Экспансия

— У нас нет руководства. Сообщество коммунаров — саморегулируемая сетевая структура, по определению одноранговая. Каждый сам выносит приговор и сам же приводит его в исполнение. Военный коммунизм, как он есть...

— Ну-у, — осуждающе протянул Мирошниченко, — это ты кому другому лапшу вешай. Для рядовых комми такое в самый раз, вполне в шаблон укладывается. Но ты-то повыше будешь, кошак, поди, Неизвестных Отцов лично курируешь.

Ражий КОТ резко насторожился. Шерсть на загривке вздыбилась, изящно наманикюренные коготки впились в окантовку фолиантов. Он прошипел:

— Ты слишком много знаешь, человек! Как бы в землю-то не лечь ненароком!

Капитан легко отозвался:

— Все там будем, дай только срок. Тут главное — как лечь. А что, котэ, в точку я с Неизвестными Отцами попал?

Фелиноида вновь передернуло. Очевидно, разговоры вслух об одной из самых охраняемых тайн коммунаров нисколько ему не доставляли.

— Ты, капитан, точно сдохнешь — а вот мы, истинные коммунары, теперь бессмертны!

Человек расхохотался. Он хохотал долго, со вкусом, бия себя по ляжкам, отзывавшимся звоном металла, и чуть ли не катаясь по песку — вот только чуткое ухо расслышало бы в этом хохоте глубоко упрятанные черные нотки. Моносемант недоуменно следил за ним своими черными глазами. Наконец, человек утих, хотя и продолжал время от времени всхлипывать и утирать навернувшиеся слезы.

— Чего ржешь, капитан?

— Эх, Ражий КОТ, плюшевая ты дурнина. Ты что, всерьез веришь, что проделки вашего Деми так и останутся незамеченными? Когда Ург-Дэмор наконец решат с ним разобраться, такие щепки полетят — не уцелеет никто! А ты — лично ты — попадешь в когти Скалосак, а затем в страстные объятия Королевы! Она уготовила тебе персональное маленькое бессмертие, вот только, боюсь, ты ему не обрадуешься...

Казалось, больше побледнеть было уже нельзя — но при упоминании Высокого Архилекта* фелиноид приобрел настолько пугающий оттенок, что казалось, будто его посыпали пеплом. Воспоминания о давней попытке украсть что-нибудь, присосавшись к Ее домену, оказались... незабываемыми.

_________________________________________________

* Королева Боли, один из высоких архилектов, посвятившая свою жизнь наказанию всего жестокого, садистского и нераскаявшегося.

http://samlib.ru/a/annit_o/hell.shtml

_________________________________________________

Он протестующе замахал лапами:

— Я-то здесь причем? Что Учитель делает — это его дело. 'Угхум', — согласно откликнулась водомерка. — А у нас, миди-менеджмента, своя работа. Видишь, 'Тезисы' никак дочитать не могу, а еще...

— Нова Спес. — тихо прервал его человек, и Ражий КОТ осекся на полуслове. Несколько неимоверно долгих мгновений глядели они в глаза друг другу, затем белый огонь ненависти в глазах Мирошниченко словно растопил, расплавил гагатовые окатыши фелиноида.

— Я не виноват! Это все Учитель — он меня заставил! Наш эгрегор полностью подчиняется ему — что я мог сделать? Нам ни к чему были десять миллионов субстрата, из них выжался даже меньший процент, чем обычно...

Человек молчал и смотрел, и это заставляло фелиноида паниковать еще больше.

— И я спас от него почти двести тысяч детей! Да, пускай они теперь коммунары — но они живые!

— Ты-ы... — слово с огромным трудом продралось сквозь стиснутые до треска эмали зубы человека, — ты-ы... — и полосатый фелиноид непроизвольно попятился, заерзал на троне, полностью забыв о том, что восседает на гигантском существе, перед которым слон показался бы крохотным недомерком, забыв о своем оружии — Моносемантической Плети Мозга, забыв обо всем — настолько страшен был взгляд капитана.

— Не подходи! — взвизгнул Ражий КОТ и изо всех сил дернул за вожжи. Колючая проволока шевельнула костыли, те вновь вонзились в нервные центры водомерки, и та, провернувшись буквально на пятачке, помчалась прочь, вздымая тучи брызг и пара.

* * *

В канале раздался странный звук, вроде тихого-тихого поскуливания. Мирошниченко усмехнулся — он знал, что это. Молодые лейтенанты всюду агрессивны, но лейтенанты осназа агрессивны настолько, насколько это вообще возможно для психически устойчивого человека. Расчетом 'Носорога' командовал Херел Ооржак, ракетчик в третьем поколении, который возводил принцип наступательности в абсолют. Он-то и издавал этот скулеж, неосознанно, как рвущаяся с поводка гончая. Остап нисколько не сомневался, что постоянно обновляемое решение стрельбы уже давно крутится в системах боевой машины, а пальцы Ооржака зависли в миллиметре над кнопкой пуска.

— Не стоит на это ракеты тратить. Штейн?

— Ага.

Над островом раскатился грохот одиночного выстрела. Пушка Штейна стреляла... как пушка. Солидно откатился назад тяжелый ствол с затворной группой, длинный и острый осмиевый стержень, разогнанный до шести Махов, прочертил над водой почти прямую линию и идеально точно вонзился в единственное уязвимое сзади место гигантской водомерки. Плавные обводы бронированного корпуса сбегали назад, оканчиваясь примерно двадцатисантиметровым черным кружком клоачного сопла. Туда-то и вошла раскаленная игла тяжелого серебристо-голубоватого металла. Она проложила себе путь почти через треть длины тела твари, раздув гигантскую временно-пульсирующую полость; а ударная волна от движения пули была настолько сильна, что вызвала множественные очаги кавитации даже в удаленных от клоаки тканях. Мало того, задняя часть стержня с оперением отломилась по специальной риске, и лишенная стабилизирующего момента игла начала кувыркаться...

Сначала казалось, что водомерка вообще не заметила удара. Несколько секунд она продолжала удаляться, как ни в чем не бывало, но затем... Сигнал по нервам дошел до переднего межушного ганглия — у водомерки их было два, причем подобно диплодокам, задний был гораздо крупнее и выполнял главенствующую роль, однако сейчас был полностью разрушен — и громадная тварь вздыбилась на полном ходу. Фонтан брызг скрыл ее целиком, только мелькнула и скрылась в белой пене нелепая красно-желтая фигурка в обрамлении бахромы из сотен прозрачных трубочек.

Тварь билась в агонии около пяти минут. Уцелевший передний межушный ганглий судорожно пытался взять управление телом на себя, но был слишком мал и неразвит для подобного фокуса. Постепенно гигантская водомерка начала затихать. Поднимаемые ей волны перестали походить на небольшие цунами и лишь слегка колебали поверхность воды. Стала видна бешено гребущая прочь фигурка Ражего КОТа, казалось, еще немного — и он, как в детстве, побежит по воде, повторяя подвиг своего скакуна. Не давала этого сделать только тяжесть штатного обреза нагана на боку.

— Бер, цель номер один не поражена. — раздался абсолютно спокойный голос Штейна.

— Принял. Вести наблюдение. Циркуляр — всем готовность два.

Бойцы немного расслабились. Когда Остап появился в ДОТе, на него сразу накинулись с вопросами. Тот со смехом отбивался.

— Отстаньте, черти полосатые! Дайте дух перевести.

Где-то глубоко в теле капитан ощущал зарождающуюся дрожь — предвестник скорого отходняка. Он знал за собой такое свойство, во время боя он был полностью собран и холодно-спокоен, но зато после пережитое напряжение выходило непроизвольным тремором. Еще почему-то очень потели ладони, видимо, компенсировали сухую ухватистость в бою.

— Остап, как ты вообще выжил? Этот кнут пожалуй, похлеще будет, чем 'Змей Горыныч'.

В самом деле, удар плети из сока мозга моносеманта вырыл в песке настоящий ров — куда там удлиненным зарядам 'Метеорита'. Порой такие штуки у смекалистых командиров находили нетривиальное применение — полторы тонны взрывчатки могли сносить даже самые прочные строения как карточные домики.

— Мы здесь уже четвертый день — и каждую секунду гнем под себя реальность. Остров уже скорее наш, чем комми. Здесь действуют законы почти нормальной физики, а я что-то не припомню таких хлыстов на Земле. Потому как нет их.

* * *

Аннит О., которого на самом деле звали Алексей, сидел на берегу и смотрел вдаль. Шлем он снял, а тяжесть брони гнула плечи настолько привычно, что не ощущалась совсем. Вечернее солнце уже едва-едва окрашивало рыжиной закатный горизонт, и океан смыкался с небом без всякого перехода. Казалось, остров заключен в огромную чашу белого дымчатого стекла. Тихо и успокаивающе плескали волны, песок был чист, а вода — прозрачна так, что дно виделось даже метрах в тридцати. Но что-то было не так.

— Плохо дело. — шевельнулась сидящая рядом единственная девушка в отряде.

— Что такое, Таня?

Аннит заглянул ей в глаза и увидел, что в них застыло странное выражение. Таня была высокой, некрасивой на лицо девушкой, но с фигурой, заставляющей зеленеть от зависти девяносто девять женщин из ста. Даже штурмовая броня не могла полностью скрыть ее изящество. Единственно, она не могла похвастать осиной талией — наоборот, кубики брюшного пресса обрамлялись по бокам столь же рельефными косыми мышцами живота, — то была неизбежная плата за коллекцию поясов по различным видам рукопашки.

— Понимаешь, Леша, мы, женщины, от природы более чувствительны, а я к тому же все детство провела у моря. Я даже родилась в нем — мама с папой дельфинили в свое время. Поэтому сейчас ты только тревожишься безотчетно, а я могу сказать точно.

— И что же это?

— Этот мир... он словно изнасилован. В каждом его движении чувствуется что-то такое... нехорошее. Волны плещут, облака плывут, даже свет ложится на воду не так. Я его понимаю — в Шарай-Заганской операции... а, тебя тогда еще с нами не было... В общем, тогда меня тоже изнасиловали.

— Как?! — воскликнул Аннит. В его представлении любой, вознамерившийся что-то сделать против Таниной воли, был этаким матерым, профессиональным самоубийцей.

— В интересах дела, — криво усмехнулась она, — Тогда группа уродов захватила заложников, заминировала там все, я под видом медсестры вошла передать воду и медикаменты, ну и... Пока я не была уверена, что смогу сделать всех разом, пришлось потерпеть.

— Надеюсь, они все умерли. — сквозь зубы сказал Аннит.

— Разумеется. Ребята были так любезны, что отразили в рапортах просто кучу трупов.

— А на самом деле?

— Я заставила их отгрызть друг у друга причиндалы...

— Жуткая смерть. — покачал он головой.

Таня отрицательно взмахнула рукой:

— Ты полагаешь меня столь... милосердной? Сосуды пришлось прижечь как следует, потом через дыры вырвала кишки и брыжейку — и повесила их на собственных кишках. Они все умерли от асфиксии.

Некоторое время оба молчали. На дне Таниных глаз плескалась тьма. Нельзя было сказать, что Анниту стало неуютно — в особой роте осназа ГРУ каждый из бойцов повидал... всякое. Просто порой любые слова становились лишними.

Наконец, она продолжила:

— Вот поэтому я могу чувствовать, что терпит этот мир. Здешний демиург не просто извращает свое 'творение' — это такое кощунство... не передать. Если бы мысли можно было материализовать, то океаны здесь целиком состояли бы из рвоты.

— Но что тебя тревожит?

— Понимаешь, мир — живой. Да, его создал этот... этот... демиург, — она выплюнула это слово, как нечто непристойное, — но ферхо пронизывает все Мироздание. Боюсь, что чаша терпения мира скоро будет переполнена — и как бы он не поступил так же, как я в свое время. Не хотелось бы попасть под эту раздачу...

— А если победит он?

— Это тоже будет печально. Мир будет переделан. — Таня поежилась и обхватила себя руками.

Аннит придвинулся ближе, обнял ее за плечи и прижался виском к виску. Немудреная ласка ободрила девушку, и вскоре она чуть расслабилась. Она пахла, как может пахнуть молодая чистая здоровая девушка — тем неописуемо вкусным и юным запахом, не возбуждающим желания тела, а порождающим движения души, если тот, кто вдыхает его, числит себя среди мужчин. Потом чарующее мгновение прошло.

— Знаешь, с Бером тоже что-то не то.

— В каком смысле?

— Ничего тревожного, но определенно он не совсем... не знаю, как выразить, ну, порой чувствуется, что он больше, чем кажется. Тьфу, какое мерзкое косноязычие! Под все эти шестые чувства впору новый язык вырабатывать.

— Больше, чем кажется... — задумчиво протянул Аннит. — А знаешь, я тоже что-то такое замечал. И... тоже не могу выразить. А язык есть, Ифкуиль называется. Выйду в отпуск, непременно начну учить.

— Начнем. — твердо, очень твердо произнесла Таня.

Аннит посмотрел на ее руки, с легкостью ломающие дубовые плашки, на стальное лицо с грозной складкой бровей, на ее нестерпимо синие глаза, на прикушенную в попытке не расхохотаться алую губку — и распахнул в якобы испуге собственные чуть раскосые глаза, сгорбился, закрылся руками и часто-часто закивал.

— Только не бейте, тетенька, я все сделаю!

* * *

Часов они, как водится, не наблюдали. За поцелуями и объятиями незаметно стемнело, и тут тихая идиллия народившейся пары была нарушена неким странным звуком, похожим на осторожный плеск. Таня насторожилась, при этом ни на йоту не меняя позы, но Аннит немедленно успокоил ее:

— Это фелиноид круги вокруг острова нарезает. До материка ему не доплыть, а к нам вылезти он боится, командир его кепско напугал. Вот и плавает там, как в проруби.

Таня улыбнулась, и за одну эту улыбку Аннит был готов сразиться с тысячами водомерок и Ражих КОТов...

Плеснуло еще раз, чуть сильнее — а потом над водой разнесся оглушительный, истошный кошачий вопль. Мяв фелиноида был так ужасен, что люди мгновенно включились в боевой режим. Герметично захлопнулись забрала шлемов, и активировались все средства наблюдения. Полсекунды прогрева аппаратуры — и тепловизор рассеял окружающий мрак.

Там, впереди, изо всех своих сил к берегу несся Ражий КОТ. Глаза его были выпучены так, что едва не повисали на стебельках, как у рака, жаберные щели на шее раздувались от объемов прокачиваемого воздуха, а мокрая шерсть стояла дыбом, отчего вдвое прибавивший в пушистости моносемант казался ударенным молнией — или сумасшедшим профессором после неудачного опыта. Фелиноид наконец-то бежал по воде, быстро-быстро переставляя лапы подобно ящерице-василиску, обрез нагана выпал из кобуры и волочился сзади на длинном ремешке, похожий на подгулявшего водного лыжника. А позади всего этого бедлама...

При одном взгляде сразу стала ясна причина 'выхода на редан'. Там, в воде, повсюду, насколько захватывал объектив тепловизора, под ее поверхностью чудилось медленное упорное движение. И что-то в нем было такое, отчего хотелось немедленно разрядить туда целый магазин, а еще лучше, вызвать звено штурмовиков.

Вдруг чувствительно закололо запястье общим сигналом тревоги — развернутая сеть полевых датчиков что-то нащупала. Включилась тактика. Если бы в сознании бойцов еще оставалось место удивлению, они могли бы присвистнуть — весь остров окаймляло толстое красное кольцо множественных целей. Их было настолько много, что система перешла на интегральную оценку угроз, закрашивая единым маркером большие участки однотипных целей. Потом поверхность воды разом вскипела, будто тысячи весел плеснули одновременно. В тепловизор стали видны первые непрошеные гости, волны скрывали их по шею, по грудь, по пояс...