— Ох, Селена, как бы тебе объяснить..., — он выпрямился, продолжая сжимать ее руки, — Кроме вагины, есть еще одно святилище наслаждения — сзади. Оно как раз одинаково у женщин и у мужчин. Понимаешь, о чем я говорю?

— Н..не очень. Что это за святилище?

— Попка.

— Но, — пролепетала Селена в изумлении и ужасе широко раскрыв глаза, — это же... грязно!

— Нет, совсем нет, если следить за чистотой. Это очень сладостно и изыскано.

Селена охнула, и, отняв руки у Меандра, быстро закрыла ими лицо, вновь заливаясь густой краской.

Меандр вновь опустил голову, опираясь о пол кулаками. Плечи его поникли.

— Прости меня, пожалуйста, — тихо и проникновенно проговорил он, — я.. и сам не рад, что приходится говорить тебе такие... грязные вещи. Но ты должна понять — мое положение просто безвыходно. Я целиком в ее власти. Ей достаточно одного движения, одного взгляда, одного касания — чтобы мо фаллос восстал. И тогда, — тут он ненадолго замолчал, собираясь с силами, чтобы продолжить. Вся его сникшая фигура, казалось, излучала ужас и безнадежность, — тогда она садится на него сверху и впивается в него сотней своих острых зубов... стискивает его снова и снова, словно пережевывая... и я разрываюсь от боли и ужаса, потому, что всякий раз я пребываю в неведении — разожмет ли она в конце свою хватку, или...

И он закрыл лицо руками, болезненно съежившись.

— Если бы ты знала, Селена, — его голос звучал неразборчиво из-под сомкнутых пальцев, — как мне хотелось бы избавиться от этого рабства!

— Но может это можно как-то сделать? Ведь ты же говорил, что я могу тебе как-то помочь!

— Можешь, но... я не знаю, вправе ли я злоупотреблять твоей добротой.

— Что ты говоришь, Меандр! Конечно же, я помогу тебе! Ведь я... То есть, я хотела сказать, ведь мы же друзья, правда? К тому же, это все, что ты говоришь так ужасно несправедливо. Конечно же, я не могу это так оставить!

— Ох, Селена, ты просто не знаешь, о чем я хочу тебя попросить, — он вздохнул и закрыл лицо руками, — ты... ты такая чистая, просто как струйка в водопадах, когда солнце просвечивает ее насквозь — такая сияющая, прозрачная, веселая... Я чувствую себя просто мерзавцем, из-за того, что могу замутить эту прозрачность — ведь если я это сделаю, мир станет немного грустнее... Да и сама ты просто прогонишь меня прочь, если я скажу тебе... И это будет правильно...

Голос его осекся.

— Ну что ты, Меандр! — Селена порывисто подалась к нему и накрыла его руки, скрывающие лицо, своими ладонями, — Конечно же я пойму тебя! Как ты можешь так обо мне думать! Говори, чем я тебе могу помочь? Тебе нечего бояться, я не прогоню тебя, обещаю!

— Обещаешь?

— Да! Да!

— Я понимаю, что прошу очень многого, но, Селена, — с этими словами он поднял голову и встретился с ней глазами. По щекам его текли слезы, — если бы я мог увидеть вагину такой, какая она есть! Ее — естественную, мягкую, невинную! А не это зубастое чудовище! — он снова опустил голову, закрывая руками лицо, — Просто увидеть, понимаешь? Просто увидеть. Я уже не хочу ничего большего. Да и, — горький смешок, — не могу ничего большего.

— То есть, — Селена отшатнулась, широко раскрыв глаза и судорожно сжимая колени, — ты... хочешь, чтоб я...

— Нет, ты, конечно не должна, — Меандр вскинулся, подняв руки, ладонями вперед, — прости, что сказал. Я ведь говорил, что так будет...

— Нет, подожди, — Селена нахмурила брови и задумалась, покусывая большой палец. Ноги ее по-прежнему были плотно сжаты.

'Нет! — попыталась закричать Анджела, — Не верь ему, Селена! Не соглашайся! Ни за что не соглашайся!'

Но горло, язык и губы по-прежнему отказывались слушаться.

В этот момент на ее бедра вдруг легли чужие руки. Страшный незнакомец, видимо, наскучив ролью пассивного зрителя, с силой привлек девочку к себе. Вместе с его телом к ее ягодицам прижался какой-то твердый, упругий стержень и начал ритмично тереться о них. Это было ужасно!

'Змея, — подумала она, содрогаясь от отвращения, — Это какая-то змея. Или хвост'.

Тотчас в памяти всплыл хвост, отброшенный ЭТОЙ в библиотеке — отвратительно чешуйчатый, извивающийся в луже крови на полу...

Завопив, что есть мочи (хотя вопль остался все таким же беззвучным), она забилась в этой железной хватке, безуспешно пытаясь вырваться.

В это время раздался голос Селены.

— Я думаю... то есть, наверно... ну, мне следует помочь тебе. Потому, что это все так ужасно, что ты говоришь. Но ты должен мне обещать...

— Мне легко обещать тебе это, Селена, — произнес он с горькой иронией, — я ведь просто не могу. Но если б мог... Конечно, я не стал бы этого делать. Я слишком уважаю тебя.

— Ну... ты отвернись, пожалуйста — Селена говорила тихо, низко опустив голову, — то есть... не смотри, как я буду...

— Конечно, — Меандр тотчас отвернулся.

Неловким движением Селена стянула трусики и быстро села обратно в кресло, отчаянно натягивая юбку на плотно сдвинутые колени.

В этот момент незнакомец, схватив руками ворот платья Анджелы, резко дернул его в разные стороны. Дробно застучали по полу отлетевшие пуговички, затрещала раздираемая материя — и платье, не выдержав напора, разорвалось по пояс, открыв острые, торчащие грудки девочки и мягкий, бархатистый животик.

Сильный жестокий рывок — и на глазах Анджелы выступили слезы от обжигающей боли в спине и плечах. Незнакомец же, отбросив сорванный лифчик, принялся одной рукой осторожно поглаживать грудь девочки. Другая рука, пропутешествовав сверху вниз по животику, утвердилась на ее лобке.

Задрожав всем телом, Анджела попыталась отстраниться — но наткнулась позади себя на чужое, горячее тело и почувствовала, как слабеют ноги. От страха закружилась голова. Она закрыла глаза, и тотчас ее ослепила вспышка белого света. Несмотря на весь ужас своего положения, Анджела затрепетала от радости — белый свет, как всегда, предвещал появление Белой Дамы.

И Белая Дама не обманула ее ожидания. Ее прекрасный и нежный образ, словно бы летящий навстречу ветру, развевающему ее золотистые локоны и белые одежды, появился на обратной стороне закрытых век, так же, как и множество раз до этого. Взгляд прекрасных голубых глаз был полон печали и сострадания, по щекам Дамы катились чистые, сияющие слезы — слезы любви, которые, словно прохладный родник, омыли душу Анджелы и погасили пожар в ее мятущемся уме. Анджела снова прочла столь часто выручавший ее девиз, выбитый на золотом щите Белой дамы:

'НЕ ВИЖУ ЗЛА.

НЕ СЛЫШУ ЗЛА.

НЕ ГОВОРЮ ЗЛА'.

'Я увидела то, что не следовало видеть, — поняла Анджела, и это понимание принесло утешение и смирение, — потому со мной это и случилось. Не надо больше смотреть и слушать, иначе случится Непоправимое'.

И она как можно крепче сжала веки и втянула голову в плечи, пытаясь закрыть уши. Но, несмотря на ее усилия, до нее все-таки доносился голос Меандра:

— ... не видно. Пожалуйста, Селена, позволь мне...

— Я сама — глухо ответила Селена.

— Ну, тогда просто приподними юбочку. Повыше. Ну еще чуть-чуть. Да, вот так. Какие же у тебя красивые бедра! Пожалуйста, раздвинь, иначе я не смогу увидеть. Не бойся, пожалуйста, ты должна мне доверять! Да, вот так!

— Теперь... тебе видно?

— Не совсем. Но теперь я вижу твои губки. Они такие... гладенькие, ммм. Да ты совсем девочка, Селена. Я просто восхищен.

— Чем... восхищен?

— Хорошо, что у тебя там нет волос.

— А... разве там бывают волосы?

— Это неважно. Я просто хотел сказать, что так мне видны только губки, в которых прячется твоя вагина. Чтобы она показалась, тебе нужно сесть немножко по-другому.

— К.. как?

— Подтяни колени к груди. Нет-нет, раздвинь. Да, вот так. Чтобы не устать, можешь упереться пяточками в край кресла и придерживать ручками под колени. Да. Да! Ох, какая же она красивая! Селена, ты знаешь, что ты прекрасна там? Никаких уродливых складок, никакой вульгарной красноты — такая нежная, изящная, перламутрово-розовая, просто жемчужная раковина. Какое же сокровище наслаждения ты в себе таишь!

Он ненадолго замолчал, и в тишине наступившей паузы Анджела с почувствовала, как внизу живота нарастает странная, вяжущая тяжесть.

'Это зло, — поняла она, — в меня входит зло. Неужели я впустила его? Я грешница? Нет! Не хочу, не хочу!'

И она с учетверенной силой забилась в своих путах, пытаясь уклониться от этих быстрых, искусных рук. Или хотя бы причинить себе боль посильнее — чтобы заглушить, смыть, изгнать прочь из своего тела то чуждое и отвратительное, что в него как-то проникло.

— Меандр — вскрикнула вдруг Селена, — что ты делаешь?

— Нет, Селена, позволь мне, — он говорил глухо и неразборчиво, порой срываясь в непонятное бормотание, — тебе нечего бояться, поверь мне... Я только поцелую ее, только поцелую, ничего больше... Она так прекрасна, я просто должен выразить свое преклонение, я не могу удержаться. Эта нежная пленочка, эта вуаль целомудрия... Свежая, нетронутая... Этот аромат чистоты, он кружит голову... Я должен, должен припасть к ней губами, вобрать ее сладостность... Я не могу... Не бойся, пожалуйста, верь мне, я только поцелую. Тебе будет приятно, обещаю, только приятно, никакой боли... — тут его речь снова превратилась в бормотание, и уже не было возможно понять ни слова.

— Нет, Меандр! — решительно сказала Селена, — остановись, прошу тебя!

— Остановиться? — он тяжело дышал, слова давались ему с трудом, — Но почему? Ведь тебе же нравится!

— Нет-нет, совсем не нравится! Это так стыдно и как-то склизко и мне сидеть неудобно! Совсем не приятно! Остановись, Меандр, слышишь! Ты заходишь слишком дале... ААААА!

— Так куда я захожу? А? Ну-ка отвечай, девочка!

— Нет, нет, НЕТ, НЕЕЕЕТ!

— Ох, маленькая, какая у тебя тугая попка! Мой палец еле входит туда, это просто чудо... Там и вправду никто не был, никто никогда не был, никто-никто, я первый вхожу сюда, я один владею...

— АААА! НЕЕЕТ!

— Почему ты так боишься? Всего один палец, глупышка! Это же только пальчик, деточка, а ты так кричишь и вся сжалась! Что же будет, если это будет... это будет... когда это будет...

Он внезапно засмеялся, и этот смех словно тупым лезвием полоснул по нервам Анджелы. Резкий и визгливый, как скрежет железа по стеклу, он совершенно не походил на рев торжествующего хищника, но был несравненно более ужасающ и жесток — но не жестокостью свирепого зверя, а куда более страшной, невыносимой жестокостью бездушного механизма, который надвигается, чтобы раздавить.

— Я могу! — торжествующе проговорил он, не переставая смеяться, — Я могу, слышишь, Селена! Твоя попка окончательно исцелила меня! Она такая нежная, такая нетронутая... Я должен это сделать сейчас, понимаешь? Ты должна позволить мне... Ты не имеешь права мне сейчас отказывать...

— Меандр, как ты можешь! — в голосе Селены послышался нешуточный страх, — отпусти меня, слышишь, сейчас же отпусти меня! Ты не можешь так со мной поступать!

— Могу! — он снова засмеялся, — Еще как могу! Посмотри-ка сюда, малышка, видишь? Прекрасно могу!

— Нет, — голос Селены дрогнул от подступающих рыданий, — те не должен так делать, Меандр! Ведь я хотела помочь тебе!

— Ты мне сейчас очень поможешь, — он по-прежнему продолжал смеяться, — только перестань брыкаться, хорошо? Ну вот, как невежливо! А говорила, что хочешь помочь!

Послышался короткий звук борьбы. Потом глухой стук, словно бы что-то упало на пол, и неясные шорохи.

— В конце концов, — продолжил он после паузы, я могу просто перевернуть тебя на животик. Вот так, коленочками на полу, животиком на кресле — право же, ты хорошо смотришься в этой позе, малышка. Сейчас я влезу в твою маленькую попочку. А ты ничего не сможешь мне сделать, — опять послышался ужасный скрежещущий хохот, — Ведь правда, не можешь? Не можешь! И не говори, что тебе это не нравится, — тут он заговорил тихо и интимно, почти ласково, — Я знаю, что ты этого хотела. Иначе, зачем бы тебе снимать трусики?

Селена пыталась что-то ответить, но ее протесты, по-видимому, заглушенные подушкой кресла, звучали глухо и неразборчиво.

— Так я вхожу? Не слышу слова 'нет', — снова смех, — Что ж, будем считать молчание знаком согласия, не так ли?

Тотчас раздался отчаянный, беспомощный крик Селены, от которого у Анджелы болезненно сжалось сердце — крик ужасной боли и невыносимого стыда.

— НЕТ! НЕТ! — кричала Селена, перемежая слова рыданиями. По-видимому, боль придала ей сил и она смогла частично высвободиться, потому, что слова ее были слышны отчетливо, а крики зазвенели в ушах Анджелы, отдаваясь в груди болезненными уколами, — НЕТ, мне больно, БОЛЬНО, ААА! Не надо, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, не надо! Больно, пожалуйста, прошу, не надо, так БОЛЬНО, БОЛЬ...

Ее голос вновь зазвучал глухо. Видимо, Меандр опять вжал ее лицом в подушку кресла.

Одновременно с этим Анджела почувствовала, как ужасный, отвратительный отросток, который раньше терся об ее ягодицы, начал протискиваться между ее бедер. Она попыталась стиснуть ноги, но это не помогло — вскоре она ощутила полоской кожи над верхним краем чулок, как трется этот мерзостный кожистый змей (или хвост?).

Тяжесть внизу живота увеличивалась, разливаясь по всему телу постыдным, но каким-то сладостным теплом. В ушах нарастал шум, заглушая крики Селены и торжествующий смех Меандра. Колени дрожали, напряглись даже пальчики на ногах.

'Это змей, — поняла Анджела, — он отравил меня своим ядом. Ядом греха. Теперь я заболею и умру'.

И она вспомнила о последствиях греха, о которых неоднократно предупреждал их балин Пастор на молитвенных собраниях: о том, как все тело покрывается страшными, дурно пахнущими язвами, как отовсюду начинает сочиться гной, как тело заживо гниет и начинает разваливаться — раз, и нос отвалился, или ухо, — о том, как...

И она, уже в который раз, отчаянно забилась в своих путах, и ужас пополам с непереносимым отвращением пронзил каждую частицу ее тела смертным холодом. С содроганием она поняла, что ее трусики намокли — и это, несомненно, было началом.

'Гной, — подумала Анджела, — я уже истекаю гноем. Какая гадость!'

Ее лицо было мокро от слез, она была близка к потере сознания. А между тем, грех, к ее величайшему отчаянию, продолжал разливаться по телу, вызывая сладостный трепет. Змеиный яд вызывал в промежности жгучий зуд, который все возрастал, пока не пропала всякая возможность терпеть.

И тогда Анджела внезапно обнаружила, что она, помимо своей воли, непристойно извивается и трется промежностью, подаваясь навстречу ловким и умелым пальцам.

Сомнений больше быть не могло, она — падшая женщина, грешница, обреченная на позор и изгнание.

И в момент этого сокрушительного осознания что-то взорвалось внизу ее живота и запульсировало в промежности, наполняя тело сладостной истомой. Ноги ослабли и подкосились, она упала бы, если бы не держащие ее ремни.

Взрыв принес удовлетворение, зуд исчез, исчезла и тяжесть в животе — но вместе с этим пришла и ясность мысли, а вслед за ней — осознание ужаса и непоправимости совершенного.