Коловрат. Отмщение

— Выполняя мой приказ, Бурундай нашел князя Юрия и разбил его — Батый сделал движение бровью и слуга проворно вывалил из мешка на медный поднос отрубленную голову. В этом запекшемся комке крови и грязи трудно было опознать главного русского князя, но этого и не требовалось. Главным было слово темника, а также тот ужасный вид, что имела привезенная им голова. Именно так, растоптано и униженно по понятиям монголов и должна была выглядеть голова поверженного противника — главный трофей войны.

Преподнесение головы вызвало одобрительный гул среди чингизидов, приученных судить о человеке по его делам, а не словам. Это придало Бату силы, и гордо расправив плечи, он заговорил вновь.

— Бурундай снял угрозу нападения урусов на наши тылы, теперь мы должны решить, что делать дальше. Идти и взять главную крепость урусов в этих землях или повернуть головы наших коней в сторону степи?

Сидевшие перед Батыем принцы моментально откликнулись на его слова и разом заговорили, подобно черным птицам, что сидели на верхушках деревьев и громко и сварливо переговаривались друг с другом.

— В степь! — первым подал голос Орда, которого походная жизнь в заснеженных русских лесах порядком достала. Не проходило и дня, чтобы старший брат Бату не вспомнил бескрайнюю ширь родных степей и огромное синее небо над головой.

— В степь! — подали голоса Шейбани и Тангут, также сытые по горло суровыми буднями своего первого военного похода. — Мы взяли хорошую добычу в землях урусов, можно смело возвращаться домой!

— В степь! — вынес свой вердикт Байдар, желавший как можно быстрее выйти из подчинения Бату. Там на зеленых просторах, он мог самостоятельно принимать решения и командовать своими войнами. Однако были и другие мнения.

— Вперед на Но-во-г! — не согласился с общим мнением Аргасун. — Мы взяли только два главных города северных урусов и, следуя заветам Ясы, должны взять третий. Иначе все подумают, что мы испугались, и мы потеряем лицо.

Аргасун не был хорошим стратегом или тактиком и говорил исключительно из-за своего нежелания соглашаться с мнением Бату и его братьев. В его арсенале не было весомых оснований в пользу озвученного предложения и тогда, он прибег к излюбленному приему своего отца. Тот не раз добивался успехов в важном споре, ловко апеллируя к возможности потери лица.

Худшего оскорбления для степного воина было трудно найти и, встрепенувшись как ошпаренный, Батый требовательно посмотрел на Бурундая и Субудая, ища с их стороны поддержки.

— Мы не можем терять лицо! — с откровенной тревогой воскликнул Бату к тайной радости Аргасуна.

— Мы его и не потеряем, великий хан! — поспешил успокоить его Бурундай. — Наша добыча, взятая в городах урусов твердая тому порука! Она ни в чем не уступает той, что брал в своих походах твой великий дед. Когда мы вернемся домой, пусть только кто-то посмеет бросить нам подобный упрек в лицо, и я заставлю этого человека горько пожалеть об этом.

Бурундай говорил спокойно и твердо, и от каждого сказанного им слова покинувшая было душу Батыя уверенность, стала возвращаться обратно. Ободренный ответом он посмотрел в сторону Субудая в полной уверенности, что тот поддержит предложение о возвращении в степь, но здесь его ждал неожиданный сюрприз.

— В степь сейчас возвращаться нельзя, — вынес скрипучим и безжалостным голосом свой вердикт старый пес Чингисхана, от чего верховный хан вновь утратил спокойствие и величие.

— Как нельзя!? Почему?

— Наступая на север страны урусов, мы разрушили их главные города, сожгли и уничтожили все малые городки и селения, оказавшиеся на нашем пути. Если повернем обратно, то нам придется идти по мертвой дороге, и нам нечем будет кормить своих коней. Снег сейчас стал таким плотным, что не каждый конь сможет разрыть его копытами и добраться до прошлогодней травы. Потеряем коней, потеряем силу и тогда урусы, не будут бояться нас. Мы, а не они станем добычей! Нельзя поворачивать обратно.

Субудай говорил медленно, с расстановкой явно добиваясь, чтобы каждое его слово не просто дошло до верховного хана, а прочно и надолго засело у него в голове.

Готовясь к совету, старый полководец тщательно подбирал аргументы в пользу продолжения похода. Опыт прежних лет услужливо подсказывал ему предостережение от слишком глубокого проникновения на территорию противника. Армия монголов, созданная трудами Чингисхана, могла долгое время находиться в состоянии автономии, за счет земель противника. Так было в Персии, так было на Кавказе, так было в Булгарии, но всему есть свои сроки и в глубине души Субудай также был за отступление, однако его сердце жаждало наказание убийц сына.

Потеря детей страшное горе для любого человека и это горе помутило разум старого воителя. Он твердо пришел к убеждению, что Новгород должен быть разрушен, и он готов был сделать все ради этого.

— Не нужно возвращаться по старой дороге! Мои разведчики, говоря, что к югу от Но-во-га есть другие города урусов. Разоряя их, мы сможем сохранить свою силу и выйдем к степи раньше, если бы шли по старой дороге — не согласился с Субудаем Орда.

— И они тебе подробно рассказали, как нам нужно идти к этим городам через эти леса? Просто повернуть на юг и все время держаться полудня? — уточнил у принца старый воин, требовательно взглянув на него своим единственным оком. — Я буду в бескрайно рад, если люди принца Орда расскажут, как нужно следовать нашим войскам к этим городам.

— Об этом рассказали пленные урусы, когда их пытали! Города урусов к югу от Но-во-га, есть и это богатые города! Один из них зовется Се-мо-лецк! — обиженно воскликнул принц.

— Они наверно забыли сказать, что до него больше двадцати дней пути и все лесом, где в основном только маленькие селения, чьими запасами невозможно накормить войско. Что города, в которых есть зерно можно пересчитать по пальцам двух рук. К тому же сейчас конец зимы и урусы уже наверняка съели большую часть своих зимних припасов. Если мы двинемся по этому пути, то мы рискуем потерять от голода значительную часть наших воинов. Уже сейчас многие из них едут не на трех конях, как предписывает Яса, а на двух, съев запасную лошадь. А когда мы выйдем к Се-мо-лецк, то дай бог, чтобы число таких воинов равнялось хотя бы половине.

— Даже с половиной войска мы сможем взять Се-мо-лецк и вернемся в степь! — гордо воскликнул Шейбани, но тот час увял под недовольным взглядом Субудая.

— Се-мо-лецк мы возьмем, но после этого станем легкой добычей южных князей Михаила и Ярослава, братьев убитого Бурундаем князя Юрия. Весть о нашем вторжении давно достигла их ушей, и они уже наверняка успели собрать свои тумены и ждут нас у входа в степь.

— Мы разобьем тумены этих князей, как разбили войско их брата! — заверил Батыя Бурундай, но уже без прежней уверенности и верховный хан это сразу заметил.

— Кроме русских туменов и голода нам на этом пути придется бороться ещё и с весенней водой. Как рассказывали мои пленные, — Субудай специально сделал акцент на последних словах. — Весенняя вода в этих местах может идти до пятидесяти дней. Пятьдесят дней мы будем небоеспособными, так как вода отрежет наши отряды друг от друга! Привыкшие сражаться в пешем строю русские могут разгромить нас поодиночке и вот тогда, мы действительно потеряем и добычу и лицо!

— Что предлагает богатур Субудай? — спросил осевшим голосом Бату, у которого от нарисованной полководцем картины моментально пошли мурашки по коже. Настолько она казалась ему правдивой и до ужаса реалистичной.

— Бог Сульде сказал мне, что надо идти на Но-во-г, — голосом пророка ответил Субудай. — Брать город штурмом, и захватив все его запасы, спокойно переждать разлив снегов. Когда же появится первая трава, мы спокойно вернемся в степь также как мы сюда пришли. И пусть южные князья урусов тогда только попытаются заступить нам дорогу домой. Мы сметем их со своего пути, как гнилую солому ибо будут крепки наши кони и сильны наши руки.

— Но запасов Но-во-га может не хватить на все войско, и воины будут вынуждены, есть своих запасных коней — уточнил Аргасун, чьи воины шли в конце монгольского войска и грелись у остывшего пепла и не имели возможности пограбить села урусов, так как их ограбили те, кто шел первыми.

— Есть ещё два больших не тронутых войной города урусов — Пэ-ли-сков и То-ло-пец. Там наверняка есть зерно для людей и корм для лошадей. Пусть Гуюк и Бури идут на эти города и, взяв их, смогут спокойно переждать весеннюю воду, какой долгой она не была бы. Если они не найдут там всего необходимого, то пусть отправляются на юг и возьмут до наступления тепла те города, о которых рассказали пленные Орда, — предложил Субудай, умело играя на ненависти Бату к своим былым соперникам за титул верховного хана. — Отдайте им на прокорм эту сторону Саинхан, и они надежно защитят нашу левую руку от внезапного нападения туменов князя Михаила.

Слова старого воителя моментально успокоили верховного хана и вновь вернули уверенность, своей логичностью и точностью.

— Хорошо, пусть будет, так как ты предлагаешь — быстро согласился с Субудаем Батый. Ритуал совета подразумевал, что Бату обратиться к принцам за их согласием, но он не стал этого делать, желая поскорее закрыть этот неприятный вопрос. Гордо поднял голову и, постаравшись придать своему голосу, максимум величия, громко произнес: — Мы идем на Но-во-г!

В знак того, что решение принятое им окончательно и бесповоротно, хан ударил деревянной битой по позолоченному гонгу и тот своим пронзительным звоном известил монголов об этом. Тотчас сидящие в дальнем углу шатра писцы увековечили волю хана на своих скрижалях, а стоявшие у входа глашатае стали оповещать воинов о решении Батые продолжить поход.

Подобно огромному муравейнику лагерь верховного хана копошился весь светлый день и большую часть вечера в походных хлопотах. Воины готовили оружие, чистили доспехи и чистили коней. Как истинные кочевники они не могли доверить заботу о своих скакунах рабам и пленникам. Их удел была вся грязная и тяжелая работа в лагере, и любое плохое её выполнение грозило им лишения жизни. С этим у монголов было строго, благо рабов и пленных было много и с ними не церемонились.

Правда не у всех рабов была столь короткая и ужасная доля. Были те, кто по каким-то причинам был ценен для монголов и потому пользовался некоторыми поблажками. Среди этих немногочисленных счастливцев был, и певец гусляр по имени Баян. В плен к монголам он попал, где то в районе Владимира и приглянулся самому Субудаю.

Одни говорили, что он очаровал старого полководца своим умением играть на необычном инструменте — гуслях и необычным голосом. Урянхаец Субудай хорошо разбирался в этом деле, проведя молодость в окружении мастеров горлового пения.

Другие утверждали, что Баян, рассказывал воителю о дорогах, реках и лесах Северо-Западной Руси, которые исколесил вдоль и поперек. Все, что он рассказывал, на деле оказывалось правдой, и Субудай приказал всячески заботиться о певце. С его разрешения гусляр выбрал среди пленников раба, который помогал ему передвигаться. Попав в плен Баян, сильно повредил себе ногу и был вынужден ходить, опираясь на крепкое плечо своего помощника.

Только переводчик, с которым гусляр делил маленькую походную юрту, знал, чем Баян сумел приковать к себе внимание Субудая. Во время первой встречи с воителем он показал не только свою мудрость, но и неслыханную храбрость. Он спокойно выдержал его пронзительный взгляд, что сокрушал волю людей как нож масло и приводил в трепет не раз видевших лицо смерти воинов.

В преддверии похода на Новгород, певец не был нужен Субудаю и весь вечер приготовлений, он просидел у порога юрты в компании со своим рабом.

— Кипчак сказал, что завтра войско двинет на Новгород, — негромко сказал Баян, внимательно вглядываясь в суету лагеря. — Значит, пришла твоя пора.

Под этими словами, певец подразумевал побег, о нем мечтал каждый русич оказавшийся в монгольском плену. Об этом между двумя пленниками было давно говорено, но певец все откладывал, ждал удобного момента.

— Сегодня вечером хороший буран будет. Кости так и ломит, а это верная примета — гусляр провел руками по коленям, как бы желая успокоить мозжащие суставы.

— Снег хорошо скроет тебя от глаз ночных сторожей и поможет добраться до леса, через овраг, куда сбрасываются лагерные отходы.

— Буран — это хорошо, — согласился с Баяном раб. — До леса доберусь, а вот дальше идти будет трудно. Уж очень крепко стерегут они подходы к своему стану.

Он сокрушенно вздохнул, и его слова были чистейшей правдой. Не проходило и недели, чтобы кто-то из русских пленных не попытался, бежать из вражеского лагеря. Поодиночке или малыми группами им удавалось вырваться из лап неприятеля, но всякий раз они возвращались обратно. Точнее сказать возвращались их головы. Насаженные на колья, они находились по всему лагерю, для устрашения, как оставшихся пленных, так и своих воинов.

— Что крепко стерегут, то верно. Но стерегут в основном дороги и большие тропинки, а ты пойдешь напрямик через чащу. Чащобу степняки ох как не любят и боятся.

— Ясное дело, что не любят. Там снега по пояс, а по нему далеко не убежишь.

— Убежишь, — уверенно заявил гусляр собеседнику. — Я для этого дела у кипчаков, что охраняют обоз с награбленным в Торжке со всяким добром, лыжи выменял.

Взглядом Баян показал на небольшой продолговатый сверток, сиротливо притулившийся у края кошмы.

— У кипчаков лыжи выменял? — удивился пленный, с трудом принимая слова Баяна на веру. Каждому пленному, было, строго настрого запрещалось подходить к саням, на которых лежали тюки с награбленным добром. Ослушание каралось немедленной смертью.

— Чего тут удивительно? Голод у них так желудки сводит, что они позабыли о приказе и разрешили мне посмотреть тюки двух саней, пока они потрошили баранью голову, что подарил мне Субудай.

— Баранья голова за лыжи — эти неравнозначная цена.

— Равнозначная, если к ним добавить содержимое этого мешка — Баян проворно подтолкнул к ногам раба мешок, глухо звякнувший металлом.

— Что это?

— Твой доспех, Коловрат. Негоже славному витязю, чье имя нагоняет страх на монголов, являться к людям в этом рубище.

— Ты прекрасно знаешь, что я не Коловрат. Я только сражался рядом с ним в том бою и не смог прикрыть боярину спину — с тяжелым вздохом молвил раб и порывисто сжал свои крепкие руки, остро переживая потревоженное Баяном недавнее прошлое.

Тогда чей-то ловко брошенный аркан прочной удавкой захлестнул воина и, повалив на снег, потащил в сторону от сечи. Все было сделано так быстро и неожиданно, что никто из бившихся с врагом воинов в горячке схватки не успел закрыть спину Коловрату. Миг и стрела, выпущенная из тяжелого монгольского лука, вонзилась в темно-красный плащ витязя, пробила кольчугу и поразила в сердце.

На всю жизнь, запомнил пленный как к смертельно раненому Евпатию, подскочил десятник Берке, перевернул умирающего витязя на спину и с торжествующим криком вскочил ему на грудь двумя ногами. Как захлебывающийся собственной кровью воитель стремился столкнуть с себя сапоги монгола и как безвольно упали на снег его обессиленные руки.