки, как-то незаметно встала на ноги и пристально посмотрела на всех троих сквозь причудливо сложенные пальцы, при этом что-то тихо бормоча. Анджеле стало как-то страшно под этим пронзительным взглядом, на миг закружилась голова, и все поплыло перед глазами. В следующий миг мир встал на место, но у западной стены появился... алтарь!

Анджела раньше никогда не видела свадебного алтаря, но, с радостно забившимся сердцем, тотчас поняла — это именно он, и другим он быть просто не может. В форме сердца. Из розового мрамора. Украшенный медными инкрустациями и прихотливыми барельефами. Цвет мрамора на барельефах менялся, так что получались изящно переплетенные цветные рисунки (Анджела особо заметила целующихся голубков и, почему-то, ананас, расцветший мелкими голубыми цветочками) переплетением непонятных цветов и трав, образовывающие изящный узор по краю. В центре были два сверкающих медных символа, и девочка с гордостью поняла, что знает их. Справа — круг со стрелкой, символ мужского начала, а слева — круг с крестиком, символ женского. Алтарь был просто восхитителен!

Поглощенная его разглядыванием, Анджела не сразу поняла, что к ней направляется Лилита, и вздрогнула, внезапно увидев ее прямо перед собой. Знаком позвав девочку за собой, диаблетта направилась к южной стене башни и, особым образом постучав, открыла дверь пустого шкафа — похожего на тот, который Анджеле был памятен по комнате Селены.

Анджела погрустнела. Неужели ее хотят удалить с церемонии? Ее все-таки сочли неготовой? А...

Лилита усмехнулась, наблюдая за движением чувств, словно в зеркале, отражавшемся в лице девочки.

— Если почувствуешь, что засыпаешь во время церемонии, залезай сюда, — сказала она — Трудно предсказать, когда закончится действие стимулятора, а твое бесчувственное тело на свадьбе будет явно лишним.

Анджела облегченно перевела дыхание. Ей все-таки разрешили присутствовать!

Лилита развернулась и направилась к алтарю, подавая Абеляру и Элоизе знак к началу церемонии.

И церемония началась! Это было.. было так прекрасно... и величественно... и...

Приподнявшись на цыпочки и прижав руки к груди, Анджела широко распахнутыми глазами ловила каждое движение, временами смаргивая застилающие взор сладкие слезы. Она так хотела все-все увидеть!

Сначала, по мановению руки диаблетты, на подставке перед алтарем загорелся огонь. Из двух язычков пламени — серебряного и золотого, которые, почему-то, не сливались между собой. Потом Лилита что-то говорила на непонятном языке, а Абеляр с Элоизой ей отвечали. Потом Абеляр и Элоиза начали вместе делать какие-то жесты, а потом даже начали танцевать под руководством диаблетты какой-то медленный церемонный танец. А язычки пламени все стремились друг к другу, и все никак не могли слиться. А потом жених и невеста просто стояли, держась за руки и молча смотрели друг на друга. И язычки слились! Они переплелись между собой, как две змейки и слились воедино — и пламя засверкало, засияло всеми цветами радуги. Анджела почувствовала, как радостно защемило сердце — они смогли! Брак состоялся!

Потом из пламени неожиданно появилась... елочка. И Лилита, чуть улыбаясь, пояснила, что это — древо их будущей жизни и они должны украсить его своими мечтами и пожеланиями. Анджела стралась не слушать, что они говорят — это было слишком... лично. Но с каждым их словом на елочке загорался огонек, и когда вся елочка покрылась огоньками, она внезапно полыхнула, вновь превратившись в костер. Но какой это был костер! Яркое разноцветное пламя радостно плясало, разбрасывая по комнате отблески — такое живое, такое веселое, что, казалось, от него отчетливо разносится тихий, счастливый смех. Анджела, не выдержав, тоже тихонько засмеялась, прижимая руки к груди. Она была так счастлива за Элоизу!

Тотчас же поверхность алтаря пошла волнами, знаки закрутились, устремились друг к другу и слились в один — крест с петелькой наверху. Этот знак девочка тоже знала, потому что именно его постоянно носил на груди балин Пастор. Знак назывался анкх.

Потом юноша и девушка протянули над костром соединенные руки и Лилита начала связывать их красной нитью, при этом что-то нараспев произнося. Но в этот момент у Анджелы внезапно закружилась голова, и начали слипаться глаза.

'Кажется, действие стимулятора заканчивается', — подумала девочка.

Не желая омрачать церемонию, она тихонько зашла в шкаф, устроилась на полу и, уже погружаясь в сон, успела услышать, как Лилита говорит: 'Отныне объявляю вас мужем и женой'

'Все-таки у них все будет хорошо! Как славно!' — успела подумать Анджела перед тем, как заснуть окончательно.

Прободрствуй она еще немного — и она испытала бы чувство дежавю, услыхав знакомое урчание механизмов, открывающих потайной ход, и пришла бы в ужас, поняв, что в шкафу она снова не одна.

— ... засвидетельствовать фактическое свершение брака, — торжественно произнесла диаблетта.

Элоиза, смущенно опустив голову, нерешительно коснулась алтаря кончиками пальцев. Абеляр нежно взял ее за руку.

— Я знаю, ты выше этого, — произнес он, — ты не такая, как эти ограниченные дурочки, которые на свадьбе визжат и брыкаются, словно поросята, — Элоиза невольно улыбнулась, и Абеляр улыбнулся ей в ответ, — У тебя редкостный ум, Элоиза, моя возлюбленная, моя — моя супруга — ведь я уже могу тебя так называть? — Элоиза смущенно кивнула, — Ты — одна из немногих избранных, способных воспринять высокую науку философии, способных освободиться от глупых предрассудков, продиктованных исключительно невежеством. Я знаю тебя, я в тебе уверен, — с этими словами он коснулся губами ее пальцев и отступил.

Элоиза, приободрившись, села на край алтаря. Абеляр опустился перед ней на колени.

— Я восхищаюсь тобой — благоговейно проговорил он, — Ты — уникальна, ведь никогда ранее такая красота не сочеталась со столь глубокой мудростью. Да и чего боятся тебе? Твой ум развит постоянными упражнениями и вооружен надежным щитом философии против нападок мракобесия. Да и страна, в которую ты вступаешь, не совсем тебе незнакома — ведь мы столько раз проходили этот путь ПОЧТИ до конца...

Элоиза улыбнулась и, хотя пальчики ее заметно дрожали, начала решительно приподнимать край юбки. Однако, на половине дороги она остановилась, напряженно косясь на Лилиту.

— Не смотри на нее, милая, — прошептал Абеляр — ей следует здесь быть — но что нам до нее? Разве мы не принадлежим друг другу всецело? Разве мы не одни во всем мире?

— Да, — Элоиза вся светилась от счастья, — Да, — повторила она, не отводя сияющего взора от лица своего взлюбленного, — сто тысяч, миллион 'да'! — и девочка, до конца подняв кипящий белоснежным кружевом занавес над своими восхитительными тайнами, принялась возиться с пуговками, отстегивая низ комбидреса.

Но пуговки все ускользали от тоненьких, дрожащих пальчиков, решительно не желая покидать свои петельки, внезапно ставшие слишком тесными. И приходилось, закусив нижнюю губу и залившись краской, снова и снова нащупывать их — только для того, чтобы вновь потерять. Абеляр, чуть улыбаясь и полуприкрыв глаза, благодушно наблюдал за этой грандиозной битвой.

Но вот сражение было выиграно, пуговки все-таки расстегнуты, и девочка, чуть привстала и, слегка изогнувшись, быстро стащила трусики и положила их в сложенные ладони Абеляра. Затем, тяжело дыша, откинулась назад, ложась на алтарь, и подошедшая Лилита принялась методично закреплять широкими кожаными ремнями лодыжки ее разведенных ног — на полукружиях, а сведенные над головой руки — на острие сердца.

Неторопливо освободившись от одежды, Абеляр заботливо оправил чуть завернувшийся подол ее юбки и прилег рядом с ней, опираясь на локоть.

Подложив ладонь под голову девочки, он принялся свободной рукой нежно и неторопливо перебирать ее теплые, пушистые волосы. Элоиза, зардевшись, вздохнула и стыдливо полуприкрыла глаза. Тогда он остановился, пристально глядя ей в лицо и нежно улыбаясь. Она нерешительно ответила на его улыбку, и он начал медленно и легко касаясь целовать ее — лоб, щеки, глаза — в то время, как кончики его пальцев поглаживали ее шею. Ее дыхание ускорилось, повернувшись, она попыталась поймать его губы своими. В ответ он отстранился, шутливо погрозив ей пальцем.

— Кажется, моя женушка чего-то хочет? — лукаво спросил он, с улыбкой разглядывая ее пунцовые от смущения щечки.

Она промолчала и попыталась спрятать лицо, но он, взяв ее за подбородок, ласково повернул к себе.

— Ты должна сказать мне, чего ты хочешь, — прошептал он, — чтобы я мог это сделать. Ну?

— Пожалуйста... поцелуй меня..., — еле слышно произнесла она.

— Не слышу, — он усмехался уже во весь рот, — ты что-то сказала?

— По... поцелуй меня — выкрикнула она прерывающимся голосом и в ужасе закрыла глаза.

— А где 'пожалуйста'? Разве так нужно просить?

— Пожалуйста! — ее подбородок дрожал, по горящим щекам текли слезы стыда.

— Ну, если ты так просишь, — и он мягко накрыл своим ртом ее губки.

Начавшись невинно и слегка, поцелуй делался все глубже и горячее. Его губы властно охватывали ее сладостно трепещущий ротик, а острие языка уже подкрадывалось влажным жалом, пока еще только пробуя на вкус эти невинные девичьи вишенки, такие пугливые и стыдливо сомкнутые — пока еще стыдливо сомкнутые... — в то время, как его ладонь, откинув кисейный шарфик, и, на миг, задержавшись на плечике, пропутешествовала вниз по вырезу и осторожно извлекла из корсета нежную мякоть тяжелой, округлой груди. Элоиза испуганно застыла, но тотчас расслабилась и тихонько застонала, когда его умелые пальцы принялись согревать и поглаживать этот восхитительно свежий и податливый холмик.

Ловко воспользовавшись этим моментом, его язык, раздвинув потерявшие бдительность губки, всецело завладел ее ротиком и легкий полувздох-полустон знаменовал падение этого форпоста, полностью сдавшегося на милость победителя. И победу эту нельзя было назвать совершенно бескровной — ибо прилившая к щекам кровь окрасила в нежно-пунцовый цвет личико очаровательной хозяйки побежденного укрепления, с трепетом осознающей, что эта маленькая капитуляция — увы! — не станет для нее последней.

Теперь его торжествующее жало ритмично вонзалось в ее пещерку, жадно обследуя ее влажную глубину. Приподнявшись на локте, он поместил свое колено между ее разведенных ног и его раскаленный пах приник к ее бедру, позволив девочке сквозь платье ощутить твердость его восставшего орудия. Под его тяжестью, она поначалу жалобно вскрикнула и забилась, словно пока еще необъезженная кобылка, впервые узнавшая наездника, но, успокоенная его ласками, быстро смирилась под ним. Теперь она, чуть постанывая от разлившейся по телу истомы, послушно подавалась под его ритмичными пронзающими движениями, наполненными предвкушением окончательного торжества и жаждущими — нет, требующими! — чего-то несравненно большего, чего-то...

Внезапно его губы, покинув уже покоренное, пропутешествовали вниз, покрывая поцелуями ее подбородок и шею, ненадолго задержались в ямочке между ключицами, слегка подразнив ее языком, и отправились дальше — все ниже и ниже, — покуда не оседлали сладко-розовый, словно украшение на парадном торте, бугорочек соска. Ее стоны перешли в крики, тело выгнулось луком и затрепетало, словно натянутая тетива в нетерпеливом ожидании стрелы. Он же, вновь перекатившись рядом с ней на бок, принялся поглаживать ее бедро, ловкими пальцами перебирая пышные складки кружевной юбки, которая, поддаваясь его усилиям, неторопливо отползала все дальше и дальше. Так, одевшись белоснежной пеной, отползает морская волна ясным, безветренным утром, постепенно обнажая сокрытые на дне сокровища: сперва — гладенькие, как морская галька, лодыжки с прелестным камушком щиколоток, чья трепетная красота была грубо осквернена уродливыми кожаными ремнями; потом — холмики икр, изящные, словно песчаные складки, наглаженные трудолюбивыми волнами; потом — коленки, аккуратно вылепленные из белой глины прихотливыми подводными течениями; потом — бедра, тяжелые и высокие, словно скалы, стерегущие вход в потайную пещерку; и, наконец, — нежную, розовую плоть сокровенной раковины, таящей в себе бесценную жемчужину девства.