— Я сказал им: за этот... кусок мяса с косичками боярич Иван обещался меня, инала из рода ябгу, зарезать. Вас, смердов, он не зарежет. Он что-то другое придумает. Он у волхвов многому научился. Интересно будет посмотреть.
— Ага. Сказал и молчит. Зубы скалит. А я сразу понял, сразу её отпустил и больше даже пальцем ни-ни. А Звяга... ну, он-то медленно соображает, он-то послушал и опять мостится.
— Не ври — я тоже сразу слез. Как услыхал, так сразу и слез. Я что, пень какой, вот так, ни на чём, смерть свою лютую поднять? Не. Я ж не дурак, я ж понимаю. Я ж про гробы в запас помню. Плохая примета, однако.
— А тут Ольбег. Плетью меня — хрясь, Звягу-то по спине — хрясь. По Чарджи — хрясь. Ага. А Чарджи плеть на левую руку принял, да, как она вокруг обернулась — дёрг. Ольбега к нему чуть не нос к носу. А торк-то саблей — вжик. И обрубил плеть чуть не под самый корешок. Мало бояричу по пальцам не попал.
— Ежели какая мелочь безродная будет на меня плетью махать, то я эту мелочь сделаю ещё меньше. Короче. На голову.
Фраза о "мелочи безродной" могла относиться и ко мне. Спуску давать нельзя. Даже своим. Особенно своим.
— Ольбег — мой племянник. Или тебе это тоже — "мелочь безродная"?
Мужики ещё ничего не поняли, но Сухан, сидевший в углу на корточках, уловил изменение интонации и оглянулся в поисках своей еловины.
— И что?
— И ничего. Я — сказал, ты — запомнил. Сейчас не дошло — может, потом догадаешься. Дальше что было?
— А чего было? А ничего не было. Ольбег на рукоять от плети оставшуюся глянул, под ноги бросил и убежал. А я-то на девке платьишко поправил, по щёчкам маленько похлопал. Гляжу — живая. А тут, слышь-ка, Потаня заявился. То лежал не вставая, чуть ли помирать собрался, рука-де у него опухла да чернеет, а то прибежал. Бледный весь, стоять не может. Говорит тихо. Говорит так: Любаве на усадьбе не жить. Ольбег не даст. Аким вернётся — за обиды, внуку учинённые, взыщет. Обязан. По боярству своему. Девку девать можно только к бояричу. К тебе, значит. И к Чарджи: отвези.
Потаня прав: Любаве оставаться в Рябиновке нельзя. Чарджи — молодец, послушал мужа своей любовницы и отца ребёнка, увёз девочку.
— Молодец, Чарджи. Долг платежом красен.
— Ага. Я тебе нормально отдарился?
— Мне? Я думал ты Потаню так отблагодарил. За то, что Светана...
— Я отблагодарил холопа? За что?
Глава 87
Секунд пять мы молча смотрели друг другу в глаза. Мужики мгновенно притихли. Один Филька, дойдя до апофеоза своей вариации на Кудряшковой жёнке, внезапно разразился громкими всхлипами и взвизгиваниями. Наконец, он оповестил присутствующих о том "как хорошо" и "уж и забыл как оно", и нервно начал крутить головой в поисках причины странной тишины.
Чарджи ещё выше задрал свой орлиный нос и соблаговолил изложить своё виденье ситуации:
— Как я, потомок великих вождей, наследник повелителей половины мира, могу быть должен какому-то рабу? Хоть что-то? Разве я должен что-то барану, которого я ем, или телёнку, из шкуры которого сделаны мои сапоги? Это он должен валяться у меня в ногах и целовать след моей пятки. За то, что я пускаю рабыню, его жену, в свою постель. За то, что у него в доме, может быть, родиться ребёнок моей крови. Если я позволю и не выбью из этой подстилки своё семя.
Интересно, а к Марьяше он тоже так? "Мелочь безродная, подстилка..."?
— Я отблагодарил тебя. Когда мы расставались, ты дал мне четыре золотых монеты. Три были платой за мои дела. Четвёртая — подарок. Конечно, на византийский солид таких девок можно полсотни купить. И не таких. Но эта чем-то интересна тебе. Не пойму чем. Но, раз я принял твой дар, я должен отдариться. Теперь долг оплачен?
Класс. Точное воспроизведение торговых операций Магеллана в описании Пифагетты.
Португальцы торговали с туземцами, и обе стороны получали массу удовлетворения. Каждый считал, что взял тройную цену. Каждый был уверен, что обманул партнёра. И все радовались.
Чарджи уверен, что очень успешно избавился от повисшего на нём долга. Я уже говорил, что здесь принять подарок и не отдариться — нельзя. Такой долг отдаривания может стать не только весьма дорогой, но и неприятной, даже — смертельно опасной обязанностью. А тут... Перевёз чужую холопку из одной деревни в другую — и всё. Чарджи радуется освобождению от долга при минимальных затратах. А я понимаю, что за какую-то блестяшку спасена жизнь человека. Оба считаем сделку чрезвычайно выгодной.
Выслушивать радостные возгласы Хотена в ходе его "преступления к исполнению" мне не хотелось, и я вышел во двор. Ноготок по-прежнему периодически, с глубоко меланхолическим выражением на лице, издавал скрежет. У костра приплясывала Филькина жёнка, дожидаясь своего благоверного, только что издававшего характерные громкие крики на даме общего пользования. Чарджи вышел за мной следом.
— Одно не пойму: что ты в ней нашёл. Ведь это же... лопух придорожный. В платочке и с дырочкой. Какой толк может с неё быть?
— Лопух придорожный на Руси называется подорожник. Очень полезная вещь. Его ко всяким мелким потёртостям, к ранам прикладывают. На руках, там, на ногах. Вот я и думаю: ежели этот подорожник с косичками вырастет — может, его тоже к ранам прикладывать можно будет? К ранам сердца, к потёртостям души?
Чарджи изумлённо уставился в мою задумчиво-ухмыляющуюся морду. Что-то в этом есть. А что — не понятно. И возникает у него очень обидное подозрение: то ли — сам дурак и не догоняет, то ли — его надурили, а он и не понял где.
Думай-думай, принц торкский. Это ж коренной вопрос "для детей и юношества": "Бить или не бить? Зет из квесчен". А будешь выёживаться, я тебе в следующий раз чего-нибудь из Канта уелбантурю. Или — из Гегеля. С вершины, так сказать, европейской философской мысли.
Сам-то я этого не сильно понимаю, но загрузить подходящей по звучанию цитатой могу. Вот и посмотрим: вдруг у торков с Роси врождённый талант к немецкой философии?
Одна из русских народных мудростей гласит: "Быть тебе богатым". Примета такая есть: если про человека говорят, и он тут же внезапно появляется, то такому объекту сплетничания и перемывания косточек следует немедленно одеть мотоциклетный шлем. Поскольку ему на голову в ближайшее время свалиться мешок с золотом. Хотя возможен и эквивалент в безналичном варианте.
Это я к тому, что в воротах заимки нарисовалась Любава. Подорожник обсуждаемый. Правда, платочек в руке, лицо красное, волосы растрепались, мусор какой-то древесный в голове, дышит как запалённая лошадь. Второй, после платочка, характерный для Чарджи признак — не наблюдается. Из-за остатков подола. А традиционный визг — не слышится, ввиду попытки восстановить дыхание.
"Мы бежали, мы бежали.
Наши лёгкие устали.
Вот мы дух переведём
И опять бежать начнём".
Насколько я был прав насчёт "бежать начнём" стало ясно через полминуты. Любава малость продышалась и выдала тираду. Несколько неожиданно для меня в почти Долбонлавском стиле:
— Тама... эта... болялин... убили!
И тут же снова зашлась в кашле.
Я же говорил: жить спокойно не дадут. Кого убили — непонятно. Где, как — непонятно. Что делать — непонятно.
Последуем английской не-народной мудрости имени Оливера, правильно подсказывают, Кромвеля: "Надеяться на бога, но порох держать сухим". У меня — ни бога, ни пороха, поэтому адаптируем к исконно-посконному:
— Рота! Мать и бабку вашу! С дедкой и прадедкой! Все на выход! Бегом! Коней седлать, штаны подтянуть, брони вздеть! Сопли и слюни прибрать, вопросы отложить.
Не. Не командирский у меня голос. Недостаточно громкий. Но зато какой противный! Сам вздрагиваю.
Народ выскочил из дверного проёма сарая и тут же улёгся веером. Прикормленное место. То у меня тут "птицы", заглядевшиеся на женский половой "пламенный горн", валяются, то "слуги верные", моих команда понаслушавши, в штабель складываются.
Чем хорош Исаак Ньютон? — Демократ до мозга костей. Судя по закону его имени. Закону точно плевать — есть у тебя сапоги, как у Ивашки, или только лапти, как у Фильки. Всех мордой в землю укладывает. Как ОМОН на прогулке.
— Мда... Что-то у меня люди... совсем в двери проходить не обучены.
— Ха! Какие люди? Где ты видишь людей? Это же бараны. Скотина тягловая.
Тревога меня просто переполняла, к горлу подходила. Кого убили? Акима? Кто? Половцы сюда добрались? Война? Опять, как на Черниговщине, в болота уходить? А тут эти... вояки... вповалку и матерясь.
А на заднем плане из проёма на цыпочках, осторожненько, не дай бог — наступить на кого, но с издевательской ухмылочкой, выдвигается Николай. А из-за его спины слышен знакомый рефрен Хотена: "Во-во. Во счас. Во чуток ещё. Чуток подожди и всё". А передо мной Любава отхаркивается и никак остановиться не может, уже и на колени сползла. А Ноготок ещё не проснулся и ещё раз по лезвию своим точилом... Как же он это... ещё противнее меня. А над ухом этот... кусок голубого конского навоза. В смысле — голубых кровей.
Ну я и сорвался. Мы с Чарджи рядом стояли. У меня, как обычно, дрючок в левой. А у него на левом боку сабля. Длинная такая, кавалерийская. Вот я своей правой — эфес его сабли прижал, а левой, с разворота, с зажатой в кулаке за середину своей палкой берёзовой, торцом в его нос.
Как говаривал один мастер штыкового боя Красной Армии своим бойцам в июле 41:
— Вы, ребята, только отстреливайте дальних. Которые в меня целятся. А ближних я и сам положу.
Смысл очень простой: когда что-то летит в лицо — человек всегда отдёргивает голову. Уклоняется от удара. Более-менее неловко. Чарджи уклонился. И достаточно ловко, и достаточно быстро. Школа, знаете ли-с. Но... когда нижний конец сабельных ножен зафиксирован в земле, а земля ещё и неровная и под пяткой оказывается часть недоделанного местного "Лобного места"... А падать на спинку торка не учили. Но он лежит, а я уже сижу у него на груди, ухватив за отвороты кафтана, нос к носу, буквально глаза в глаза. И ору ему шёпотом со зверским оскалом на детском лице:
— Вот это — люди! Они — люди! А ты — инал, сын анала! Ты — нелюдь! Барахло, выродок, перекати-поле! Ты — мусор придорожный! А они — люди! Я тоже нелюдь! Но с моего нелюдства что ты, что они, что бараны — разницы нет! Понял, ты, полупереваренный репей из задницы кобылы повелителя вселенной?!
Никогда раньше не задумывался: можно ли найти полупереваренный репей в лошадиной заднице? И пол верхового животного под седлом повелителя... тут могут быть разные предпочтения. Вплоть до неизвестных мне жёстких табу.
* * *
Магомет ездил на белой кобылице. На ней же и стартовал в мир иной с площадки храма Соломона. Немолодая кобылица в роли первой ступени ракетоносителя? Почему "нет"? Пророк же.
Александр I перед Аустерлицем проезжал мимо строя войск на энглизированной кобыле. Результат известен — полный разгром российско-австрийской армии.
Остальные повелители больше на жеребцах раскатывали.
* * *
— Да вы что! Да вы как! Там наших убивают! А вы тут... Будто дети малые!
О, продышалась малявка. Заговорила. И правда — как-то я не вовремя. Выходить надо.
Выходим. Из собственного неуместного положения. Вправо перекатом с Чарджи на землю, левую ногу под себя в горизонтальной плоскости, правую — в вертикальной, полмаха назад, полный мах вперёд. Подъём на ноги без помощи рук. Дрючок направлен, зуб оскален. Готов к труду и обороне.
Полвзгляда через плечо. То-то. Принцы, даже и степные, так подниматься не умеют. С колен — пожалуйста, со скрещённых пяток — без проблем. А вот из положения "лёжа на спинке и прямо в бой"... Только переворотом на четвереньки. И не смотри так удивлённо. Ты для меня — ребёнок. И по моей личной жизни. И по опыту человечества. Учись, принц кобылячий, в меня это на карате вдалбливали.
— Теперь медленно. Что, где, когда. И какими силами.
— Ну... я тогда... ну когда с тебя... когда у тебя...
— Стоять! Ещё раз. Кто, где, кого.
— А я и говорю! А ты не даёшь! Я бегу. А там полянка. Села. Ну, поплакать. Всё из-за тебя! А тут упыри. Бегут и носилки тащат. Двое носилок. На передних борода торчит. Акимова. А сзади — ведьма. С клюкой и с носом. Во таким! На меня — зырьк. А я голову — в коленки и не смотрю. Чтоб она взгляд мой не учуяла. А когда подняла — нет никого. Стра-а-ашно...
— Ох ты, господи, ох, несчастье-то, ой же говорила жёнка — быть беде, ой точно быть. И петух не ко времени раскричался. Ну точно, растревожили цаплю зачарованную, вылезла птичья рать с болота заколдованного, пришли времена тяжкие, тяжкие-неизвестные. Упыри-то при свете божьем людей воровать-убивать начали...
— Что, Филька, испугался? Струсил, обделался? Коня седлай! Коли боязно — здесь останешься. Мявкнешь — зашибу. Ничего с твоим конём не станется. Чарджи, Ивашко, Ноготок — в сёдла. Мы с Суханом — пешие. Николай за старшего. Дров — наколоть, воды — наносить, мертвяка — прибрать, кулеш — доварить.
У нас три коня. И четвёртый — Филькин доходяга. Так что верховых максимум четверо.
— Звяга! Что раззявился? Топор — в руку, сам — в седло. Кровью искупишь! Чего-чего! Поползновения свои! Можно — вражеской. Чарджи, возьмёшь Любаву в седло — она покажет где этих... сектантов видела. Пойдёте по следу. Если они там толпой и с грузом бежали — видно и с коня будет. Головы свои берегите. А мы с Суханом напрямки прямо к их стойбищу. Откуда знаю? Синица на хвосте принесла. Там дорога болотистая, кони могут не пройти. Найдёте кубло упыриное — сами смотрите. Но без меня — не лезть. Ивашко — старший. Опять кривишься, ханыч? Так вот: Любава сказала, что ты когда её сюда вёз, то почти не лапал. Всё хорошо. Только "почти" — меня не устраивает. Ты расслышал? Ходу, мужи славные мои, ходу. Акима выручать надо.
Девчонку вкинули Чарджи в руки, сами влезли на коней. Ну, с богом.
— Стойте! Стойте!
Что такое? Что забыла? Что похитители были в бронежилетах и с гранатомётами?
— Ваня! Ванечка! Ты с ведьмой-то не дерись. В ей сила чёрная, на ей знаки диавольские. Пусть её другие. Ва-а-анечка... Если она тебя... Если колдунья тебя заколдует...
Тю, господи. Детка, меня всё телевидение, всё Сиэнэны вместе с Первым заколдовать не смогли. А тут какая-то доморощенная колдунья...
Стоп. А дело-то серьёзнее. Они-то все в это верят. Истинно, искренне. И вести себя будут по этой их идиотской вере.
Русский глагол "обойти" имеет несколько значений. Одно из них, вполне прямое, означает "обойти человека по кругу". После чего обойдённый таким образом персонаж стоит столбом. И его можно как берёзу... Инициалы на коре вырезать. Или там, сердечко со стрелкой.
Как гласит русская народная: "как на охоту идти, так собак кормить".
В моём конкретном случае: как в бой собрались, так мозги промывать. Чем же их уелбантурить? В смысле — их суеверия. И по-быстрому, пока Акима и впрямь не прирезали.
— Про Покров Богородицы все помнят? Двести пятьдесят лет назад случилась у христиан большая война с нечестивыми. И одолевали агаряне сильно. Тогда, ночью, во Влахернской церкви, что во граде Константиновом, явилась Богоматерь и молилась долгий час, обливая слезами Свое Боговидное и Пречистое лицо. Окончив молитву, подошла к престолу, молилась и здесь за предстоящий народ. По окончании молитвы, сняла с Себя блиставшее наподобие молнии великое и страшное покрывало, которое носила на Пречистой главе Своей и, держа его с великою торжественностью Своими Пречистыми руками, распростёрла над всем стоящим народом. Чудные сии мужи довольно время смотрели на сие распростёртое над народом покрывало и блиставшую наподобие молнии славу Господню; и доколе была там Пресвятая Богородица, видимо было и покрывало. По отшествии же Её, сделалось и оно невидимо. Но взяв его с собою, Она оставила благодать бывшим там.
