— Ага, — добавил атаман. — И еще каждый вечер выспрашивает про южные земли. И записывает.
— Записывает? — насторожился Спарк. — Кто же она такая?
Рикард прислушался:
— О, мне пора вниз. Майс зовет, коней чистить. Вчера проезживали их, так знаешь, не хуже здешних! — прибавил он с явной гордостью. — Тебе надо спать больше. А вставать только по нужде, внял?
И ушел.
Спарк сел на кровати. Должно быть, они с атаманом лежали в боковушке горничной. Маленькая комнатка с единственным окном, полностью затянутым морозными разводами. Две лавки, под лавками сундуки. Чистые стены с рядами колышков — висели ковры. Ковры сняли, комнату выскребли до блеска: а вдруг заразно? Но поместили все же в доме, не побоялись, не оставили чужаков на улице.
— Везет некоторым на грамотных... — выдохнул Ратин и тоже сел. Спарк поглядел на него, словно впервые видел: этот вот крепкий рослый дядька — тот самый стройный тонколицый Ратин, что однажды явился наниматься в охрану Волчьего Ручья? Спарк никогда бы не сказал, что у атамана лицо — тонкое. Если бы сегодня не обратил внимание, как оно загрубело и отяжелело с годами... Пожалуй, встретишь на улице этакую разбойничью рожу да лихие глаза — испугаешься. Время!
— Если ты и эту девушку упустишь, каждый квадрат Пояса тебе на жопе отпечатаю! — атаман строго покачал пальцем. Вытер вспотевший от усилия лоб и опять вытянулся на лавке. Спарк заворчал:
— Midzado da sinfaro! Как вы все лучше меня знаете, кто мне нравится! Я с ней еще словом не перемолвился, а нас уже просватали!
Ратин попытался хихикнуть. Раздался звук, как будто конь выхаркивал застрявшую морковку. Против собственной воли, Спарк засмеялся и тоже без сил улегся поверх одеяла.
— Вечером придет, в глаза посмотришь и сам поймешь, — объяснил Ратин. — Может, ей просто обидно. У нее никого нет, а даже ейной служанки, у Лисы... и то есть загадочный южанин. Тебе его прозвище ни о чем не говорит?
— А что там за такое уж громкое прозвище?
Ратин снова хрюкнул. Потом прокашлялся и ответил:
— Тигренок.
* * *
Тигренок скользнул в рубашку бесшумно; в штаны — чуть не запутался. Помогая руками и сдавленной руганью, расправил одежду. Натянул толстые вязаные носки, затем сапоги. Теплый плащ из хорошей бурой шерсти не тронул: больше ни к чему. Оглянулся на спящую Лису, хмыкнул и передумал. Снял с колышка плащ, бережно укутал красавицу поверх одеяла. Печально выдохнул, стянул со стола пояс с боевым ножом и вышел в общую комнату, приподнимая дверь, чтобы не скрипнула в петлях.
В комнате остановился, обернул и застегнул пояс. Поднял голову к небу, споткнулся взглядом о потолок. Прикрыл глаза и попытался представить себе голубое небо над городом... увидел туда и сюда по небу полосы дыма; черные туши грифонов и зеленые тряпки под ними — знамена смертников. И снова ненавистную кованую морду под вороненым круглым шлемом... и падающий клинок — в самом деле, как молния.
Выдохнул. Месть что зелено вино, настаивается на холодном льду. Потом один глоток — и не спасут. Так изнутри и сгоришь... Почетнее, конечно, зарубить, а не зарезать. Да только тут со дня на день дождешься, кровник своей смертью подохнет. Тогда уж точно позору не оберешься.
Шаэррад Кориенталь толкнул дверь боковушки, скользнул внутрь и тщательно закрыл за собой вход.
— Людоед!
Наместник хлопнул глазами: Вигла и Спади вместе светили сквозь замерзшее окошко. В молочной полосе Тигренок казался чернее ночи.
— Да, — тихо ответил Спарк, — Называли меня и так. А знаешь хотя бы, за что?
— И знать не хочу! — злобно зашипел сын тысячника, — Разве за доброе дело так назовут? Ты отца моего убил; ты мой город превратил в подстилку для Леса; все мои предки с вами воевали! А ты, судья! — мститель повернулся к Ратину, — Я и тебя узнал! Щас вы оба сдохнете!
— О боярышне подумай, щенок! — хрипнул сын Ратри Длинного — Ей позор, что ее гостей режут в доме!
— Хватит болтать! — Тигренок с шорохом вытянул нож, чуть подался к двери и шагнул к лежанке наместника.
Из бесшумно открывшейся двери мягко ступила высокая фигура. Взмах, глухой удар — и Тигренок вытянулся на полу боковушки лицом вниз.
— Ветер, свет подай! — приказал вошедший голосом Алиенор.
Захлопали двери. Всунулся злой телохранитель с фонарем в толстенном стекле:
— Ого! Вот на кого не подумал бы... — однако же, скрутил Тигренка и отобрал нож вполне спокойно.
— Гостей... да в постелях... — второй брат Ветер качал головой. — Ладно бы еще, засаду там с оружием... Бесчестно!
Госпожа Алиенор посмотрела вокруг, сдвинула одеяло и присела на лежанку Спарка:
— Утром отведем. Пусть княжеский судья решит. Не пойму, отчего он болтал столько?
Спарк поднялся на постели и отполз к противоположной стене:
— А как... Вы... услышали... что он здесь?
Алиенор сморщилась:
— Моя красавица совсем голову потеряла. Ну, ее дело: вольная. Стенки тонкие, слух утруждать не надо... Только слышу, что-то они быстро угомонились. Стало быть, парню вовсе не Лиса нужна? Тогда зачем же ему ночевать в горнице? Да чтоб мимо охраны! Пройти без лишних слов!!... Так? — боярышня с прорвавшейся злостью пнула Тигренка сапожком под ребра: — Вот за что ненавижу мужиков! Девчонке-то, небось, напел про любовь неземную?
Шаэррад Кориенталь молча заскрипел зубами. Дернулся встать — снова осел на пол.
— Он... не хотел убивать, — внезапно сказал северо-восточный судья.
Оба телохранителя одинаково прищурились. Алиенор, напротив, подняла веки:
— Поиграться ножом хотел?
Ратин захрюкал и затрясся. Спарк быстро вмешался:
— Не пугайтесь, это он так смеется. А ты говори, с чего взял?
— С того, что мы живы, — отрезал атаман. — Мужчины или обвиняют, или бьют. Но не два дела сразу... Тигренок не убить хотел, а выговориться, высказать все обиды... Убить — это он думал, что хочет. Он просто себя плохо знает.
Теперь брови поднял сын тысячника. Сверкнул глазами на фонарь и опять уставился в пол.
— И что с ним теперь делать? — осведомилась боярышня.
Ратин заскрипел ногтями по подбородку. Вздохнул:
— Ну, выздоровеем, надо будет драться с ним на поединке. А то обидно получается: гнался за нами от самого ХадХорда, и вместо отмщения получил ночным горшком по затылку. Горшок пустой хоть?
— Ты сперва хотя бы из вежливости боярышню поблагодарил, жизнь спасла, — хмыкнул наместник.
Атаман оскалился:
— Считай, за Тенфиорт разочлись...
— Да разве ж это месть!!! — во весь голос заорал связанный Тигренок, — Суки, я ж до смерти не успокоюсь теперь!! Лучше б вы меня убили! Чем такая ваша жалость!
Тут в комнатку втиснулась еще и Лиса. Старший брат Ветер упал на судью; младшего толкнули на колени Алиенор, тот в ужасе перекосился и выбрал обрушиться на Спарка.
— Ты что — сдурел? А я? А как же мы?! — запричитала рыжая, хватась то за госпожу, то за своего ненаглядного. Снова забухали входные двери, и в проеме возник Майс с клинком наизготовку:
— Что случилось? Все живы?
Игнат обессилено прикрыл глаза: ну, я так и знал. Пятый том — полет нормальный...
И соскользнул в беспамятство.
* * *
Память велика и своенравна, как океан. Может доставить с попутным ветром до островов необычайных; а может и донную мину на отмель выкинуть. Закрывая глаза, отплываешь в ночь — лишь бы не шторм! Не то так и будешь сидеть в постели, хватая воздух пересохшей глоткой, дрожащими руками стряхивая с лица испарину — точь-в-точь матрос разбитого фрегата, достигший берега единственно милостью судьбы всемогущей.
А потом-то ведь снова заснешь...
Снился Игнату сон; и сон этот в который уже раз был междумирным. И понимал Игнат Крылов, сын Сергеевич, отчего миры прежде всего сходятся в снах: там в необычайное поверить легче. Хочешь, чтобы в голову новые мысли приходили — держи крышу набекрень.
На этот раз сошлись в клубном помещении, которое Игнат хорошо знал. Сводчатый полуподвал под восточным флигелем, где клуб жил до реконструкции парка и дворца. На стенах выгнутые из проволоки гребенки для деревянных мечей; и сами эти мечи — какими грубыми, игрушечными донельзя и даже смешными показались они теперь Игнату! И маски фехтовальные из сетки или обычной строительной проволоки — шлемов клуб тогда делать еще не умел; да и почти никто в городе не умел... Флаги на стенах и платья на вешалках; подернутый ржавчиной бахтерец, на который никак не находилось покупателя — все было такое пыльное, ненастоящее...
А посреди полуподвальчика стоял обыкновенный круглый стол; за столом сидел отец Игната и пил пиво из коричневой большой чашки, у которой в очередной раз отклеилась ручка. Справа от него Андрей Кузовок размешивал чай и сахар в обычной широкой чашке из сервиза — Игнат помнил, таких шесть штук жили в Андреевом серванте и звякали, когда на дне рождения начинались танцы... Сам Игнат пил березовый квас из деревянной кружки — маленького бочонка с ручкой. На Земле такая кружка называлась банной, а у Висенны просто кружкой.
Госпожа Висенна занимала за столом четвертое место. Светилась слабым золотистым сиянием, шелестела платьем из березовых листьев. Пила алое густое вино из высокой кружки черного металла, по ободу которой, сверху и снизу, мерцали густо-зеленые камни: изумруды "первой огранки", какими ЛаакХаарские купцы возили их через таможню Волчьего Ручья.
Игнат думал: зачем же мне оставаться в чужом мире? Но прежде, чем он успевал открыть рот и спросить, госпожа Висенна покачивала кружку, изумруды сверкали ехидно: а который из них теперь тебе чужой? Земля родная по имени, а по возможностям? Игнат снова думал: неужели я от трудностей в придуманный мир сбежал? Отец хмурился: а что, в том мире смерть была ненастоящая? Или Волчий Ручей раз за разом отстраивать легко было? Спарк снова чесал затылок: к чему я вообще эти вопросы задаю? Мне тут лучше, тут и жить следует! Кузовок опускал чашку на стол с той же решимостью, с какой сам наместник припечатывал указы: как же это, Игнат, ты от нас побежишь? Мы тебя, сукина кота, кормили, учили... мы тебе крышу набекрень подвинули... ты в ту лазейку сбежал... а мы?
И снова все без единого слова поднимали чашки к губам, и ни у кого напиток не кончался, и не удивлялся никто: сон есть сон. Потом все Спарковы собеседники разом склонили головы на плечо, устремившись глазами к середине стола — точь-в-точь Рублевская "Троица". Игнат посмотрел также: на столе, оказывается, раскатилась знакомая по Академии большая карта Леса. На белом поле к северу от известных земель ровно пульсировала зеленая звездочка.
Игнат эль Тэмр понял: то самое место. Разгадка там. Место обязательно нужно отыскать; именно для этого он и Ратин завтра встанут совершенно здоровыми! Спарк глотнул еще чаю, посмотрел вокруг.
И вдруг ощутил, что нисколько не стыдится аляповатых деревянных клинков на стене и наивной серебристой звезды на флаге.
2.Весной — рассвет. (весна 3748)
Весной — рассвет. Сама весна — рассвет после темной и холодной зимы. Впереди лето; впереди полдень жаркий и яростный, когда не собираются уже с духом, и не готовятся — делают. Вот поэтому весной — рассвет. Удвоенное предощущение начала. Открытие дня и начало года. Один и тот же моросящий дождь осенью назовут унылым; зимой — гнилым, летом — грибным. И только весной скажут: госпожа Висенна умывается.
Утро.
Утро теплое и тихое, чуть-чуть сыроватое. По ямам и промоинам выглядывают грибы-строчки. Перед обжаркой горечь из них надо вываривать почти час. А в караване все должны сниматься с лагеря в одно время и трогать враз, по сигналу горлового. Некогда возиться с грибами. Мясо да щавель дикий живо проварить; да Рикард с обычной своей ухмылкой чего-нибудь острого или пряного в котел подсыпет — кушать подано! Ложками в очередь: боярышня Алиенор; служанка ее Лиса; казначей и жених Лисы — Шаэррад-Тигренок; телохранитель Ветер-старший; брат его Ветер-младший; Спаркпроводник; Ратин-атаман; Рикард-колдун да Майс-воин... вот и дно котла показалось. Котел промыть, наспех дном об землю потереть — от свежей копоти. А иные уже скатали шатер; а уздечки уже звякают; а вон продробил по обочине всадник из караванной охраны: все ли готовы?
И вот из-за поворота лесной дороги слышно: "А-ва-ай!" Давай, значит — трогай с места, все враз. Щелкают кнуты, фыркают и ржут кони. Сегодня, кажется, мягко двинулись — никакая лошадь нигде не закинулась; ничья повозка не встала поперек просеки...
Караван паломников идет на Светлое Озеро. К полудню ожидается городок: ТопРаум. Последний княжеский город перед густой пущей, через которую пробита единственная дорога. На дороге легко устраивать засады и ловить мирных путников. Поэтому Княжество всегда охраняет караваны. ТопРаум построили как небольшую крепость, именно для защиты брода через топкую лесную речушку. Возле крепости осели охотники, лесорубы, смолокуры. Обстроились стенами и назвались городом. Наместник княжеский посмеялся было: сорок дворов в городе? Да на равнинах пятьсот — всего лишь село! Однако в книгу записал: ему и самому польстило лишний город своему краю присчитать.
Лет пятьсот ТопРаум считался крайним западным городом Княжества. Жил с пушнины, строевого леса, да разных трав-корешков. Но однажды — на целых девяносто пять лет — сделался самой что ни на есть княжеской столицей. Настоящую столицу, ТопТаун, захватили тогда Юнградские полки. На обеих равнинах — Северной и Южной — сражались между собой войска Финтьена и Хограда, ополчения Теуригена, ГадГорода; красноглазые горцы Урскуна; те же княжьи пахотники, бросившие поля и сады к известной матери... Сами князья болтались по Равнине, питаясь чем придется. Всей земли у них оставалось ровно столько, сколько налипло на подошвы. Да вот еще ТопРаум, маленький городок у речки-переплюйки, затерянный на богомольческом тракте, в глухом лесу. Не так уж далеко от бывшей столицы к западу, но скрытый за болотами и косогорами, темный и тесный... Воевать за такое — все равно, что свинью стричь. Визгу много, шерсти мало.
Княжеский род укрылся в ТопРауме и долго точил зубы. Требовались деньги, а налогов в глухом лесу не с кого брать — и Князья построили к Светлым Озерам хороший тракт. Замостили топкие болотины; расчистили и углубили речку Переярку; наладили где требовалось мосты, причалы, паромные переправы... Держались исключительно дорожной пошлиной. Когда Алиенор рассказывала об этом, бывший Опоясанный качал головой с полным пониманием. Он делал то же самое, только в другой земле.
Ну, а потом началась Реконкиста, знакомая Игнату по земной истории. Как арагонцы и кастильцы против мавров; как Никейская империя против латинян; как москвичи, затиснутые между Новгородом, Литвой и татарами — князья поперли на Равнины, возвращать себе прежнее владычество. Причем довольно долго воевали исключительно пешими, подобно Риму; а лихими всадниками сделались уже после того, как вернули себе столицу. Двор, канцелярия и архив князя переехали обратно в ТопТаун. Но городок на берегах Переярки не зачах. В бывших теремах и обширных подворьях наловчились размещать тех самых паломников; а приток их сильно возрос по двум причинам. Первое, что Князья (к тому времени уже Великие Князья) упоминали повсюду и всячески, как здорово помогало им ежегодное паломничество к Светлому Озеру, и какие чудеса и знамения происходили от того перед важными битвами... Поскольку битвы те князья выиграли и земли себе возвратили, вывод напрашивался сам собой: поклонись Озеру, и будет тебе счастье. А второе, что на пути к тому святому месту, заночуешь ты в ТопРауме. Да не где попало, а в том самом тереме, где Великий Князь (еще не будучи Великим, но тем интереснее!) самолично проживал. А если на княжеское подворье не попадешь, то ведь у канцлера тоже хоромы не тесные; и у казначея; и у воеводы — и все то великие люди, и лестно их удачу разделить хоть в малости. "Да пустят ли в те хоромы черного мужика?" — сомневались слушатели. А паломник заводил глаза к тучам, хлопал ресницами, и говорил твердо: всех пускают. Правда, бояре и богатенькие держатся наособицу. Подвернись под ноги — плеткой между ушей отхватишь запросто. Что есть, то есть. Но в терема пускают всех. Потому, ежели кто на сердце много тяжести положил, то утонет в Светлом Озере одинаково — хоть боярин, хоть мужик... а хоть и князь сам! "Ты это... тише говори. Сам ведь знаешь, что бывает." "Что бывает, знаю," — отвечал паломник. — "Не пальцем деланный. А ты сходи все равно! Внукам хоть будет что рассказывать..."
