Старик перелистнул несколько страниц. Мысль, которую он пытался сформулировать, упорно ускользала от сознания, подгоняемая страхом перед неестественностью того, что он собирался совершить. Понимание того, как делать невозможное, к нему пришло давно, но вместе с ним пришел и ужас перед собственной властью. Он отслеживал собственную мысль, притягивал к себе, облекался в нее как в одежду, позволял ей полностью себя пропитать, заместить собой все его естество, и только потом дрожащим голосом заговорил:
— Что есть пространство? Пространство есть воспринятая разумом свобода. Говоря 'пространство' — мы подразумеваем 'свободу'. Но это свобода воспринята разумом — а восприятие может быть ложно. Но слово 'свобода' — эфемерно, ибо заложенный в него смысл относителен. Так эфемерно ли пространство так, как эфемерна свобода, и ложно ли оно так, как ложно восприятие? Мы должны принять тот факт, что восприятие есть единственный способ получения объективной информации об окружающем мире. Ставя под сомнение свое восприятие, мы ставим под сомнение существование мира вокруг нас. Существование мира же неоспоримо, ведь он слишком сложен и гармоничен, чтобы его мог измыслить лишь воспаленный ум человека. Неоспоримо существование мира — неоспоримо и восприятие пространства, а пространство есть свобода. Следовательно, существование мира подразумевает свободу того, кто его воспринимает. И конкретное значение слова 'свобода' не играет принципиальной роли, ведь его изменения тоже происходят из свободы, пространства смысла. Способность воспринимать мир означает свободу — и это главный вывод из обозначенных тезисов. И если всякий волен распоряжаться своей свободой — то почему считается, что он не волен распорядиться пространством, которое воспринимает?
Магус продолжал говорить, развивая логическую цепочку рассуждений. Его мысль росла, ширилась, заполняя объем небольшой скромно обставленной комнаты. Мысль крепла по мере наполнения ее формы каркасом логических приемов и доказательств, и постепенно мир стал сдаваться под ее напором. Мысль заставляла его принимать собственные очертания, жить по своим законам, с каждым новым обдуманным и произнесенным словом все четче обрисовывая новые правила. В какой-то миг старик понял, что уже не может контролировать ее ход, потому что мысль зажила собственной жизнью, и развивалась по определенному в ней самой порядку. Он попытался отстраниться от нее, перестать думать — но в панике обнаружил, что слишком глубоко увяз в собственных умозаключениях.
А потом перед креслом, в котором сидел Магус, явилось нечто, появление которого определила бесконтрольно захватившая всю комнату мысль. Нечто ощутило свое присутствие, осознало свое бытие — и выставило собственные правила, куда более четкие и приоритетные, чем те, которые описал в своих размышлениях пожилой философ. Он приоткрыл зажмуренные глаза, ощущая, как его притянутые суждения были сметены иным миром, где все исчислимо и все измеримо, который в любой точке и в любой момент своего существования может быть описан математически, где действуют лишь доказанные экспериментально и описанные формулами законы.
[Все. Все.] — тяжелая рука похлопала его по плечу. — [Магус. Возвращайся. Ты сделал достаточно.]
Старик попытался встать, но слишком кружилась голова.
'Все нормально', — попытался сказать он, но из его рта вырвались только бессвязные звуки.
Он дрожащими пальцами полез в карман нагрудный карман рубашки за картой. На кусочке картона был изображен человек в белых одеждах, одной рукой указывающий на землю, а другой — поднимающий над головой скипетр. Ниже шла подпись, название карты. Старик смотрел на карту, ощущал пальцами рельеф изображения — и его разум избавлялся от чрезмерно разросшейся мысли, втискивался в пределы, в которых может почти нормально существовать почти человеческая личность.
Магус почувствовал, как неодолимая сила, установившая здесь свои правила, поднимает его из кресла, взваливает себе на шею и волочит куда-то. Прикосновение простыней дало понять, что тащили его до койки.
[Отдыхай.] — шептал в его голове бестелесный голос, говорящий не словами, а понятиями. — [Теперь я сам.]
Старик закрыл глаза и расслабленно выдохнул. Он не видел в темноте лица человека, который прошел в этот дом сквозь пространство, но это было и не нужно. Микрокосм Висельника, в точности копировавший естественное состояние мира, нельзя было спутать ни с чем. Его присутствие успокаивало, ведь ничего действительно страшного, чего больше смерти боялся Магус, случиться уже не могло. Зато на утро вполне могло случиться еще горячее ризотто со свежими шампиньонами на столе. Последняя мысль немного подняла настроение, и бывший доцент с облегчением направил себя в объятия сна.
* * *
— Пааспорт, пожаалуйста.
Тягучий акцент латышского таможенника, медленно шествующего по салону, пробудил от неглубокого сна. Вечером мне удалось заскочить автобус, отходивший в половине одиннадцатого, так что прибытие на место ожидалось в девять утра. А пока часы показывали шесть утра — пересечение границы и паспортный контроль.
— Пааспорт, пожаалуйста.
Я отвернулся к окну, разглядывая пропускной пункт. На языке свербело неприятное ощущение, спрессованное из семи с половиной часов поездки в жестком кресле и, что более важно, в компании полусотни спящих пассажиров.
Спящих!
Черт побери, когда мы только проехали Псков, я уже был готов поубивать половину автобуса за то, чтобы задремать хотя бы ненадолго! Впрочем, в районе Острова усталость взяла свое, а дорожные рабочие, строители и прочие любители перфораторов, пил-болгарок и отбойных молотков доказали справедливость своей профессиональной мудрости: 'Спать захочешь — уснешь'.
— Пааспорт, пожаалуйста.
Голос таможенника отозвался уже из задней части салона. Меня он просто не заметил. Точнее, изо всех сил постарался сперва не увидеть, а потом поскорее забыть то, что все же увидел. Я только что ныл по поводу недосыпания? Беру свои слова назад, иногда быть злым и раздраженным бывает полезно.
Полезно — не значит 'приятно'.
Автобус снова тронулся, уже пол латвийской территории. Я прикрыл глаза, стараясь удерживать себя на самой границе сна, чтобы тело могло отдохнуть, но сознание при этом не теряло естественной защиты от внешних факторов. А защита была. Аномалию я почувствовал еще на пропускном пункте. Слабо, но автобус проезжал мимо населенных пунктов, и в эти моменты ощущение присутствия чего-то омерзительного, инородного усиливалось. Это были лишь метастазы, основная же масса ощущалась где-то дальше на северо-западе, в районе Риги.
По спине пробежали вполне человеческие мурашки. Приходилось сталкиваться с аномалиями, накрывающими многие квадратные километры территории, даже целые города — но чтобы целую страну? Впрочем... это не играет роли.
Что есть аномалия? Аномалия — это область пространства, реже — материальный объект, испытавший на себе воздействие чего-то чуждого, и из-за этого поменявший свои свойства. Нечто необъяснимое, пришедшее извне, то, что я не могу даже представить своим скудным интеллектом, делает определенную область мира восприимчивой к эмоциям людей. Точнее к самой сильной из них.
К страху.
И мир изменяется, порождая фантомы и явления, которые невозможны в нормальных условиях — но которые с некоторого момента убивают и своих невольных создателей, и сам мир, давший им корни.
Поэтому грубой силой аномалию все равно не сокрушить, потому что сокрушать зачастую нечего. За редкими исключениями, в таких местах нет ни чудовищ из плоти и крови, ни вообще материальных объектов, на которых сосредоточены мысли людей, облекающих аномалию в форму своих кошмаров. Куда чаще приходится иметь дело с чем-то неосязаемым, или даже абстрактным. И мнимого врага приходится бить мнимым оружием.
Хитростью.
Уловкой.
Манипулированием.
Планированием и инсценировкой.
Сделать аномалии подсечку, выбив из-под нее фундамент в виде страха, намного эффективнее грубой силы. Несколько правильно и к месту сказанных слов порой сделают куда больше, чем исполинский огненный шторм. Энергетически целесообразно, как наверное выразился бы Магус.
Заснуть больше не получалось. Чтобы скоротать время до прибытия в Ригу, я достал из рюкзака 'Газовую динамику' и раскрыл на разделе, посвященном сжимаемым средам. Читать, однако, тоже получалось с трудом. Набранные мелким шрифтом формулы и не слишком удобный текст из-за тряски и недосыпа сливались в кашу, так что пользы от этого занятия не было никакой. Вдобавок, на краю сознания свербело ощущение, что за мной кто-то следит. Следить было некому и незачем, но предчувствие исчезать не собиралось. Черт те что... оставшиеся два часа пути оно периодически напоминало о себе, но слишком слабо, чтобы отследить источник. На исходе этих двух часов я с облегчением выбрался из автобуса, только для того чтобы угодить из огня да в полымя.
Рижский автовокзал сам по себе не представлял ничего примечательного — ни с хорошей, ни с дурной стороны. Слабый запах нечистот, поднимавшийся от мусорных баков на набережной и от самой Даугавы, перебивался бензиновыми испарениями. Мусора на улице практически не было, исторический центр поддерживали в хорошем виде. Вокруг мелькали небогато, но довольно опрятно одетые люди и сравнительно чистые, хотя и не новые автомобили. А я опирался рукой на стену автовокзала и изо всех сил сдерживал тошноту.
Город был отравлен.
Яд пропитывал воздух, яд окрашивал собой небо, ядом были вымазаны стены домов и асфальт улиц. Лица прохожих были отмечены симптомами отравления. Яд сочился в мои уши и ноздри, вливался в зрачки глаз, проникал сквозь поры кожи. Он хотел сожрать меня так же, как заживо жрал Ригу и все ее население. Рукой я скользнул во внутренний карман куртки за картой. Внимательно всмотрелся в изображение подвешенного за ногу человека, вчитался в название. Прогнал в памяти все события последних суток — свои поступки, впечатления, воспоминания, принятые и отклоненные решения. То, из чего состоит любая личность.
Яд отступил. Люди тоже.
Вокруг меня моментально образовалось пустое пространство радиусом почти в три метра. Взгляды большей частью скользили мимо, но нет-нет, а проскальзывало на чьем-то лице отвращение или испуг. Едва ли они осознавали причины внезапной неприязни, скорее их подсознание требовало держаться от меня подальше, а уже сознание придумывало подходящую причину.
Я приобрел в обменнике немного евро и пошел вглубь города. Сейчас предстояло самое сложное — отследить проявления аномалии, найти ее первоисточник. И, что еще сложнее, облечь его в доступные пониманию формулировки. Я шел по улицам, никуда конкретно не направляясь. На ходу что-то ел, не пытаясь вникнуть в состав, внешний вид или даже название купленного в автомате блюда. Только следил за глазами людей. У одних они были уткнуты в землю, другие с вызовом смотрели перед собой — но при этом одинаково пустые. Лица — все как одно, сероватые, хмурые. Зрелые или старческие — почти не видно молодых. Да, это был будний день, и люди направлялись на работу. Ничего странного в таком недружелюбии не было. Никто из них не выглядел напуганным. Скорее, они были подавлены.
Странно.
Сколько я ни бывал в местах, где пускали корни аномалии, везде в воздухе висела какая-то нервозность. Ожидание грядущей беды или как минимум опасения. Но пробираясь через человеческий поток, я не чувствовал в нем ни одной ноты страха. Я чувствовал аномалию, разлагавшую собой каждый кубический метр окружающего пространства — и в то же время не понимал, как она может здесь существовать. А если я чего-то не понимаю, то начинаю нервничать.
'Кажется, придется прибегнуть к посторонней помощи'.
Я достал телефон и принялся набирать сообщение:
'Суп отшельник. Есть что по Латвии? Новости-происшествия'.
Можно было купить пару местных газет или просто зайти в магазин или кафе, где включен телевизор с новостным каналом. Даже не зная языка, я бы смог уловить общий смысл заложенной в тексте или звуке информации. Но в СМИ попадает далеко не все, а вот Интернет — совсем другое дело. И чтобы в этой яме дерьма найти жемчужину ценной информации, нужен очень опытный ассенизатор.
'Надеюсь, он не забыл зарядить телефон'.
Ответное сообщение пришло всего через минуту. Я даже удивился такой оперативности со стороны Отшельника. Обычно его трудно было растолкать.
'Ваш баланс менее...'
Черт. Роуминг.
Постепенно я уходил от узеньких улочек исторического центра, забираясь в менее респектабельные районы, и чем больше углублялся в них, тем очевиднее становилось, что ухоженный, заставленный небольшими старинными домами в стиле 19 века домами центр — просто небольшой красивый пятачок, окруженный морем карикатурно-уродливой даже не российской, а советской действительности. Большинство домов вокруг было намного старше меня, построенные по общесоюзным типовым проектам; по улицам, заваленным опавшей листвой, которую никто не собирался убирать, скользили красные, видавшие виды трамваи; тротуары были просевшие по краям, все в трещинах, заставлявшие помянуть добрым словом выложенные морозостойкой плиткой пешеходные дорожки в своем городе. Только одежда европейских марок на прохожих и автомобили позволяли определить, что я не провалился во времени на тридцать лет назад.
В целом это создавало какую-то завораживающую картину всеобщего увядания. Казалось, что люди вокруг с огромным усилием сегодня заставили себя встать с постели, выбраться на улицы, где дул промозглый морской ветер, и отправиться на работу, в школу или институт. Их шаги приглушал ковер из опавших листьев, и он же готов был их подхватить, если кому-то не хватит сил, и он рухнет прямо на улице.
И всех их покрывал собой все тот же яд. Нет, не так. Чем больше я смотрел на прохожих, тем больше формулировка 'яд' отступала на задний план, пропуская вперед 'семена' или 'паутину'. Или даже 'паразитов'. Хе-хе, подходящее определение. По сути, я сейчас был единственным здоровым в пораженной чумным поветрием стране, будучи защищен от внешнего влияния собственным микрокосмом, развернутым внутри тела.
Запиликал телефон, дав знать, что Отшельник прислал ответ:
'Тебе куда пасту запилить?'
'При чем тут паста?' — не понял я, и только потом сообразил, что речь идет не о спагетти, вермишели или макаронах, а о тексте, где он собрал найденную информацию.
'Скинь так архивом как док'.
Потому что лезть в интернет мне тут будет ну слишком накладно. Через несколько секунд пришло еще одно сообщение, к которому был прилеплен довольно объемный файл. Наверное, Отшельник второпях копировал содержимое страниц целиком, а не только текст.
'Потом почитаю', — решил я и зашагал дальше.
Внешне Рига, за исключением центра, выглядела уныло и депрессивно, но не более уныло, чем большинство городов России осенью. Ничего странного внешне не наблюдалось. Обычно в случае чрезвычайных происшествий первыми на ноги поднимали полицию, а то и внутренние войска — но единственная замеченная мной патрульная машина излучала то же самое склизкое уныние. Можно было сделать вывод, что никакого толку от простого наблюдения не будет. Надо было общаться с местными.
