Картина была, по-видимому, парная к той, которая висела в комнате Селены, и которую Селена с самого своего приезда в Школу так любила и считала счастливым знаком в своей судьбе. На той картине была изображена прекрасная девушка с белыми волосами, держащая на своей руке маленького золотого дракончика (позже, когда появился Куотто, все удивлялись их сходству), любовно обвивавшего хвостом ее запястье. Взгляд, которым обменивались девушка и дракончик, был нежен и загадочен, словно их объединяла какая-то замечательная тайна.

Картина же, представшая сейчас перед взглядом Анджелы, выполненная в той же манере и цветовой гамме, изображала комнату в замке — некогда богатую и со вкусом убранную, сейчас же пребывавшую в ужасном разгроме. На заднем фоне было намечено несколько человеческих фигур — по-видимому, мертвых и тяжело раненых. Ближе к зрителю лежало растерзанное безголовое женское тело с разодранным животом, едва прикрытое окровавленными лохмотьями, ранее представлявшими собою бальное платье. Оторванную голову, еще сохранявшую следы зрелой аристократической красоты, можно было отыскать в правом нижнем углу картины. На переднем же плане лежала перепуганная беловолосая девушка — та самая, что и на картине в комнате Селены — одной рукою стыдливо придерживающая на груди обрывки платья, а другою безуспешно пытающаяся заслониться от надвигающегося на нее кошмара. Над девушкой же нависал, пронзая когтями задних лап ее бедра, большой — в полтора человеческих роста — серебряный дракон, уставивший свою свирепую морду прямо в ее лицо.

— Какой ужас! — смогла, наконец, выговорить Анджела.

Точно такой серебряный дракон гнался за Куотто в тот день, когда его спасла Селена. Анджела прекрасно помнила те страхи и опасности, которые им пришлось пережить тогда.

— Да уж, котенок, — отвечала Элизабет, — История в твоем вкусе. Леди Атисса Блим так любила свою дочь, что погибла сама и погубила всю семью в отчаянной и безнадежной попытке ее спасти. Можешь начинать лить слезы умиления.

— Блим? — в изумлении переспросила Анджела, — мать этой... этой...

— Скорее уж прапрапрапрапрапрабабушка, — усмехнулась Элизабет, — Верно, это их семейное предание, правда, не уверена, что наша диаблетта принадлежит именно к этой ветви семейства.

Анджела в досаде отвернулась от картины. В родстве прекрасной девушки, которую так обожала Селена, с ЭТОЙ было что-то глубоко и болезненно нечестное, словно бы девушка всех их жестоко предала. Анджела опустила голову, сжимая дрожащие губы. В глазах ее вновь закипали слезы, которые ей во что бы то ни стало необходимо было скрыть от ненавистной Элизабет.

— Ну, ты идешь или останешься? — ехидно спросила та, не подозревая об ее душевных терзаниях.

— Открывай, — Анджела постаралась, чтобы голос ее не дрогнул.

Позади нее раздался скрежет (видимо Элизабет привела в действие какой-то потайной рычаг) и дверь, урча механизмами, отодвинулась, пропуская Анджелу в комнату Селены.

Анджела недоуменно осматривалась, не понимая, где она находится: какой-то тесный полутемный чуланчик, в который свет проникает через два полупрозрачных окошка на одной из стенок. Сами стенки деревянные, в углу висит несколько платьев... А! Да это же платяной шкаф в комнате Селены! Тот самый, дверцы которого украшает картина с дракончиком! Получается, потайной ход начинается из шкафа.

В этот момент до нее донесся разговор.

— Нет, я не понимаю, — говорила Селена, — если фаллос есть только у мужчин, то как он может быть у этой... диаблетты?

'Ну и дела! — изумленно подумала Анджела — Получается, фаллос — не хвост? А что тогда?'

— Ну, понимаешь, — терпеливо объяснял Меандр, — Она же владеет Трансформацией. Хвост себе отрастила — ты же сама видела. Ну и фаллос тоже.

— Так она теперь что — мужчина?

— Нет, — Меандр тяжело вздохнул, — Ох, Селена, не знаю даже, надо ли тебе объяснять такие вещи...

— Нет-нет, объясняй мне! Я должна знать все это! Из-за Куотто и... ну, в общем, по многим причинам.

— Ну... Она — гермафродит, сразу и мужчина и женщина, потому, что у нее есть разом и фаллос и вагина, понимаешь? В этом-то весь и ужас!

— С вагиной ты, по-моему, что-то путаешь. Ты говоришь, что она есть у женщин, а я ее у себя никогда не видела. Кажется, у меня ее нет.

— Ооо нет! — голос Меандра горестно зазвенел, временами прерываясь, — Нет, я не должен был тебя в это впутывать... Ты слишком невинна, Селена, это не должно тебя касаться... Я просто надеялся, что ты мне поможешь, но нет, я просто не могу с тобой говорить об этом, — он ненадолго замолк, затем продолжил с ужасающим спокойствием запредельного отчаяния, — Прости меня, Селена. Забудь, что я тебе тут наболтал. Это все... неважно.

Анджела протянула руку к двери, намереваясь выйти, и только тут поняла, какую злую шутку сыграла с ней Элизабет. Она могла бы внезапно войти в комнату через дверь, или появиться из потайного хода, в этом не было бы ничего предосудительного. Но выйти ИЗ ШКАФА? Как будто она спряталась и шпионила! Что подумает о ней Селена? И станет ли она ее тогда слушать?

Она все еще колебалась, держась рукой за створку двери, когда внезапно обнаружила очередной секрет этого места. Оказывается, оконца шкафа только снаружи казались непрозрачными. Изнутри же сквозь них можно было без труда видеть всю комнату и все, что в ней происходит.

Селена, как оказалось, расположилась в кресле. Она подалась вперед и прижала руки к груди, устремив сочувственный взгляд на Меандра. Он же сидел перед ней на корточках, прямо на полу, закрыв лицо руками.

— Да ты что, Меандр! — говорила между тем Селена, — Конечно, это очень важно! Ты должен мне все рассказать! Я же хочу тебе помочь! Я все пойму, ты видишь, я стараюсь. Только объясняй мне, пожалуйста. Ну объясни, почему у меня ее нет?

Желая утешить его, она протянула руку к его волосам, но, застеснявшись, отдернула ее, их не коснувшись.

— Нну, в общем, — казалось, слова застревали у Меандра в горле, с таким трудом он из себя их выдавливал, — я думаю, что... ну, ты просто никогда себя не... ощупывала тщательно... там... А иначе ты ее не найдешь...

Селена удивленно приоткрыла рот и начала стремительно заливаться краской.

— И... ну, то есть я хочу сказать..., — так же через силу продолжал Меандр, — что так просто... ну, глазами... ты ее не увидишь. В общем, тут надо зеркало... или что-то такое.

Ярко-пунцовая Селена стремительно встала с кресла и, на ходу подхватив со столика маленькое зеркальце, проследовала в ванную комнату.

Оставшись один, Меандр внезапно переменился. Восторг, надежда, отчаяние — все это разом слетело с его лица, словно шелуха. Алчный и расчетливый взгляд его чуть прищуренных глаз, устремленный на дверь, скрывшую за собою Селену и азартное потирание рук, заставили Анджелу тихо охнуть, прикрыв ладошками рот: все то, до поры сокрытое гадливо-ужасное, что она чувствовала в Меандре в последнее время, и что заставляло ее его сторониться, сейчас проявилось во всей своей отвратительной неприкрытости.

Спустя некоторое время вернулась все такая же раскрасневшаяся Селена и, смущенно пряча лицо, опустилась в кресло, судорожно сгорбившись и сжимая колени. Ее пальцы нервно мяли подлокотники, губы дрожали. Меандр молча сидел перед ней, опустив голову и опираясь о пол кулаками.

Анджела, поняв, что медлить больше нельзя, решительно — будь что будет — взялась за дверь, намереваясь выйти и вмешаться. И тотчас же с ужасом осознала, что в шкафу она не одна.

Некто невидимый, но обладающий огромной силой, схватив ее сзади, мгновенно оттащил от дверцы. Затем, одной рукой обхватив ее запястья, вздернул ее руки над головой и, удерживая их со сверхъестественной легкостью — казалось, отчаянные рывки девушки значили для этих железных пальцев не больше, чем трепыхание пойманной за крылышки бабочки — другой рукой, с ловкостью, свидетельствующей о немалом опыте, быстро связал их кожаным ремнем и привязал к перекладине шкафа, предназначенной для плечиков с платьями. В ужасе Анджела закричала, но Селена и Меандр все так же сидели, погруженные в свои переживания, нимало не потревожившись ее криком.

Видимо, коварные стенки шкафа, беспрепятственно пропуская звуки снаружи, полностью поглощали звуки, идущие изнутри.

Она почувствовала, как глаза наполняются горячей влагой, светлое пятно окошка расплылось и поплыло куда-то в сторону. Колени подгибались, и предательский пол куда-то пополз из-под ног.

'Я падаю' — подумала Анджела, и тотчас ремень врезался в ее запястья, сдирая кожу. Вывернутые локти отозвались тянущей болью.

— К...кто Вы, — срывающимся голосом попробовала она обратиться к своему пленителю, — Чего Вы хотите?

Молчание.

— Я... я не сделала ничего плохого, — продолжала она, — Правда, ничего. Я просто... просто хотела помочь своей подруге,... правда. Что в этом может быть плохого?

Молчание.

— Я не сделала ничего плохого, правда, — мертвое молчание за спиной пугало ее все сильнее, — Отпустите меня пожалуйста, я не сделала ничего плохого. Мне больно, — в голосе прорезались предательские всхлипывания, — мне руки больно. Пожалуйста, развяжите ремень, он мне руки режет.

Молчание.

— Селена моя подруга, слышите? — она уже рыдала, — Что может быть плохого в том, чтобы ей помочь? Отпустите меня, отпустите, Вы не имеете права меня так мучить! Нельзя так мучить человека!

Молчание.

'Почему он молчит? — панические мысли, словно кролики в клетке метались в голове — Он ... вообще человек?'

Тотчас перед ее внутренним взором, словно наяву, предстала устрашающая картина: одно из чудовищ из потайного хода шевелится, поводит плечами... покидает свою нишу... бесшумно следует за двумя беспечными школьницами... дождавшись, пока Анджела войдет в комнату, нападает на Элизабет... душит ее... да, именно душит (воображение услужливо нарисовало разметавшиеся тициановские волосы и тонкие бледные пальцы, беспомощно сжимающие каменные запястья)... опускает на пол обмякшее тело и... входит в комнату вслед за Анджелой!

ТЕПЕРЬ ОНО СТОИТ У НЕЕ ЗА СПИНОЙ!

С отчаянным криком Анджела забилась в своих путах. Тело сотрясала крупная дрожь, мысли путались от накатывающей паники.

'Возьми себя в руки — собравшись с силами сказала себе она в последний момент перед надвигающимся безумием, — Этого просто не может быть. Статуи не ходят. Они спокойно стоят в своих нишах. Это просто очередные проделки Элизабет. Обернись — и ты сама все увидишь'.

Но она не обернулась. Вопреки здравому смыслу, вопреки разуму она все-таки твердо знала: позади нее стоит ЧУДОВИЩЕ.

'Я все равно ее не увижу, — подумала она, чтобы как-то себя подбодрить, — позади меня темно, а я смотрю в светлую комнату. Конечно же, я ничего там не увижу'.

Но в глубине души она понимала — увидит. И совсем не хотела видеть ЭТО.

— Элизабет, я знаю, это ты! — Анджела хотела, чтобы крик был гневным, но голос сорвался на визг, — Ты пожалеешь об этом! Я обо всем скажу балину Декану, слышишь! Немедленно отпусти меня, гадкая Элизабет!

В этот момент в комнате раздались голоса. По-видимому, Селена и Меандр, к чему-то пришли в своих размышлениях и теперь обменивались результатами. Однако Анджела, уже не слушая их, продолжплп кричать во весь голос:

— Гадкая Элизабет! Бесстыжая Элизабет! Противная Элизабет! Элизабет ходит с мальчиками! Элизабет не носит тру-у-усики!

Сзади раздалось раздраженное шипение, и Анджела почувствовала быстрый укол чуть ниже челюсти. Тотчас губы, язык и горло онемели, словно на морозе.

'Что это? — подумала Анджела, — что со мной?'

Она вновь попробовала закричать, но вместо громкого крика раздалось еле слышное мычание.

'Я онемела, — подумала она, — Какой ужас, я онемела'.

По-видимому, неведомый сосед по шкафу, выбравший для себя роль зрителя в происходящем действе, был настроен решительно устранять все возможные помехи.

Между тем, парализованная новой напастью, обрушившейся на нее в дополнение к прочим бедам, Анджела вновь начала различать произносимые в комнате слова.

— ... там зубы, это, наверно, очень плохо? — говорила Селена.

— Это самое ужасное, что только может быть, — голос Меандра звучал сдавлено, — Я.. я не могу передать словами, как она меня мучает, Селена. Это такая боль...

— Это потому что она тебя кусает? Ну... там?

— И поэтому тоже, — его голос задрожал и Анджела, невзирая на все свои опасения, связанные с Меандром и собственное свое незавидное положение, ощутила, как разгорается в ее сердце пламя сострадания к нему: ведь сейчас он был очень искренен в своих ужасе и боли, — Но самое страшное — знать, что я больше... не мужчина, в голосе его прорвались рыдания и он на миг замолчал, по-видимому, пытаясь справиться с собой.

Анджела внезапно ощутила горячее покалывание под веками.

'Ну нет! — сказала она себе со всей возможной твердостью, — я не стану плакать над несчастьями этого лживого Меандра! У меня, между прочим, и своих несчастий достаточно! Вот!'

И она, решительно тряхнув волосами, гордо откинула голову и часто замигала, чтобы унять зуд в глазах.

Это прояснило поле ее зрения, и она увидела, что Меандр, завладев руками Селены, уткнулся лицом в ее ладони.

— Она лишает меня всякой гордости, всякого достоинства, — тем временем говорил Меандр, — Она лишает меня — тут голос его упал, и он закончил еле слышно, — твердости.

— Твердости? — переспросила Селена.

— Да. Помнишь, я говорил тебе про необходимую твердость? Я... я не могу больше... — и он вновь уткнулся в ее ладони, содрогаясь всем телом.

— Но зачем же тогда ты ходишь к ней? — удивилась Селена.

В ответ он глухо застонал, еще ниже опустив голову.

— Она имеет надо мной полную власть, — произнес он наконец, — Я... могу только с ней. Понимаешь?

— Как это? Ведь она такая ужасная!

— Она бесконечно ужасна спереди, — он произносил слова тихо и монотонно, словно во сне, — и бесконечно привлекательна сзади.

— Сзади?

— Да. Всякий раз, когда ужас переполняет меня настолько, что я готов умереть или бежать прочь — она непременно хочет найти что-либо под кроватью, или увидеть в окно, или достать... И это еще самые простые, самые невинные из ее уловок... Она выглядит такой... безопасной и даже хрупкой в эти моменты... Я всякий раз чувствую прилив сил, я теряю разум и забываю все, что было...— он говорил все громче и быстрее, дыхание его участилось, тело напряглось, — Стоит мне увидеть, как топорщится ее дерзкая попка, как приподнимается юбка, приоткрывая ноги — и я набрасываюсь на нее, как дикарь, как бешеное животное, я врываюсь в ее святилище, совсем забыв о каре, которая меня ожидает... Хотя, в такие моменты, наверно, никакая кара не показалась бы мне чрезмерной за то — увы, столь быстротечное — блаженство, которое я испытываю...

— Но ты же сказал, что у нее там зубы?