Сухана я оставил на той делянке, откуда начинали. Нормально у мужика получается. Моя школа. Но я всё равно посматриваю. Всё правильно: там ветра нет — походит одетым.
Это целая наука — чего на покос одевать. Вы будете смеяться, но исконно-посконная одежда оказывается самой правильной. Холщовая рубаха на выпуск без пояса, холщовые свободные штаны, чтобы нигде ничего не цеплялось и не тёрло — целый же день своё потное тело внутри одёжки крутишь, и высокие кирзовые, "русские", сапоги. Все думают, что в России сапоги высокие — от грязи. И это правда. Но есть ещё мелочь — на покосе за коротенькое голенище, как не уворачивайся, а семена трав сыпятся. И там колются. Через шаг снимать да вытряхивать...
Было время — мы на покос в кирзачах и плавках выходили. Потом попали на лужок где трава... "вам по пояс будет". Пришлось штаны одевать. Щекотно.
Размеренный, однообразно-увлекательный ритм движения, почти не прерываемый оставшимися в траве на лугу корягами, под ярким солнечным светом и мягким теплом, успокаивал, снимал всякие волнения и переживания, создавал ощущение разумности, полезности, правильности делаемого на каждом шагу. Появилось время поднять глаза, посмотреть не на падающую срезаемую траву, не только на шаг вперёд. Можно поднять голову и осмотреть окрестности.
Ну вот, я же говорил — жить спокойно не дадут. Сильные — силой, слабые — слабостью. А малые — малостью. От леса по выкошенному месту во весь дух ко мне бежала Любава. Споткнулась и полетела носом. Естественно, одежда у детей здесь на вырост. Как у американских зеков. Бегать в рубахе, которая будет до полу через два года... Хорошо, что не асфальт, а то вот так-то, со всего маха...
Глава 86
Следом за Любавой из леса на коне выехал Чарджи. Или я дурак, или ханыч в поход собрался — у седла тул приторочен. "Кровожадные торки" вырыли топор войны, и весь местный "Вайоминг" срочно причёсывается — приводит свои скальпы к товарному виду?
Хорошо, что увидев малявку, я сразу предпринял меры безопасности — воткнул носок косы в землю и отошёл на два шага. Девчушка оборвала, наконец, себе подол и, сверкая голыми коленками, метнулась ко мне. Быстро, однако, бегает. Надо будет спрогрессировать Олимпийское движение. Хотя бы по женскому бегу на разные дистанции... Если сейчас начать, то за восемь веков тренировок...
Мысль о возможных последствиях успехов святорусского спорта в будущих веках была прервана броском. Что радует, так это то, что она не метательница молота. Поскольку, если бы метательница, вместе со своим молотом, так метнулась бы ко мне на грудь, то я бы даже и собственные внутренности метнуть никуда не смог бы.
Конечно, я мог уклониться от этого накинувшегося на мою шею живого лассо. Но так было бы неправильно. Мужчина должен грудью принимать удары судьбы. Особенно, когда они визжат от счастья. И упорно пытаются задушить, одновременно пережимая кровообращение и на уровне шеи руками (О! А я и не знал, что она такая сильная! Так же и задушить...), и на уровне поясницы ногами, приложив для начала острой коленкой в солнечное (Твою...! Аналогично).
Любава восторженно визжала прямо мне в ухо. Звон — по всей черепной коробке.
"Врезается в ствол пила.
Плоть дерева рассечена.
Но не берёза — пила
Воплями изошла".
Вот она и исходила. А у меня — совершенно "берёзовые" ощущения. Будто поленом по голове приложили. И продолжают... прикладывать. Среди визга и воплей проскакивали отдельные распознаваемые словосочетания: "...а он меня...", "...а я ему и говорю...", "... тут они как схватили, как потащили....", "... платье-то совсем в клочки...", "... и мы поехали...", "он меня на коня взял и даже не лапал. Почти".
Всё это, кроме упоминания в последнем пассаже "коня", вполне годилось как на рассказ об очередном биеннале, так и на отчёт о результатах ограниченного применения ядерного оружия.
* * *
Кто не знает — слово "биеннале" образуется от двух латинских слов: bis и annus. "Анус на бис"? Наверное, это интересно. Судя по "биеннале поэтов в Москве". Но есть и ещё интереснее слово: триеннале. В смысле: тоже самое, но "на троих".
Про ядерное оружие объяснять не буду — и так все знают.
* * *
Постепенно визг и лепет несколько снизили громкость и частотность, возникли паузы. Разборчивых слов не стало больше, но звон в ушах начал несколько уплывать. Наступила тишина. Не от глухоты в результате контузии ультразвуковым ударом, а в связи с исчерпанием. Я, наконец-то, сумел вытащить голову девчушки из моей ушной раковины.
Голова была красной и продолжала краснеть, не поднимая глаз.
Когда эта... сопливка взгромоздилась на... ну, назовём это несколько нескромно — на мой торс, то я, естественно, подхватил её. За... ну, пусть и это будет сильным преувеличением — за задницу. Подол она оторвала, на меня забралась с ногами... А под рубахой у неё — как это здесь принято, ничего. И этим "ничем" она старательно вжималась мне в район пупка. Даже подпрыгивала.
Глядя на её наливающуюся красным мордашку, я понял, что она поняла. И что я понял, что она поняла — тоже.
"Я обернулся посмотреть
Не обернулась ли она,
Чтоб посмотреть — не обернулся ли я".
А тут и оборачиваться не надо — она сидит на мне нос к носу. Как медленно до нас доходят некоторые очевидные вещи! Ведь издалека видно — на мне из одежды одна бандана на голове. А в этом её положении на мне... на ней, конечно, есть платье. Но всё — сильно в районе шеи.
Я уже говорил, что для меня тактильные ощущения составляют немалую часть восприятия мира? А тактильный контакт у нас тут плотненький, чуть меньше, чем у шеи повешенного с верёвкой.
Сначала до неё дошло — что-то не так. Потом — что именно "не так". Она замолчала и начала краснеть.
* * *
Как Чеширский Кот в ходе его знаменитого диалога с Алисой:
" — Сэр Кот, а что это там, в кустах? — спросила Алиса у Чеширского Кота, когда они прогуливались по дорожкам королевского парка.
— Э... Там — чудеса. — Мечтательно ответил Кот.
— И что они там делают? — Продолжала проявлять свою любознательность Алиса.
— Э... Чудеса? Они... э... случаются. — смущённо сообщил Кот и начал одновременно краснеть и исчезать. Как обычно, последней, и совершенно бордовой, исчезла его знаменитая улыбка".
* * *
Она тоже, как Чеширский Кот, одновременно краснела и пыталась исчезнуть. Моя реакция? Нужно объяснять? И покраснел — тоже.
Наконец, малолетняя запрыгивательница соизволила отпустить мою шею, прибрать свои ноги с моей поясницы и, с гримасой отвращения на лице, оттолкнуть мою руку со своей ягодицы. После чего благополучно съехала по мне. Но — недалеко. Особенности мужской архитектуры со стороны фасада — общеизвестны.
Обнаружив возникшее препятствие на пути своего, пусть и не партийного, но — съезда, этот кирпич с косичками сыграла целую пантомиму. Сначала приподняла подол и внимательно изучила визуально возникшее затруднение. Затем, ойкнув, резко прикрыла обнаружившееся зрелище тем же остатком подола, и, изобразив на лице крайнюю степень презрения с омерзением, осторожно, на цыпочках, стараясь ни к чему не прикасаться растопыренными руками, покинула "приют у восставшего альпиниста".
Выражение отвращения и негодования, в сочетании с бурячной окраской, продержалось на её физиономии ещё два шага. Затем она отпустила растопыренный до этого подол — как бы ничего не задеть ненароком, развернулась, и, с рёвом, устремилась к ближайшей опушке.
Мда... всё-таки — ещё ребёнок. Но уже женщина. Но ещё очень маленькая. А ты, Ванька, не забывай, что за совершение развратных действий с несовершеннолетними — нормально 8. И мало кто выходит.
Конечно, есть у неё паспорт или право избирать и быть избранной — здесь никого не волнует. Поскольку ни того, ни другого на "Святой Руси" вообще ни у кого нет. И срок тебе не грозит. Для "Русской Правды" совращение несовершеннолетних — такого явления вообще нет. Иначе придётся посадить не только всех Рюриковичей, но и вообще — всю аристократию. Хоть на Востоке, хоть на Западе. А эта девчушка — твоя холопка, так что для тебя вообще ни в чём никаких ограничений.
* * *
"Всякая власть — развращает. Абсолютная власть — развращает абсолютно".
Рабовладелец обладает абсолютной властью в отношении своих рабов. 400 лет русское дворянство обладало абсолютной властью над своими крепостными. Четыре века абсолютного разврата русской элиты.
До точки начала отсчёта, до Ивана Третьего ещё лет триста. Московская Русь, Московия иначе бы просто не выжила. Здесь ещё и Москвы нет — Кучково. Но зародыш уже есть — холопство на Руси было, есть и будет. Особый русский путь, знаете ли. "На всех московских есть особый отпечаток".
Как бы не оскотиниться. В смысле: не "обмосковиться". Примерно такая смесь отвращения, омерзения и презрения, только с существенно большей примесью страха, представлялась мне недавно, когда я сам с собою рассуждал о необходимости и неизбежности внушения ужаса окружающим. Как обязательного средства собственного выживания в этом мире.
Вот и полюбовался, "Ванька страшный и ужасный". Как Гудвин. Только без зелёных очков и милых шуток провинциального балагана. Это не детская сказка про Элли и Тотошку. Это просто история моей России.
Может, прав Марк Твен, когда описывает революцию как время взыскания долгов, когда "простонародье взыскивает с аристократии полной мерой: по капле голубой крови за каждую бочку пролитой своей"?
* * *
Ванька-рабовладелец. Испугал ребёнка. До отвращения. Её — к тебе. Себя — к самому себе. Ну и чего с этим делать? Чего-чего. Использовать. Применять "восставшего альпиниста"... лавинообразно. До полного успокоения. Хотя бы временного.
Мои уши ещё горели, когда я добрался до своей одежды, сложенной на краю покоса.
Чарджи неторопливым шажком тоже прискакал. Убью наглую торкскую морду. Эта нахально-издевательская ухмылка. Взрослого, вполне одетого, вооружённого. Да ещё с высоты коня.
— Ты чего приехал?
— Красавицу твою привёз. Ты же о ней так заботишься. Я думаю — вах, надо сберечь этот нежный цветок будущих неземных услад для такого великого и грозного повелителя... косы. А то её там насиловать разложили.
— Что?! Кто?!
— Ха! Или ты не знаешь — нет на свете большего врага, чем человек одной с тобой крови.
Одной со мной крови? У меня тут нет родственников. Я же попадун-сирота. Чего он несёт? Или ещё какой мой современник сюда попал?! Хоть поговорить с кем будет...
A, черт тебя задери, Чарджи не знает, что Аким мне не отец.
— Аким?
— Нет, Аким с самого утра в Паучью весь потащился. Там мужики второй день друг другу бороды рвут. Кажется, уже и убили кого-то. Это ты здорово придумал им коней отдать. Перессорил смердов смертельно.
— Чарджи! Давай сначала. По порядку и медленно.
— Ха! У тебя полный двор народу — они тебе всё расскажут. Догоняй!
И ускакал. Нет, я всё-таки побью эту наглую торкскую морду. Но сначала выучусь ездить верхом. Как он ездит. Вот у него и выучусь. А потом побью. Чурка чучмековская. Потрясатель вселенной. Вот научусь на коне ездить — и сразу морду набью. Как только — так сразу.
Я махнул Сухану, подобрал одежду и косу, и мы отправились в сторону заимки. Почти бегом. Но уже отнюдь не вприпрыжку как утром. Испортили, гады, настроение. Предки недоделанные. Вечно у них какие-то проблемы. Только на покос настроился, и уже вот бегут. То пожар, то наводнение. То режут, то насилуют.
"Все бегут, бегут, бегут,
А он горит".
Да фиг с ним, с тем светофором. Пусть хоть синим пламенем. Но ведь нет здесь светофоров. Если здесь что-то горит, то называется "пожар". Это ж "Святая Русь" эз из. И я в этом во всём. И, судя по эффекту моего присутствия, я уже не просто попаданец, я уже целое... "Попандопуло".
Чарджи нас обогнал. Он стоял во дворе заимки над выгребной ямой и меланхолично разглядывал сброшенного туда деда Перуна, краем уха снисходительно слушая комментарии Ноготка о новом способе казни.
Комментарии регулярно прерывались скрежетом. Ноготок уныло совмещал полезное с очень полезным: рассказ о новом для него способе лишения жизни с заточкой "птичьих" топоров половинкой булыжника.
Исходя из моих познаний в технологиях каменного века, могу предположить, что булыжник был кремниевым.
Теперь понятно, почему вымерли неандертальцы — у них была мясная диета, а при такой озвучке вся дичь вёрст на десять в округе писается от страха и разбегается в неописуемой панике.
Ещё на дворе горел костерок. От него пахло кулешом. Вокруг костерка суетилась замотанная в тряпьё фигура. Наиболее точная характеристика — сморчок. Тёплый платок домиком с прорехами и грязная, рваная по подолу рубаха, усиливали общее сходство. Причём, сморчок, готовый к размножению. В смысле: беременный.
Слева, из сарая где мы оставили Кудряшка с его женой, раздался взрыв смеха и выкрики мужскими голосами. Голоса были не только мужские, но и радостно-восторженные. Вопросительный взгляд в сторону Ноготка показал уныло-терпеливо-обиженную физиономию моего домашнего ката. Такое выражение на его лице я уже видел. Опять кто-нибудь ведёт интимные игры с Кудряшковой жёнкой, а ему нельзя.
В сарае и в самом деле происходили игрища. Нормальная групповуха. Нет, всё-таки не вполне нормальная. Бабёнка звуков не подавала. И вообще никак не реагировала на происходящее. Только дышала неглубоко и прерывисто. Что не удивительно — под навалившимся Звягой сильно не поразговариваешь. С такой подпрыгивающей тушей на пузе — только бы дышать.
— Слышь, мужики, а чё она? Как щука снулая. Лежит бревном. Не слова доброго, ни шевеления. Сама мокрая и холодная. И ухватить не за что. И чего вы в ней нашли?
— Вот то и нашли. То самое. В котором твоё шевелится. У тя-то не замёрзлое? А то, может, у тя-то холодец тама какой? Ты, это, сам-то не снулый? Не любо — слазь. Дай другим место. Уж я-то её разогрею. Я такую шутку знаю... вмиг жарко станет.
Опа! А этот экземпляр чего тут делает? Хотен собственной персоной. Врун, трус, стукач, болтун и бабник. Бывший пастух, бывший кухонный мужик. И шутки у него, вероятно, "овечии" или посудомоечные.
— Эта... ну... а какую? Покажь. А?
— Тебе-то зачем? У тя жёнка и так как смертный грех. Да и в тягости. И как ты расхрабрился-осмелился ей дитё зробить?
— Не, ну не на век же. Родит же. Так жешь не останется. Ну. А потом? Надо, значится, перенять. Опять же — и другие бабы бывают. Вот.
Филька. Какая тяга к самообразованию и просвещению! Даже говорить стал почти внятно. Судя по фиолетовому левому уху, которое на два размера больше правого, и по консистенции правой половины бороды, которая вдвое гуще левой, реализация моего пожелания: "а не отвести ли вам, люди добрые, лишних коней в Паучью весь?" сопровождалась разнообразными эксцессами и рукоприкладством.
Вчера вечером я велел Фильке с напарником отвести в Паучью весь, на двор Хрысю, коней, взятых батюшкой моим Акимом Яновичем у местных жителей на время. Отвести с тем, чтобы Хрысь отдал тягловый скот его владельцам.
