По улице Мельникайте (40) мы вышли на проспект Победителей — тот самый, что совсем недавно был проспектом Машерова. Там у меня случилось настоящее "дежавю", поскольку минская магистраль оказалась точной копией московского Нового Арбата — правда, только той его стороны, что не с домами-"книжками", а с "зубьями", правая сторона, если ехать от Кремля. В Минске — совершенно такие же торчащие торцами к улице двенадцатиэтажки, между которыми располагаются магазины, кинотеатры и кафе-рестораны. Кое-где фасады домов здешней "вставной челюсти" (41) украшены патриотической красно-зелёной агитацией, а слева, ближе к проезжей части расположилась целая россыпь скульптур "пляшущих человечков", угловатых людей, танцующих явно что-то фольклорное.
Между проспектом и Свислочью, а она в этом месте течёт параллельно здешнему аналогу Калининского, есть Дворец спорта — его вид украшает местную пятитысячную купюру. А ещё чуть дальше находится Замчище — место, откуда "пошёл" Минск. Правда, сейчас об этом напоминает только мемориальный знак, поставленный в середине девяностых годов прошлого века в честь первого городского храма — он, конечно же, в замке был.
Ещё чуть дальше перпендикулярно проспекту Победителей проходит улица Немига, в которую превратилась спрятанная в трубу одноимённая река. Именно с этой рекой связано первое упоминание Минска. "Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов (42)", — писал автор "Слова о полку Игореве" о событиях марта 1067-го года, и речь в этом скорбном тексте шла о кровавой междоусобице. Битва на Немиге случилась между войсками киевлян под управлением сыновей Ярослава Мудрого и дружиной полоцкого князя Всеслава Чародея.
Как это странно — с момента первого упоминания Минск постоянно становился одним из эпицентров чудовищных войн и местом страшных кровопролитий. Одна из последних трагедий в белорусской столице случилась в месте её основания, на реке Немиге — вернее, на входе на одноименную станцию метрополитена. 30 мая 1999-го года около Дворца спорта проходил рок-концерт, на котором присутствовало несколько тысяч человек. Внезапно начался дождь, и толпа ринулась в метро. Случилась давка, и в ней пострадало несколько сот людей, пятьдесят три человека (большинство из них — молоденькие девчушки) погибли.
Сразу за Немигой находится так называемый Высокий рынок — не самый большой кусочек древнего, но многострадального города, сохранивший свой исторический облик. Минск был жалован магдебургским правом в самом конце пятнадцатого века, поэтому на Высоком рынке появилась ратуша, обязательный орган городского самоуправления. Здание много раз ломали и переделывали, но окончательно оно исчезло с карты города после очередного польского восстания — снесли по личному распоряжению царя Николая I. Русские самодержцы прекрасно понимали, откуда исходит "дух смуты".
* * *
Вообще, каждое восстание поляков в здешних краях в восемнадцатом — девятнадцатом веках, а крупных было аж целых три (43), каждый раз оборачивалось лишь сокращением прав местного населения и усилением давления на католическое духовенство. А как всё здорово начиналось! Отрекшийся от престола последний польский король Станислав II Август Понятовский был одним из фаворитов Екатерины Великой. Екатерина, кстати, после разделов Польши сохранила права местной знати — зачастую гораздо большие, чем права знати российской. Внук Екатерины, Александр I, говорят, страшно мучился тем, что присоединил к России после наполеоновских войн "чужой ломоть", причём имелась в виду не только собственно Польша, Варшава с Лодзью, но и отошедшие когда-то к Речи Посполитой земли Киевской Руси (44), которую, вообще-то, пытались "собрать" все российские правители — от Ивана Калиты до Иосифа Виссарионовича. Царь-полонофил даже умудрился полякам конституцию дать в 1815-м году. А уже его внучатый племянник Александр III после двух последних бунтов вовсю проводил фактическую "деполонизацию", то есть откровенную борьбу со всем "польским" уже на территории самой Польши — передавал костёлы православной церкви, запрещал язык. Я, кстати, практически убеждён в том, что именно такая неуклюжая национальная политика одного из последних русских царей стала спусковым крючком националистического взрыва в начале двадцатого века, который стал частью Великого Российского Потрясения, чаще именуемого "Русской Революцией". Многие, невнимательно изучавшие новейшую историю, даже не подозревают, сколько всякой "дряни" поднялось в "смуту двадцатого века" на национальных окраинах империи: партии "Алаш" в Казахстане и "Мусават" в Азербайджане, грузинские меньшевики-националисты, резавшие осетин, белорусские и украинские националисты под крылом немецких оккупантов...
Кстати, ещё об исторических казусах. Есть один персонаж, русскими и белорусами оцениваемый очень по-разному. Как ни странно, это Александр Васильевич Суворов. Если в "русском" Приднестровье он считается чуть ли не основателем непризнанного государства (45), то в Белоруссии его иначе как "карателем" и не называют. В 1794-м году по приказу Екатерины II именно Суворов утихомиривал первое восстание, после которого остались мода поляков на имя Тадеуш и пронзительный полонез композитора Огинского.
* * *
Ратушу восстановили по чертежам девятнадцатого века в веке двадцать первом. Город Минск перестал быть "вольным", но и "российской опеки" над ним больше нет. Немного нелепая, с "тучной" квадратной в сечении башней и классическими колоннами, "новая старая" ратуша стала одним из символов столицы. Рядом с нею располагается строгий гостиный двор, бывший когда-то крупнейшим торговым заведением города, а напротив — построенный при монастыре иезуитов в самом начале восемнадцатого века барочный католический костёл Пресвятой Девы Марии с двумя обязательными симметричными башнями. Храм сейчас втиснут между двумя "сталинками" — даже удивительно, что его не сломали в своё время как архитектурный элемент, очевидно выпадающий из довольно целостного ансамбля.
К Верхнему городу мы ещё собирались вернуться, но для начала направились к так называемому Пищаловскому замку по довольно узкой улице Интернациональной, застроенной "модерновыми" трёхэтажными домиками "в одну линию". Замок архитектора Пищалы строился в начале девятнадцатого века как тюрьма. Правда, облик у него действительно замковый: массивное здание с четырьмя башнями по углам, огороженное добротным забором. За два века ничего не поменялось, и его по-прежнему занимает городской следственный изолятор. Красивый белый замок-тюрьма в самом центре столицы — до главной площади оттуда метров пятьсот. Даже странно, что местные не зовут его Бастилией.
А в двух шагах от Пищаловского замка, в уютном скверике находится памятник поэту Адаму Мицкевичу, этническому белорусу, писавшему свои произведения исключительно по-польски и называвшему себя при этом "литвином", то есть жителем Литвы. Будучи выслан с западных окраин империи за участие в "патриотических кружках", Мицкевич жил одно время в Санкт-Петербурге, где подружился с Пушкиным и будущими декабристами, но перед самым восстанием 1830-го года эмигрировал в Европу, а в 1855-м году во время Крымской войны даже пытался организовать польский легион в помощь англо-французским войскам.
Помните бессмертное пушкинское: "Оставьте: это спор славян между собою"? Ох, что-то более серьёзное разглядел Александр Сергеевич! Ведь не помирились тогда славяне, да и до сих пор исподлобья друг на друга смотрят. Всё-таки верно в 1819-м году писал историк Карамзин в своей "записке" царю-полонофилу: "Нет, Государь, никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками". Как в воду глядел!.. Беларусь только, хлебосольно встречающая сейчас и тех, и других, наши страны и может связать, по-моему.
Мы вернулись к ратуше и прошли мимо отеля "Европа", разрушенного немцами и отстроенного заново "при Лукашенко", мимо "сталинского" дворца местной консерватории и очередной грани гробоподобного Дворца Республики в музей-усадьбу художника Валентия Ваньковича. Тот тоже был другом и Пушкина, и Мицкевича, и даже написал своеобразный "диптих" из портретов двух поэтов, но, как и Мицкевич, умер в эмиграции — "на руках" друга Адама. Кроме картин художника-романтика нас в этом музее интересовала ещё и реконструкция быта польских дворян — усадьба всё-таки.
На входе в музей сидели три бабульки, и, по всей видимости, никаких посетителей они не ожидали.
— Из Москвы? — спросила одна из них у нас.
Мы к тому времени уже поняли, что в местных музеях, во-первых, сразу распознают россиян — они здешними достопримечательностями интересуются больше коренных жителей, а во-вторых, несмотря на строгие расценки "для иностранных граждан", билеты здесь всё равно продают как для "местных". Поэтому мы смело ответили:
— Нет, из Новосибирска.
Бабушки переглянулись, и стало заметно, что в головах у всех троих началась усиленная работа. Похоже, смотрительницы пытались вспомнить хоть что-нибудь про далёкий сибирский город.
— Там же у вас, эти... — наконец, вымолвила бабушка, сидевшая "на билетах", — орешки кедровые... Полезные очень они... — неуверенно продолжила она.
Ага, значит, Сибирь здесь ассоциируется с кедровыми орехами — ну, слава Богу, хоть не с медведями!
— А у вас все картошку едят! — выпалил я в ответ "типическое представление" россиян о Белоруссии.
— Ну, да... едим, — как-то немного извиняясь, согласилась бабушка-эрудит.
— Мы белорусы, — подтверждая российские стереотипы, сообщила её "подружка", — мы без бульбы не можем!
— А я, вообще, если картохи не поем, так и не наедаюсь, — встряла в разговор третья, маленькая и тучная старушка.
Ну вот. Я не ошибся — в Белоруссии едят картошку (46). Как хорошо, что это правда!
Как раз та самая толстенькая любительница картошки вызвалась провести для нас, гостей из города, поедающего кедровые орешки, экскурсию. Причём свой рассказ о художнике и его картинах она вела сразу на двух языках, небрежно переходя с довольно ладного русского на белорусский и обратно.
После музея мы вновь вернулись к Верхнему рынку, пройдя по узкой и кривой улочке, застроенной архитектурой позапрошлого века — Дом масонов, чешское посольство, симпатичное угловое здание с круглённым фасадом. В последнем находятся посольство Швеции и замечательная кофейня (по-белорусски "кавярня"), где мы, конечно же, "испили кофию".
Наконец, мы подошли к улице Кирилла и Мефодия, с одной стороны которой располагается костёл святого Иосифа, ставший сейчас архивом литературы и искусства Белоруссии, а с другой — Свято-Духов собор, наверное, самый интересный архитектурный памятник Минска. Оба храма когда-то были католическими и являлись частями монастырей бернардинцев (соответственно, мужского и женского), но собор Святого Духа позже стал православным. Он действительно красив и заметен практически отовсюду — с двумя одинаковыми многоярусными башенками-шпилями, с изящными окнами-арками, настоящее чудо в стиле виленского барокко (47).
На соседнем с собором здании размещается памятная доска в честь создателей славянской азбуки Кирилла и Мефодия, подаренная Минску болгарами. Ещё одни славяне, ещё одни не самые простые отношения — мы их всё время от кого-нибудь "освобождаем", а они постоянно отворачиваются от нас к Европе, считающей их "дикарями" и какими-то полу-турками (48). Кстати, по поводу кириллицы: белорусы — единственный восточно-славянский народ (49), иногда использовавший латиницу. Насколько я понял, здесь до сих пор существует мнение, что так, латынью, по-белорусски писать правильнее.
Перед собором Святого Духа есть смотровая площадка, с неё открывается вид на Немигу, проспект Победителей и Троицкое предместье — небольшой райончик сразу за Свислочью, стопроцентный "новодел" в польском стиле для туристов. Смотровую площадку украшала декоративная ограда с балясинами, но, похоже, тут недавно похозяйничали вандалы — многие гранитные "кегли" валялись на газоне. Мою жену это возмутило, и она на полном серьёзе начала их собирать и насаживать на торчащие металлические штыри в ограде к удивлению прохожих и туристов — я едва её остановил, а то оставила бы местное управление благоустройства без работы...
Следующим пунктом нашей программы стал музей Великой Отечественной войны — тот, что находится по соседству с ужасным Дворцом Республики. Его экспозиция начиналась с предыстории — с того, что в советских учебниках называлось "воссоединением белорусского и украинского народов", а попросту говоря, с захвата Советским Союзом Восточной Польши. Свою нынешнюю западную границу Белоруссия получила в 1939-м году, после войны только Белосток вернули назад полякам. Брест, кстати, именно в 1939-м стал "передним краем" советской обороны.
Карта отвоёванных земель висела в первом зале музея. Забавное всё-таки административное деление было у тогдашней Белорусской ССР — кроме знакомых пяти областей (Минской, Могилёвской, Брестской, Витебской и Гомельской) на западе были ещё Вилейская, Барановичская, Пинская и Белостокская. На юге из непривычных территориальных единиц только Полесская область присутствовала, с центром в городе Мозырь. А вот захваченный у поляков город Гродно тогда областным центром не был, он относился в Белостокской области. Кстати, даже обязательную для всех областей газету на русском языке в польском Белостоке до войны издавали. Кто её там читал, интересно?
Историография "Айчыннай вайны" в Белоруссии осталась фактически советской. Я об этом судил по экспозиции музея. Например, в России уже давно признали, что эвакуацию в начале войны провели бездарно, фактически подарив немцам гиганты индустрии на западе страны и оставив на оккупированной территории трудоспособное население. Здесь же всё это называлось как-то вроде "Героический подвиг эвакуации", а ниже приводились липовые цифры вывезенных в тыл станков, машин, паровозов и людей. На самом же деле в первые дни местные начальники, запуганные предыдущим десятилетием тотальных репрессий и сами назначенные "только что", просто растерялись: эвакуация означала "паникёрство" и "бегство", а бездействие могли интерпретировать как "помощь оккупантам". Даже мобилизацию толком провести не сумели. В итоге чиновники попросту "смылись" из городов, прихватив с собой членов семей, и никакой власти в Белоруссии до прихода немцев не было...
Кстати, говорят, что в сегодняшней Беларуси, за "неверное" изложение фактов войны можно схлопотать срок. Во всяком случае, за книги Виктора Суворова — точно. Да и не только за них — я, например, читал про одного здешнего "краеведа", который изучал факты бесчинств партизан в деревнях, лояльных немцам. Посадили любопытного — не фиг героев порочить...
Но всё равно экспозиция музея была обалденной. По слухам, Сталин лично дал распоряжение собирать экспонаты для белорусского музея чуть не с первых дней войны — минский музей сразу задумывался как "главный" в стране.
Меня, как всегда, больше всего интересовали "мелочи" — не очень приметные артефакты, позволяющие понять атмосферу, дух событий. В Минске я впервые увидел пропагандистские листовки-пропуски, отпечатанные немцами для советских солдат: "Здесь, товарищи, Вы видите как пленный гвардии-лейтенант, благодаря помощи и попечению немцев, встретился со своей сестрой проживающей в одной из освобождённых областей. (50)" А ещё памятки по применению зажигательных бутылок и огромный плакат "Уязвимые и поражаемые места немецкого танка Т-VI "Тигр".
