Первая стычка между англичанами и немцами в Первую мировую войну состояла в том, что на узенькой улочке бельгийского городка четыре германских улана запутались в своих стальных пиках. "И англичане начали стрелять".
* * *
Может, совместить все три техники? Пику, винтовку и посох? При том, что я толком не знаю ни одной... А, всё без толку — всё равно левая рука русского копейщика всегда занята щитом.
Отработанные мною и Суханом приёмы штыкового боя менее чем через семь месяцев спасли нам жизни и позволили одержать победу над погаными. Маленькую, вовсе и не известную, не великую победу. Однако же следствием её через 10 лет явилась победа великая: хан Кончак был истреблён мною вместе с роднёю и войском своим. Сия победа сохранила Киев и многие тысячи душ православных.
Коли хотите вы, чтобы дела ваши к великим и славным победам приводили, то избегайте брезговать учениями, коии хоть бы и к малым победам привести могут. Верно люди говорят: "Навык карман не оторвёт". Всякое умение к пользе приложимо. Уж коли взялся за доброе дело, за истребление врагов Руси, то и выучись дело сиё делать хорошо, правильно.
— Господине! Тама... эта... ой!
В ворота, ведя коней в поводу, с непокрытыми головами и непрерывно кланяясь, вошли два мужичка.
Филологические паразиты вылетали из Фильки, который шёл первым, непрерывно. От этого он пугался и запинался ещё сильнее. Пока вообще не замолчал.
Оба, теперь уже моих, смерда испугано рассматривали мёртвого и окровавленного Пердуна, голую, торчащую из корыта привязанной за волосы к жерди головой, Кудряшкову и свернувшегося на земле калачиком, непрерывно стонущего, самого Кудряшка. Они судорожно крестились, роняя шапки вместе с поводьями. Не закончив крестное знамение, натыкались взглядом на следующую картинку, ахали, что-нибудь снова роняли, кидались поднять, снова подымали сложенные пальцы ко лбу...
Наконец Филька смирился с ужасным, неизбежным, но пока неизвестным будущим, и выдохнул:
— Вот...
— Ноготок! Отдай этим... добрым людям коней. Кони эти были батюшкой моим Акимом Яновичем из Паучьей веси уведены. Нам они без надобности, а "паукам" — для дела нужны. Отведёте коней в Паучью весь, Хрысю на двор. Который Потане Рябиновскому — отец. Там и оставите, дальше он пускай сам разбирается да раздаёт по хозяевам. Скажите, что боярич Иван коней селянам возвращает, как нужда отпала, и свары с ними не желает.
— Дык вона чего... а мы-то думали... ну тогда ладно... а ежели они биться будут? ну мы ж вроде эта... ну... твои значится... а ты сам, вроде, Рябиновский... хотя говорят... ну... дескать батюшка твой тебя значит... а мы нет, мы ни вот столько не верим... а они-то злые... и слух прошёл... а ежели они нас... то тогда как? да и наших-то коней... не, боязно... а может мы того... ну коней... покудова? а после... ночью к примеру... не, ночью нельзя — упыри придут... а чего им тута делать... а ты вона глянь... да уж, кровищи богато... точно заявятся... или ещё когда... опять же — мимо Рябиновки ехать... а ну как батюшка твой... ты с ним вроде... и коней заберёт и нам по шее... да если по шее — ладно, а то говорят, там кузнеца насмерть запороли... так этот же и запорол... а там что своих таких же гадов нет?... а у нас дети малые...
— Хватит! Недоуздки — одеть, коней — повязать, со двора — марш!
— Чего? Эта... Какая "Маш"? Которая в колоде вымачивается? Так её, вроде, ...
— Вон отсюдова! Бегом!
Мужички суетились, бестолково бегали по двору, совались во все дверные проёмы, хватали и тут же роняли всё, что попадало под руку. Наконец, Ноготок накинул на последнего коня недоуздок, привязал к остальным, и, дав бедному крестьянину пинка, направил Фильку в сторону ворот. Белобрысый напарник, непрерывно кланяясь и приседая, побежал следом, ведя в поводу их собственных коней.
"Добрые люди" даже не удосужились отойти от ворот. Как только они перестали нас видеть — немедленно остановились и принялись делиться впечатлениями. Я опять начал заводится, но Ноготок опередил: выглянул из ворот и помахал селянам своей двухвостой плетью. Немедленно зазвучавшая резвая рысь удаляющихся лошадей подтвердила эффективность демонстрации инструмента вразумления народа российского.
И в части установления надлежащего конского аллюра — тоже.
Наведение порядка — занятие увлекательное. Особенно, на чужом подворье. Не могу вспомнить ни одного попаданца, который бы топал ножкой по стропилам на предмет проверить: "уже совсем сгнило или ещё постоит?".
Д'Артаньян, как счас помню, в первом же эпизоде своей прогулки в сторону Парижа, провалился сквозь крышу. Так он хоть убегал, жизнь свою спасал. А я свою жизнь молодую на этой крыше — чуть не угробил. Сгнило всё нафиг.
Я уже говорил, что деревню не люблю? Я ещё не раз повторюсь.
* * *
Ну где ж тут найдёшь нормальный брус от Хонки?!
Бревно выворачивается наизнанку и в таком виде склеивается. Получается клеенный брус. Потом пропитывается. Всяким разным. И не гниёт, и не горит, и в воде не сыреет. Это даже не двадцатый век — это конкретно третье тысячелетие, конкретно правильная и непрерывно контролируемая технология.
Именно что непрерывно контролируемая. Как в конце восьмидесятых в Союзе французские молокозаводы взрывались — не слышали? Французы-наладчики тоже очень удивлялись: "а с чего это ваши коровки вместо молока воду дают?". А с того, что всенародный саботаж — норма советской жизни. И не по злобе, типа: "пусть сдохнут комуняки проклятые", а исключительно из лучших побуждений: "нынешнее поколение будет жить при коммунизме". Надо помочь "товарищам" в их "планов громадьё" — мы вот, например, уже почти живём.
* * *
Не строения, а полная хрень: венцы нормальные, забор ещё крепкий, но крыши ни одной гожей нет. А полов и сначала не было. Ткнул ногой печку кирпичную — завалилась. Сложена без раствора. Ни одна дверь не то что не запирается — не закрывается. Створки в землю вросли и бурьяном заросли.
* * *
Наиболее точно моё ощущение от этого всего сформулировал В.И.Ленин. В нашем отечественном фольклоре.
CCCР, Москва, Мавзолей, Всесоюзный субботник. Солдатик метёлкой пыль сметает. Вдруг крышка саркофага откидывается и оттуда поднимается сам Владимир Ильич:
— Товарищ! Скажите, как оно там? Стоит ли ещё Советская власть? Не одолели ли нас буржуины?
— Нет, товарищ Ленин! Уж семьдесят лет стоит, не одолели!
— А вы, товарищ красноармеец, чем тут занимаетесь?
— Субботник у нас.
— А, опять разруха!
И крышка захлопнулась.
* * *
Моя ситуация. Даже хуже: ругать Советскую власть бесполезно ввиду её отсутствия. С дерьмократией, либерастией, просриатизмом, гумнонизмом, великодержавностью, гос-дарственниками и обосрускостью — аналогично. Америкосы, китаёзы, жидо-массоны, коммуняки, инопланетяне... Даже плюнуть не в кого. Можно поругать "Святую Русь", православие и отсутствие субтропического климата. Но бурьян по углам от этого не повалится.
А и пошли они все — сам повыкошу.
Конец пятнадцатой части
Часть 16. "Казуары России"
Глава 82
Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Хорошо коса сочный камыш режет. То он стеной стоял, выше роста человеческого. А я прошёл — всё бритое стало.
"Асфальт — стекло.
Иду и звеню.
Леса и травинки -
сбриты.
На север
с юга
идут авеню,
на запад с востока -
стриты"
У меня тут не по Маяковскому, не Бродвей. У меня тут Угра "эз из". Ни авеню, ни стритов. И "Асфальт — стекло" даже и не предполагается. Для этих мест — и в моей России начала третьего тысячелетия тоже. Но чистоту наведём — кушири стоять не будут.
Тут есть такая тонкость: камыш мало срезать и положить. Его сразу и вынести надо. Почва мокрая, под ногами чавкает. Нужно перетащить скошенное на сухое место.
"Есть такая профессия — кошенину выносить".
Вот мы с Суханом этот силос и выносим куда повыше. Развлечение из круга: "Из болота тащить бегемота". Грязно, натужно..., но — нужно. Собираешь охапку этого... всего, накалываешь на вилки и тащишь.
"Вилы"... "Обнять и плакать". Нету на Руси железных вил. Нормально гнутых, тонких, четырёхзубых... Не-ту-ти.
Берётся толстая ветка с развилкой, ошкуривается, обрубается как-то где-то. Кончики затёсываются. Получается такая... оглобля с рожками. Зубьев — только два. Короткие, толстые, чтобы не сломались. И всё равно: чуть перегрузил, чуть как-то не так воткнул — хрясь. Вроде бы — ну и что? В лесу таких можно за день десяток вырубить. Потом день таскать, день шкурить да обрубать, полгода-год ждать пока высохнет. А то не сено таскаешь, а само дерево. Потом выйти на покос... и выкинуть. Одну за другой.
Не хочу в средневековье! Не хочу в дикую природу! Опротивел весь этот "сделай сам" на каждом шагу! Не хочу "натурального хозяйства"! Хочу "ненатурального"! Хочу специализацию и диверсификацию! Даёшь стандартизацию и унификацию!
Понятно, что ничего приличного здесь не сделать. Но пусть хоть "неприличное" будет одинаковым. А то каждый раз — новое... дерьмо. Так и злит как... как новое дерьмо! Надоели лепёж и самодеятельность! Хочу сертификацию и обязательное лицензирование! Хочу чтобы каждый своим делом занимался! А не из сырых дровишек инструмент... мастырил.
"Беда, коль сапоги начнёт тачать пирожник,
А пироги печи — сапожник".
Дедушка Крылов, какой же ты был умный! А здесь почти каждый — сам себе и сапожник, и пирожник. Поэтому из сапог — лапти или босиком. А главный пирог — недопечённый и одновременно подгоревший каравай.
Спокойно, Ванюха, спокойно. Имеем объективно существующую реальность, которую имеем в ощущениях. Которая в очередной раз имеет нас. Что не ново и составляет, собственно говоря, основное содержимое жизни всякого... хомнутого сапиенса. Примем это безобразие за основу и попытаемся прожевать.
"Жизнь такова какова она есть
И более не какова".
Берём эту... оглоблю ушастую и набираем на неё камыш срезанный. Не много — много не поднимешь, не мало — забегаешься по чуть-чуть таскать. Тянем. Высоко не поднять — капает с них... всякое. Отклоняешь вилы от вертикали. То есть, тяга получается — "на пупок". Идёшь по склону вверх как в штыковую. Или мокрый, или потный. Или — два в одном. Но покос остаётся чистым.
А болотина пока голенькая постоит. Подсохнет. Как жара спадёт — можно будет ещё раз по краю пройтись, глубже взять. Киевский судостроительный, который — "Ленинская кузница", в своё время очень хорошо плавающие сенокосилки делал. Ими потом Днепровские плавни и угробили. А у меня таких приспособ здесь нет. Да здесь, ёкарный бабай, даже нормальных вил нет!
Мда... Так что — не угроблю. Но всё равно — без фанатизма.
Вот примерно так же, тщательно, но без фанатизма, мы провели уборочку на заимке. Печка развалилась, крыш не стало вообще. Из-под бурьяна вылезло куча всяких странных вещей типа колодезного ворота. Колодца нет, а ворот есть. Но главное — запустили первую очередь нужника. В виде выгребной ямы.
Опять попадуны и попаданки попадают. Со смеху.
"Отхожее место как базовый элемент прогрессорства".
Попадали? А теперь вспомните: какое было самое яркое впечатление графа Пьера Безухова на Бородинском поле до начала боя?
"Поле нашей славы боевой". Стодвадцатитысячная русская армия — половина будет на этом поле убита и ранена. Вражеский лагерь стовосмидесятитысячного нашествия "двунадесяти языков". И что первое бросается в глаза их сиятельству графу Безухову? И в нос?
Уж если "такая глыбища, такой матёрый человечище" посчитал нужным обратить внимание графа, и, соответственно, сотен миллионов читателей, на эту особенность бивуачного образа жизни, то мне — ну просто "не проходите мимо".
Тем более, здесь ещё одна деталь. Вы когда-нибудь наблюдали, как "живой мертвец" копает выгребную яму "достославным русским мечом"? Который из коллекции режуще-колющих инструментов "мастера заплечных дел"?
Меч остался от покойного Храбрита. Нормальная железяка, но когда им яму копают... Ядрёна матрёна! Если придётся — следующих кузнеца с молотобойцем тоже зарежу, но нормальную штыковую лопату они мне сделают!
* * *
Как-то пренебрежительно мы относимся к человеку, к его насущным и ежеминутным потребностям. Насчёт хлеба насущного — везде. А вот наоборот... Даже в Библии сказано только: "в поте лица будешь есть хлеб свой...". А вот сколько потов сойдёт, пока от "съеденного" избавишься... У вас запоров не бывает? Тогда поговорим о поносе — тоже очень богатая тема.
Брезгают российские литераторы правдой, знаете ли, жизни. А зря. Ведь читающая публика — она ведь почему читающая? Потому что с горшка слезть не может. Вот и вынуждена, в условиях неподвижности и несходимости, занимать своё внимание чем-нибудь ещё. Чтением, например.
У нас нынче больше дамские романы в ходу. В смысле: в туалете. А вот кто-то из американских классиков, кажется О'Харра, описывает американского сенатора, который в такие минуты отдохновения и расслабления занимался самообразованием путём погружения в фундаментальный труд — "История упадка и разрушения Римской империи" Гиббона. Полчаса приобщения к великим — не много. А больше и нельзя — до геморроя приобщаешься. Однако, по чуть-чуть, изо дня в день, многие годы, регулярно как пищеварение... До американского сената дошёл.
