Осенняя симфония: Увертюра

А огонь продолжал полыхать, поглощая все на своем пути. Его жар был столь силен, что камень, бетон, и металл сплавлялись в единый монолит. И посреди этого противного всем законам природы ада на каким-то чудом уцелевшем алтаре беззаботно сидел рыжий мальчишка, устремив к небу слепые глаза, и довольно улыбался.

ГЛАВА 1: Однажды вечером

Пасмурная осенняя погода мало кому нравится.

Людям свойственно тянуться к солнцу, ведь оно обеспечивает саму возможность их существования, и когда небо превращается в сплошную серую пелену, они впадают в хандру, становятся вялыми и подавленными. А их эмоции приобретают привкус поролона. Кто-то скажет, что множество великолепных картин и стихов посвящены и вдохновлены именно осенью, но они имеют ввиду осень в целом, как неизбежную часть вечного круговорота расцвета и увядания жизни. А не типичную осень в типичном сибирском городе.

Серые здания, которые стоили советские архитекторы, мало заботившиеся об эстетике.

Серые люди, которые одеваются в дешевую одежду темных тонов.

Серый воздух, в котором держится мелкая грязевая взвесь, поднятая тысячами автомобилей.

Серые автомобили, которые собирают на себя эту взвесь.

Серые деревья, почти сбросившие листву.

Серое осеннее небо.

Мне тоже не нравится унылый городской пейзаж, но небо — это другое дело. Не свинцовые до синевы грозовые тучи и не густые облака, а сплошная плотная пелена, которая затягивает собой все от горизонта до горизонта. Просто идеально ровный серый цвет. Каждый раз, созерцая эту бесконечность, хочется шагнуть за пределы балкона, взлететь ввысь и раствориться там. В серых небесах нет промозглой осени, нет депрессивного города с уставшими жителями, нет ежедневного давления... там вообще ничего нет. Надо просто сделать шаг и раствориться там, перестать удерживать добровольно навешенные цепи. Всего один шаг...

С усилием я остановил разыгравшееся воображение и отвел взгляд от неба. О некоторых вещах лучше не думать, они слишком легко могут стать реальностью.

Я подошел к старому, видавшему еще Горбачева, холодильнику и открыл дверцу. Со средней полки на меня с немым укором взирала одинокая луковица, а кусок копченого сыра стыдливо притулился в углу. Будто его угнетало пребывание в таком мрачном и пустынном месте.

"Здравствуй, завтрак", — мысленно поздоровался я.

"Ужин", — поправила луковица.

"Какой смысл спорить о названии, если суть от этого не меняется?" — кисло вопросил кусок сыра.

С последним утверждением я был полностью согласен, выложил лук и сыр на стол и поставил кипятиться чайник. Тем временем висящие на стене старые-престарые часы с кукушкой издали один за другим пять захлебывающихся всхрипов. Пять часов вечера, а это значит, что надо покинуть пока еще почти пустой многоквартирный дом, где тихо и спокойно, и выбираться наружу. Надо выйти на затопленные чужими эмоциями улицы, которые с пяти до девяти вечера больше всего напоминают помойные канавы. К горлу подкатила тошнота. Уже сколько времени прошло, а привыкнуть все никак не получается.

Лук с копченым сыром я сжевал на минуту. На вкус как бумага. Нет, пенопласт. Нет, сложенный стопкой картон и пластилин, точно. Может, это и к лучшему, что я не способен различать вкусы, иначе бы не смог питаться такой дрянью. Впрочем, горячий чай смыл неприятное ощущение на языке и немного взбодрил.

Выходить наружу не хочется, но необходимо. Время немного поработать, работа сама себя не сделает. Да и работа по сути ерундовая. Прибраться в доме и во дворе, приготовить еды, разобраться с нехитрой бухгалтерией и счетами, починить чего-нибудь, если возникнет необходимость, почитать книги или новости в интернет. Сущие мелочи на первый взгляд, но калеки на то и калеки, что не в состоянии позаботиться о себе сами.

Этот симбиоз образовался в момент нашего знакомства, и продолжался уже почти пять лет. Странный, ни на что не похожий симбиоз двух людей... ну или не совсем людей. Когда стало ясно, что наше появление в мире не уникально, то я задумался — а кто мы вообще? И чтобы как-то одолеть собственное невежество, выдумал нам название.

Эспер — слово короткое, но достаточное, чтобы дать общее представление. Extrasensensority Perseption, если по-английски, или сокращенно ESP — сверхвосприятие мира образом, отличным от пять стандартных чувств. ESPer — личность, обладающая этим сверхвосприятием. Конечно, такое короткое слово может дать общее представление — но только общее.

Эспер — это не виртуоз от психологии, вроде Вольфа Мессинга, заставляющий людей обманывать самих себя. Эспер — это и не шарлатан, выкачивающий деньги из суеверных клиентов или членов своей карманной секты. И даже не гротескный супергерой, моду на которых ввела американская массовая культура. В первую очередь мы видим мир немного под другим углом. В другом спектре, если угодно. Все последующее — результат этого различия. Наверное.

'Время, время!' — поторопил я себя, отгоняя бесполезные мысли.

Быстро одевшись и проверив карманы, я вышел из квартиры. Дверь запирать не стал — все равно в квартире брать было нечего даже самому непритязательному вору. Да и не сунется туда никто по доброй воле — люди почему-то сторонятся и нас самих, и наших убежищ. Может, дело в неразличимом запахе, может, в остаточном психическом излучении или еще каких-то скрытых механизмах. Точно никто не знает, потому что некому заниматься изучением феномена. Нас слишком мало, а способных к научной работе и вовсе раз-два и обчелся.

'Но кто-то все равно должен этим заниматься'.

Улица встретила меня тошнотворной смесью вкусов, густо замешанной на прогоркло-соленом ощущении усталости, в сочетании с легкой примесью раздражения и злости, острой до изжоги. Каждая эмоция имеет свой вкус, и если наблюдать отдельных людей иногда бывает даже приятно, то эмоции большой толпы, заполонившей улицы по случаю окончания рабочего дня, вызывали такие ощущения, что приходилось ежесекундно сдерживать рвоту.

'Сколько лет прошло... к такому действительно невозможно привыкнуть'.

Но это были еще цветочки. Настоящее веселье начиналось ближе к полуночи, когда большинство людей засыпало. Это было одной из причин, заставивших меня перекроить свой образ жизни на ночной. Потребность в сне даже у эспера никуда не делась, и засыпать, когда вокруг вяло бурлит тошнотворное месиво подсознания, немного сложно. Так что с часов с одиннадцати вечера и до половины седьмого утра лучше было находиться где-нибудь подальше.

Проходя к метро мимо магазина, я остановился и задумчиво посмотрел на вывеску. Надо бы прикупить продуктов, в последний раз запасов оставалось немного, а прошло больше недели. Взять сразу впрок, чтобы лишний раз тяжести не таскать. Я прикинул количество наличных денег, поморщился — в последнюю поездку пришлось поиздержаться сильнее, чем ожидалось — и вошел внутрь.

Стоя в очереди перед кассой с нагруженной немудреными продуктами тележкой, я достал телефон и принялся пролистывать новостную ленту, пестревшую громкими заголовками: 'Взрыв в Москве: кто осмелился?'. 'Число жертв превысило пять сотен'. 'В Госдуме предложили придать религиозным сооружениям вооруженную охрану'. 'Ответственность за теракт взяли уже восемь террористических организаций'. 'Правительство Москвы выступило с инициативой введения въездных виз в город'. 'На заседании Совбеза ООН была принята резолюция, осуждающая теракт'.

'Увижу Дьявола в следующий раз — уши отручу, — подумал я с легким раздражением. — И полувека здание же не простояло! Анархист недоделанный...'

— Молодой человек, вы пробиваться будете?

Я обернулся на звук, но это была всего лишь бочкообразная кассирша, которая недовольно наблюдала растущую очередь.

— Прошу прощения, — ответил я, стараясь не смотреть ей в глаза. — Задумался.

От звука моего голоса кассиршу слегка передернуло, но заметного дискомфорта в присутствии эспера она явно не испытывала. Пониженная восприимчивость, ничего необычного. Чего нельзя было сказать о стоявшем следом в очереди полном мужчине, который тут же отшатнулся на полметра назад, даже не осознавая своих действий.

— Вам пакеты надо?

— Да.

— Скидочная карточка есть?

— Где-то была... вот.

Кассирша со сноровкой, необычной для такой комплекции, ловко прокатала покупки через сканер. Я сгреб все в пакеты, расплатился и торопливо вышел из магазина. Людей здесь было слишком много, большинство возвращались с работы, заполняя торговые залы своей горько-кислой усталостью и желанием поскорее грохнуться на диван, и мне их общество было столь же неприятно, как и мое — им.

На улице уже стемнело, но количество людей уменьшаться не думало. Я прокрутил в голове возможные ощущения от поездки в битком набитом вагоне метро, с последующей пересадкой на электричку. Прикинул стойкость своего желудка, ослабленного тремя перелетами и аэрофлотовской овсянкой из эконом-класса. Мысленно пересчитал остатки наличности. После чего малодушно чертыхнулся и пошел к стоянке, где как шпроты в банке теснились такси.

Водитель попался болтливый. Очень болтливый. Настолько болтливый, что у моменту выезда за городскую черту я начал серьезно опасаться, что он случайно откусит себе язык и дальше мне придется вести машину самому. Таксист говорил обо всем подряд, начиная дорожными пробками, перескакивая на цены на бензин, оттуда его вдохновенный монолог перетекал на очередные 'перемоги' на Украине, на агентов госдепа, правительство, опять войну, на этот раз на Ближнем Востоке... после чего каким-то логически непостижимым образом соскальзывал в тему дочери-младшеклассницы, которая на уроках по закону божьему получает одни пятерки, и которая вчера вечером возвращалась с продленки и увидела какую-то здоровенную собаку...

— Вот веришь, нет — прибегает она домой, вся белая, говорит, значит: 'Там собака страшная на улице'. Ну, я и пошел посмотреть, что там как, биту с собой взял, — таксист явно лукавил. Скорее всего, на улицу он пошел не по своей воле, а был выгнан обеспокоенной женой. — Выхожу, значит, а там как налево от подъезда смотришь, там еще вход в погреб, а рядом мусорные баки стоят. А за ними гляжу — натурально два фонаря таких зеленых, во те крест. Да еще рычит так, сука! Ну, я в нее биту кинул, она и удрала, — тут таксист опять лукавил, пытался скрыть свой испуг. — Я значит поближе подошел посмотреть, а там ящик один перевернут да бита моя рядом валяется, пополам перекушенная. Ты биту-то видел? Ее ж не об каждую башку сломаешь, а там прямо перекусили. Я вон еще щеглом на заводе пахал, там станок был такой, листы стальные гнул, и один дебил туда руку сунул, так ее охватило прямо. Вот и тут так. А ящик-то, ящик! Он пустой весит не маленько, а так еще и забитый битком. Что творится-то, а... — водитель погрустнел. — Может с Зоны зараза прибежала? Тут же всего триста километров по прямой.

— Вряд ли, — ответил я. — В Карантинной зоне ничего живого не водится. Там стерильно как в операционной, даже в научных журналах писали.

— Да че они там писали, на заборе тоже вон пишут, и че? Жиды эти госдеповские все врут, мрази...

— А где это было?

— Рядом с восемьдесят шестой школой, там, где хрущевки стоят.

— Ну и как бы эта гадость на левый берег перебралась? Наверное, просто дворняга была. Звоните в Спецавтохозяйство, это их работа бродячих собак ловить.

— Да во те крест, там биту пополам перекусило!

— Всякое может быть.

На счет биты водитель говорил правду или искренне верил, что говорил правду. Во всяком случае, фальши не чувствовалось ни в голосе, ни в мыслях. Сходить что ли, проверить? Вроде бы собака и собака... это даже не запах серы, еле слышный запашок. Но он есть, потому что не укладывается в логику. Волк в город сам не пойдет, бродячие псы нападают стаей, а по одиночке очень пугливы.

'Ладно. Схожу, — решил я. — И буду надеяться, что это просто чей-то сбежавший мастифф'.

Можно считать это паранойей, но я считаю это простой предосторожностью. С одной стороны, за пять лет я не встречал никакой хрестоматийной нечисти, вроде вампиров, оборотней, барабашек, фей и прочих леших с домовыми. С другой, иногда приходилось сталкиваться с вещами, существование которых было очень сложно объяснить с точки зрения науки, а то и вовсе шло вразрез с законами природы. Но менее опасными они от этого не становились.

До нужного места добрались только к половине седьмого. Таксист вполголоса ругал неосвещенную проселочную дорогу, которая вела к стоящему на отшибе невзрачному домику. Рядом пока никого не было — с посетителями было договорено, что прибудут они к восьми. Что же, можно успеть прибраться и приготовить ужин.

Такси чихнуло измученным в условиях сибирского климата немецким дизелем и укатило прочь, увозя с собой последние купюры. Я поднял тяжелые пакеты и направился к калитке, рядом с которой висела аккуратная деревянная табличка:

'Белый маг, провидец и целитель Пересвет Аввакумов.

Дети старше 60 лет в сопровождении родителей — обслуживаются бесплатно'.

Табличку я изготовил лично, и иногда было забавно наблюдать, как посетители пытаются понять, где заканчивается серьезный текст и начинается шутка. Сам двор представлял собой сплошной ровный газон с дорожкой из плотно утрамбованной щебенки и насаженными по периметру ограды кустами крыжовника и шиповника. Рядом с крыльцом вертикально стояло толстое обтесанное бревно, земля вокруг него была очень плотно утоптана

Дом встретил меня непередаваемой атмосферой мистического таинства. Она не рассеялась даже тогда, когда я включил свет. Прихожая казалась гораздо больше и просторнее, чем была на самом деле, блики света лениво колыхались, производя на непривычного человека гипнотический эффект, а стены, казалось, наблюдали за каждым моим движением своими узорами на обоях и сучками досок. Чего-то подобного стоило ожидать. В конце концов, Смерть не просто жил в доме, он в некотором смысле и был домом. Словно в ответ на эту мысль, я ощутил вежливое прикосновение к собственному микрокосму — со мной поздоровались.

'И тебе добрый вечер, — мысленно поздоровался я в ответ. — Сегодня должны прийти люди. Сможешь им помочь?'

Утвердительный ответ пришел спустя пару секунд. Это радовало, поскольку Смерть вполне мог отказаться, не объясняя причин. И тогда бы пришлось звонить посетителю, переносить, а то и вовсе отменять встречу... морока, короче.

Начать я решил с ужина, так что первым делом прошел на кухню, надел фартук, переложил большую часть продуктов в холодильник, остальное разложил на кухонном столе и придирчиво оглядел. Приготовить еду несложно, достаточно помнить рецепт и хоть немного уметь обращаться с ножом. Но вот приготовить еду так, чтобы это было не просто вкусно, но еще и съедобно — это уже задача не для первого встречного, и подходить к процессу надо ответственно.

Передо мной было четыре картофелины, пакет макарон, две головки репчатого лука, банка тушеной оленины, банка шпрот, пакет с мукой, три морковки, какие-то кости с мясом для бульона и томатная паста. Конечно, чтобы приготовить отличный ужин, все это не обязательно, но когда входишь в кулинарный раж, бывает трудно остановиться. Единственное, что у меня вызывало сомнения, были шпроты. Сложно придумать что-то более вредное, токсичное и канцерогенное, чем латвийские шпроты в масле. Но когда альтернатива — сырная замазка, колбаса из рогов и копыт, да рыба с глистами, и не такую дрянь будешь есть.