— Я отказался. — В тоне Дима не было и намёка на эмоции. Только констатация факта, факта с которым он давно смирился. — А Дей обозвал меня сосунком. Он не орал, хрипел... уж не знаю от чего больше, от боли или от гнева, а я всё пытался убедить его... дотащить до какого-нибудь дома, скрыться от бредней... Тогда, он просто обвёл рукой руины, и спросил, где именно я хочу выкопать нам братскую могилу. В северной части практически нет хотя бы мало-мальски уцелевших зданий, именно поэтому убежище для девочек нам пришлось делать так далеко. Я понимал всё, что он говорил, но принять... принять не мог. И Дей навёл на меня арбалет. Сказал, что лучше сам убьёт такого идиота, чем доверит мне вывести наших девчонок из Пустошей. Напоминание о них меня отрезвило... и Дей это понял. Попросил у меня карандаш и бумагу для зарисовок. Письмо он дописывал под скрип когтей бредней о камни. Потом снова навёл на меня арбалет и, взяв слово, что я верну девчонок домой в целости и сохранности, велел убираться.

Вот только, когда Дим вернулся к сокомандницам, те встретили его неласково. Наговорили с горя гадостей и... ушли, так что опешивший от такого приветствия, носитель даже письмо отдать не успел. В принципе, их можно понять, Санна крутила роман с Браном, а Белла, ещё недавно благосклонно принимавшая знаки внимания от самого Дима, как оказалось, давно положила глаз на Дея. Собственно, весь её флирт с юным ходоком был игрой на нервах невозмутимого как скала, командира отряда, о чём она и сообщила пребывающему в тотальном изумлении от такой подставы Диму. В общем, та ещё "Санта-Барбара"...

Мой носитель вёл девчонок до самого Ленбурга, стараясь не показываться на глаза. Подходить к ним и тем более пытаться завести беседу, он не стал, хватило одной попытки. Санна запустила в него огненную бомбу, и Дим решил дать им остыть. Так прекратил своё существование его третий отряд. Впоследствии, мой носитель с ослиной упёртостью пытался передать письмо Дея Белле, а та избегала его всеми возможными способами. К великому удивлению Дима, в доме Ройна, куда он регулярно наведывался, надеясь на встречу с девушкой, ему было сказано, что любой предмет, который он попытается передать Белле через домашних, тут же отправится в топку, а общие знакомые на все вопросы о девушке, только разводили руками. "Не видели, не знаем, уехала... не сказала". Вот и пришлось бедолаге таскать с собой эту записку почти полтора года! И ведь ни разу не забыл, не "оставил в другом подсумке" и даже не потерял. Честное слово, иногда верность носителя своему слову, меня почти пугает. Вот как в этом случае: пообещал другу передать письмо, и таскает его с упорством, достойным лучшего применения. А его сто сорок шесть визитов?! И ведь ни словом не соврал! Он действительно сто сорок шесть раз наведывался в дом Ройнов, стабильно получая от ворот поворот, но упёртости Дима, пожалуй, может позавидовать только его злопамятность. Впрочем, это уже совсем другое дело.

Разумеется, за прошедшее время он успел успокоиться и даже смириться с отношением Беллы, но вчерашняя её выходка напрочь выбила моего носителя из колеи! Фактически, прямым текстом заявив Диму, что тот должен был сдохнуть вместо её Дея, Ласка просто убила паренька, который, где-то в глубине души всё ещё лелеял робкую надежду на то, что когда-нибудь... М-да, что тут скажешь? Первая любовь — страшная штука.

Но мой совет, как ни странно, оказался весьма кстати. Точнее, ещё более кстати, чем я сам рассчитывал, когда предложил Диму нажраться в хлам. Думал-то, что апатичного с отступающего похмелья носителя, будет проще разговорить и только, а то, что я наблюдаю сейчас в его душе... Она очищается! Нет, вовсе не каким-то абстрактным и малопонятным мне светом, сейчас душа Дима просто избавляется от лежащей на сердце тяжести, с каждым сказанным слогом, словом, предложением. И я вижу это, хотя ещё вчера даже не подозревал о её наличии, словно тень закрывала от меня некоторые воспоминания и чувства Дима. Вернее, те из них, что касались рассказанной им истории... и Беллы.

Что ж, оно и к лучшему. Верность чувствам, конечно, качество более чем достойное, но любовь к человеку, прямо желающему тебе смерти, это уже извращение... я бы даже сказал, смертельное извращение.

— Сосед... — Мысль Дима оказалась столь "тихой", что я её еле услышал. — Ты же видишь эманации, чувствуешь их, так?

— Тоже мне, сделал открытие. — Фыркнул я в ответ.

— Взгляни, я сильно потемнел после вчерашнего? — Напрочь проигнорировав мою язвительность, всё тем же блёклым тоном попросил носитель.

— С чего бы вдруг? — Удивился я. И от носителя тут же накатило злостью.

— Сосед, я не собираюсь снова пускаться в философские споры! Просто проверь! — Мысленно рыкнул он.

— И куда только подевалось твоё спокойствие? — Была бы у меня голова, непременно ей покачал бы. Но просьбу Дима исполнил и, закономерно не обнаружил никакого "потемнения". — Всё, как и прежде. Не вижу никаких изменений и не понимаю, откуда им взяться.

— Эмоции, сосед. — Вновь совершенно спокойным тоном сообщил мне Дим. — Меня вчера в такую черноту макнуло, что я боюсь...

— Знаешь что! — На этот раз вспылил уже я, не постеснявшись перебить своего носителя. — Повторю твои слова: я не собираюсь снова пускаться в философские споры! У тебя для этого целый Ленбургский Собор под боком. Вот иди туда, и терзай церковников. А мне этой чушью на мозг не капай... тем более, что и мозг тот, по большому счёту, твой собственный. Эмоции его, видите ли, в черноту макнули! Тоже мне, падший джедай нашёлся! Ситх недоделанный!

— Кто? — Изумился Дим.

— А... забей! Лучше отошли инквизитору Тону просьбу о встрече. Он дядька умный, глядишь, и с тобой поделится.

— Чем?

— М-да... пить надо меньше. Умом! — Отрезал я, и мой носитель впал в ступор. У-у, как говорил... не помню кто: "А ведь это ещё лучший из лучших!". Нет, всё же, неумелое употребление алкоголя совершенно негативно сказывается на мыслительных способностях юнцов. Банально? А что делать, если это правда?!

Письмо с просьбой об аудиенции Дим писал под мою диктовку. Ну, ещё бы, встреча с протопресвитером Меча, пусть даже тот и благоволит внуку своего старого знакомца, это не посиделки в трактире, дверь в кабинет его преосвященства пинком не откроешь и по плечу не похлопаешь. А с высоким штилем, что в письме, что в устной речи, у Дима некоторый... провал. Вот и пришлось мне за него отдуваться, вытаскивая из памяти носителя трижды проклятые им в детстве правила и речевые обороты.

К обеду, носитель окончательно пришёл в себя после вчерашней попойки, и именно в тот момент, когда он с улыбкой отвалился от опустошённого стола, в трактир заглянул посыльный из Дома. Служка в простой серой рясе с укороченным подолом, с интересом оглядевшись по сторонам, прошёл через весь зал и, остановившись перед столом моего носителя, протянул ему небольшой свиток с сургучной печатью Домского секретариата, официальный донельзя.

Протопресвитер решил совместить приятное с полезным, и назначил аудиенцию на время послеобеденного отдыха. Дим выглянул в окно, за которым воздух дрожал от жара и, скривившись, отправился в свою комнату, чтобы переодеться к визиту в Собор. Ну, в самом деле, не выходить же на улицу в одной рубахе и штанах? Не поймут! А камзол в такую жару, это просто душегубка. Неудивительно, что носитель был не в восторге от такой перспективы.

Слуга, встретивший Дима в холле принадлежащего инквизитору особняка, провёл моего носителя через длинную анфиладу комнат со сводчатыми потолками. Прежде носителю не доводилось бывать в доме у протопресвитера, так что, шагая по каменным мозаикам, украшавшим пол залов и комнат, через которые его вёл слуга, он активно крутил головой, рассматривая многочисленные картины, статуэтки и резную мебель. Да и я был непрочь полюбопытствовать, как живёт представитель Церкви. Оказалось, не бедствует, скорее даже, роскошествует. Правда, это была не та роскошь, что режет глаз блеском золота, зеркал и кричащими цветами богатых драпировок. Нет, здесь правили комфорт и тонкость отделки. Изящество линий и форм. Красиво, удобно, практично... и сдержано. У его преосвященства явно имеется хороший вкус и чутьё на красоту.

Оказавшись в одном из залов, на удивление пустом, надо заметить, слуга неожиданно притормозил и, коротко кивнув двум стражникам, замершим у затейливых чугунных ворот, ведущих во внутренний дворик особняка, отворил перед носителем тяжёлую створку. А мне, кажется, пора прятаться. Уж очень не хочется повторять прошлый опыт!

— Его преосвященство ждёт вас у фонтана, сударь. — Тихо прошелестел слуга. Дим благодарно кивнул и, шагнув на каменные плиты дорожки, петляющей меж клумб, решительно двинулся вперёд, ориентируясь на журчание воды, раздающееся откуда-то из глубины сада, разбитого во внутреннем дворе особняка.

Как и предсказывал оставшийся за воротами проводник, инквизитор нашёлся у чаши небольшого фонтана. Что-то тихо напевая себе под нос, протопресвитер Меча был занят совершенно неожиданным делом. Сменив свою алую мантию на длинный кожаный фартук садовника поверх обычной чёрной сутаны, он, уверенно орудуя ножницами, подрезал розовый куст и выглядел совершенно довольным жизнью. М-да, кто бы мог подумать, что у грозного предводителя всего военного духовенства империи, такое мирное хобби.

— Ваше преосвященство. — Не дойдя пары шагов до увлечённого своим занятием инквизитора, Дим поклонился.

— О, ходок Дим! Светлого дня тебе, юноша. — Положив ножницы на каменную скамью и стягивая с ладоней бумажные перчатки, отозвался отец Тон. Бросив перчатки и фартук на ту же скамью, он смерил гостя долгим взглядом и, чему-то кивнув, поманил Дима за собой. — Пройдёмся.

Это не было предложение или просьба. Хотя... приказом слова инквизитора тоже нельзя было назвать. Просто констатация факта, пусть тот пока и не свершился. И Дим последовал за протопресвитером, как и положено, держась в двух шагах за его левым плечом. Бывший великий магистр, кажется, совершенно не интересовался причинами, которые привели к нему молодого ходока. Он просто прогуливался по своему саду и, обращая внимание гостя то на одно растение, то на другое, с гордостью рассказывал о том, кто и когда привёз ему саженцы или семена, и сколько труда ему пришлось приложить, чтобы растения прижились как следует. Причём рассказывал настолько искренне, что у собеседника почти не оставалось сомнений в том, что протопресвитер просто рад похвастаться своим садом. Постепенно, Дим расслабился и разговорился сам. Хозяин дома слушал и отвечал на вопросы, внимательно, вдумчиво... и нервное напряжение гостя медленно отступало, оставляя лишь спокойствие и умиротворение.

— Эмоции, чувства, желания... это то, что делает нас людьми, Дим. Без них любой человек, лишь пустое тело неспособное ни к добру ни к злу. Чувства могут быть приятными и неприятными, болезненными или дарующими радость, но не они порождают Свет или Тьму. Это результат наших поступков и только. Вспомни кодекс. Намерение, не есть деяние. — Проговорил протопресвитер, когда они вдруг оказались у чугунных ворот внутреннего двора. — Я успокоил твоё сердце, Дим? Замечательно. Тогда... пройдём в кабинет, у меня, знаешь ли, тоже имеется к тебе разговор.

Глава 4.

А я ещё удивлялся, что его преосвященство так быстро согласился меня принять! Сразу должен был догадаться, что это ж-ж-ж, неспроста, как говорит сосед. Но надо признать, что поднятая им тема оказалась весьма и весьма злободневной.

Кабинет протопресвитера впечатлил духа не меньше, чем обстановка дома. Да и я, признаться, в какой-то момент поймал себя на мысли, что было бы неплохо в будущем обзавестись подобным. Мягкий ковёр глушит шаги, резные кресла у камина, удобны и располагают скорее к отдыху, чем к работе с документами. А вот стоящий у высокого стрельчатого окна, широкий и массивный стол с затейливой "надстройкой" в которой прячутся многочисленные ящички и полки, наоборот, выглядит намного более удобным для работы, чем привычное мне по дедовому кабинету, высокое бюро, читать и писать за которым приходится исключительно стоя. И, конечно, высокие и крепкие дубовые шкафы вдоль одной из стен, под завязку забитые книгами и свитками.

Забранное свинцовым переплётом, окно давало достаточно света, так что, оказавшись в кабинете, его хозяину не пришлось зажигать алхимические светильники, которых здесь было, на мой взгляд, даже несколько больше, чем необходимо. Указав мне на одно из кресел у неразожжённого по летнему времени камина, его преосвященство позвонил в колокольчик и, молча усевшись в соседнее кресло, сложил руки в замок. Но прежде чем он заговорил о деле, в кабинет проскользнул уже знакомый мне слуга.

— Оранжад со льдом, сударь Дим? Или, может быть... вина? — С еле заметной усмешкой взглянул на меня инквизитор, явно наблюдая за тем, как скривилось моё лицо при упоминании алкоголя. Может быть, похмелье уже давно меня оставило, и даже от сопутствующего ему запаха не осталось и следа, но уж больно неприятные воспоминания сохранились у меня о нынешнем утре.

— Благодарю, ваше преосвященство. Оранжад был бы в самый раз. Погода...

— Согласен. В такую жару нет ничего лучше, чем глоток цитра со льдом. — Отозвался инквизитор и бросил короткий взгляд на слугу. Тот молча кивнул и исчез, а я в очередной раз подивился схожести поведения людей протопресвитера и дедова слуги.

Пока я размышлял над этим фактом, а инквизитор задумчиво смотрел в окно, слуга успел выполнить безмолвный приказ своего господина и вернулся в кабинет с небольшим, затейливым столиком на колёсах, который он остановил между нашими креслами. После чего, слуга поклонился и исчез, а встрепенувшийся инквизитор лениво потянулся к приготовленному для него, уже наполненному кубку. Я последовал его примеру. Ледяные кубики глухо ударились о стенки серебряного сосуда, и я с удовольствием пригубил холодный сладкий напиток.

— Итак, ходок Дим. — Поставив свой кубок на столик, заговорил инквизитор. — Как ты, наверняка, уже понял, я не просто так столь скоро откликнулся на твою просьбу о встрече.

— Ваше... — Я хотел было возразить, но протпресвитер остановил меня одним коротким жестом.

— Не стоит, Дим. Право, не стоит. У меня действительно есть свой корыстный интерес в нашей беседе, и я ничуть не сомневаюсь, что ты это понимаешь. Так что, давай оставим экивоки и перейдём к делу. — Произнёс мой собеседник и я согласно склонил голову. Действительно, я почему-то напрочь забыл, что передо мной не просто высокопоставленное лицо, а опытный воин, которому нет никакого дела до словесных кружев и паркетных расшаркиваний, столь любимых титулованной знатью. — Собственно, вопрос, который я хотел обсудить, прост. Уже всему Ленбургу известно положение, в которое поставил глава цеха ходоков Робар своих свободных "коллег". Понять его можно, синдик искренне беспокоится о благополучии своего цеха и людей, и ход с мёртвым рядом вполне вписывается в это его стремление. С другой стороны, свободные ходоки ему никто, даже более того, они, то есть, вы, прямые конкуренты его цеху, и беспокоиться о вашем благополучии он стал бы в последнюю очередь.