В течение нескольких месяцев удалось собрать все возможные данные о Карантинной зоне, которые только возможно было собрать. Факт первый — Карантинная зона имела строго 1453 метра в диаметре, ни миллиметром больше или меньше.
Факт второй — Карантинная зона имела форму правильного цилиндра, и не имела ограничений по высоте. Во всяком случае, даже самые высотные аэростаты не смогли определить верхнего предела. Вероятно, она распространялась так же вглубь, вплоть до самого центра Земли. По этой причине предполагался высокий уровень естественной солнечной радиации в ней.
Факт третий — в Карантинной зоне не могло существовать ни одной живое существо вне зависимости от вида и уровня организации. Млекопитающие, птицы, земноводные, бактерии, вирусы — при пересечении границы все они рассыпались в атомарную пыль. То же самое касалось любых искусственных материалов, горных пород осадочного типа и большинства металлов. Пересечь границу могли только предметы из магматических пород или таких металлов как серебро, железо, платина, золото и некоторые другие. Ну и вода, но это мало чем могло помочь.
Факт четвертый, наиболее значимый — все, что было в Карантинной зоне, там и оставалось. За все время наблюдений она не расширилась ни на метр, но и не сузилась. Состав воздуха и почвы, радиационный фон даже в считанных сантиметрах от границы всегда оставались нормальными. Разве что удалось взять пробы воздуха с помощью специально изготовленных емкостей.
Указанные факты, особенно последний, были немедленно распространены для всеобщего ознакомления но, как оказалось, поздно. Разнообразные апокалиптические секты плодились как саранча. Пострадавший город, еще недавно славившийся на всю страну своими университетами, научными институтами, техно-внедренческими зонами и Академгородком, теперь стал мишенью для десятков тысяч паломников со всего мира, приезжавших поклониться 'месту явления господня'. Или 'следу от стопы Аллаха'. Или даже 'Поцелую Кришны'. К самой Карантинной зоне они пролезть не могли — брешей в стене не было, а периметр круглосуточно патрулировали солдаты с собаками снаружи, и роботы, в чью программу была заложена безусловная директива стрелять по любому, кто не имел разрешающего инфракрасного маячка — внутри. Однако они шлялись по улицам, докучали горожанам и всячески способствовали моральному разложению своими проповедями о грядущем конце света, которые настанет уже в эту пятницу. В принципе, полиция и армия могли бы разогнать этот балаган за считанные дни, но дело неминуемо вылилось бы в кровопролитие и массовые беспорядки и погромы. Кроме того, на защиту паломников неожиданно встала городская и областная администрация. Это было объяснимо — со всех концов планеты в далекую и холодную Россию ехали люди небедные, ежедневно пополнявшие местную казну почти на миллион рублей. Гораздо хуже дело обстояло с теми сектами, которые собирали бедных граждан, а таких на излете глубочайшего экономического кризиса, сопряженного с кризисом идеологии, накопилось огромное количество.
Охват сектами принял настолько угрожающий размах, что спустя два года после 'Августовского инцидента' с подачи Патриарха и Совета муфтиев, в Государственной Думе был принят закон, окончательно перечеркнувший больше ста лет развития общества. 'Закон о культурной обороне' фактически закреплял в стране статус православия никонианского толка как государственной религии, за исключением нескольких национальных республик, где предпочтение отдавалось исламу или буддизму. Закон божий был сделан обязательным к изучению в школах, богословие выгнало из институтов философию. Пропагандистские церковные программы получили огромное финансирование, какого прежде не получала ни одна общественная инициатива. Но самое страшное было в том, что церковь получила власть в важнейших светских отраслях — образовании, науке, медицине и культуре. Формально это было необходимо, чтобы впутанные в секты люди не навредили себе и другим, распространяя свои бредовые идеи. На деле это дало церкви право без суда запрещать любые неугодные книги, фильмы или сайты, увольнять любого врача, преподавателя или журналиста, устанавливать свои нормы и правила подачи информации, и переписывать учебники. Конечно, было очень много недовольных, но возмущенные голоса граждан потонули в дежурном визге московской интеллигенции и громких судебных процессах против 'экстремистов' и 'оскорбителей чувств верующих'.
Как бы то ни было, через пять лет после 'Августовского инцидента' шум вокруг Карантинной зоны улегся окончательно, только раз-другой в месяц в новостях проскальзывал скучающий рапорт о том, что изменений нет и в окрестностях все в порядке. Активность сектантов тоже резко пошла на спад, после того силами ФСБ были истреблены духовные лидеры а рядовых членов принудительно подвергли калечащему лечению нейролептиками. Страна вернулась к относительно спокойной жизни, пускай уже по новым правилам. Информации в современном мире было слишком много, чтобы воспринимать ее всю. Где-то случались кое-какие происшествия — но о большей части из них никто не слышал. Некоторые из этих происшествий нельзя было объяснить рационально — но всем было безразлично. Исполинская язва на теле Земли оставалась предметом интереса для немногочисленных иностранных ученых, но не для рядового обывателя.
В небольшой сибирский город больше не приезжали толпы журналистов. Поредел поток паломников, да и местное население сократилось почти на треть. За стену никто без чрезвычайной необходимости не ходил, но поскольку все вернулись обратно живыми и здоровыми, об этом тоже постепенно перестали беспокоиться. Даже туповатые солдаты гвардии из караульных рот умудрились ни разу никого не подстрелить.
Лишь однажды, когда еще не было высокой бетонной стены, к Карантинной зоне пришел один человек. Он выглядел как юноша, не старше двадцати лет, но вел себя так, словно единственный имел право здесь находиться. Он спокойно прошел мимо всей охраны, и долго, бесконечно долго стоял у самого края образовавшегося котлована. Его лицо имело странное выражение, отсутствующее и в то же время напряженное. Только живые глаза отражали напряженную работу мысли. В полной неподвижности юноша простоял несколько часов, полностью погрузившись в размышления, а потом пришел к какому-то решению, и исчез, словно его здесь вообще не было.
Но этого никто не заметил.
Глава 5: Отравленный край
— А не боишься, что я все расскажу про вас? — напоследок спросило млекопитающее.
— Рассказывай на здоровье, — я подал руку Жрице, прижимавшей к груди пакет с немногочисленными пожитками. — Все равно тебе никто не поверит. А, Луна!
— Да?
— У меня есть небольшая просьба.
— Я слушаю.
— Можешь завтра заехать к Смерти, на столе в гостиной лежат счета за газ и электричество. Их нужно оплатить, деньги я верну тебе, когда из Латвии вернуть.
— Эм... — кажется, она была немного удивлена. — Ладно.
— А, еще. Меня не будет, по меньшей мере, неделю, это еще если повезет. Можешь какой-нибудь еды ему привезти? Которая уже готовая, чтобы даже разогревать не надо. В общем, кормить раз в три дня, выгуливать не обязательно.
— А сам он никак?
— Вообще никак. Он же слепой. И глухой.
— Ужас, — протянула Луна. — Ну... ладно.
— И за Жрицей пригляди. Она несовершеннолетняя, документы мы ей еще не сделали, зрения она тоже лишилась, и со своим психическим восприятием не до конца освоилась.
— Слушай, я все понимаю, но у меня учеба, да и вообще...
— Ты готова бросить слепую сироту на произвол судьбы в чужом городе?
— Блин, чтоб тебя... ладно, уговорил.
— Спасибо, я с первого взгляда понял, что на тебя можно рассчитывать. Ну, спокойной ночи.
— Я только не поняла, с чего это ты вдруг подорвался на ночь глядя, да еще за границу.
— Карантинную зону знаешь?
— Знаю.
— Это то, что нас ждет, если я туда НЕ поеду.
На лице Луны, да и ее ручного примата, отразился неподдельный ужас.
— А что тогда там случилось?!
— В другой раз расскажу, когда времени побольше будет. Жрица, идем.
Оставив за спиной Луну наедине со своими домыслами, мы поднялись на пятый этаж. Идти пришлось по лестнице, потому что лифт опять не работал. Точнее, все еще. Второй месяц, если точно. Кажется, все уже привыкли к такому положению вещей, и не думали трясти за шиворот управляющую компанию, воспринимая необходимость тащиться пешком как должное.
Ожидаемо, дверь так и была не запертой, и ожидаемо дома все оставалось на своих местах. Я украдкой взглянул на Жрицу. Слепота — это неудобно даже для эспера, но лучше ослепнуть, чем созерцать холостяцкую берлогу. Хотя кажется, она задержалась на пороге. Даже интересно, как для нее выглядит эта квартира...
К большой удаче, удалось разыскать комплект чистого постельного белья. Пока Жрица устраивалась на ночлег, я пошел на кухню и вытащил из буфета сверток вощеной бумаги. У меня были некоторые сомнения, стоит ли брать это с собой... Из-под бумаги в лунном свете приветственно блеснул металл пистолета.
Глупо.
Просто глупо.
Там, где в плоть мира запускает свои когти аномалия, стрелять просто незачем. А зачастую и не во что. Кошмар редко имеет физическое воплощение, потому что прошли времена, когда люди боялись чего-то конкретного. Несчастья и беды прошлого обретали плоть в образах чертей и мифических существ. Современные страхи плоть потеряли. Может от того, что стали намного ближе и понятнее?
— П-простите... а что у вас в руках? — Жрица появилась в дверях кухни и теперь 'смотрела' на оружие.
— Это? Пистолет, обычный 'Макаров'. От деда остался. Сам тоже старый, ему больше полувека, но он до сих пор в рабочем состоянии.
— Он... страшный.
— Разве?
Жрица кивнула. Ее реакцию можно было понять. Информационные следы могут не выветриваться очень долго, и чем дольше вещь была в употреблении — тем прочнее метки. А эта железка, прошедшая Афганистан, Чечню и постсоветский ад, наверняка убивала.
Пистолет вскоре занял свое место между бритвой и сменой белья. Сменной одежды вообще стоило взять побольше. Не известно, сколько придется провозиться, а покупать что-то на месте слишком дорого. Кстати про деньги... с того, что получили несколько дней назад, многое уже ушло на платежи и закупки. Нужно было экономить — в том числе на транспорте. Путь до Латвии неблизкий, и влетит не в один десяток тысяч. Это если добираться поездом или самолетом.
Альтернативного варианта хотелось бы избежать. Я только-только пришел в норму, и вздумай снова играться с физическими законами, в Риге приземлился бы ничего не соображающий эспер в полном беспамятстве. Что немногим лучше аномалии. А Смерть, телепортировав меня и Жрицу из Москвы, выбрал свой лимит на пару месяцев вперед. Дьявола просить бесполезно. Правосудора тоже — не его профиль.
Мысль описала график загадочной функции и приняла значение 'Магус'. Жил он неподалеку от Санкт-Петербурга, а оттуда до Риги можно было добраться сравнительно быстро и недорого, на автобусе. Я вытащил смартфон и отправил сообщение. Ждать пришлось недолго — сказывалась разница в часовых поясах, он еще не успел лечь спать.
'Добрый вечер. Что случилось?'
'Сущие пустяки. Можешь переместить меня к себе?'
'Ух. Может что попроще попросишь?'
'Ты же умеешь'.
'Я-то умею. А потом неделю отлеживаться придется'.
'Магус, у меня тут вот-вот в Риге аномалию прорвет'.
'А самолетом? Всего одна пересадка в Москве'.
'Дорого. И визы нет, а в аэропорте контроль строгий'.
'Так ты и на автобусе или поезде без визы не проедешь'.
'Границу я и своим ходом перейду. Кто меня там остановит? В вот цены на билеты — это проблема'.
'Денег тебе жалко, а старого человека не жалко'.
'Тебе прибалтов не жалко, так Ригу пожалей. Красивый город же. Наверное. Я там не был. Кстати, сегодня Луна в гости заходила'.
'И как она себя вела?'
'Расскажу при личной встрече'.
'Чтоб тебя, жук такой... Ладно, только выйди в безлюдное место'.
'Хорошо. Отпишусь, когда буду готов'.
Напоследок я затолкал в рюкзак книгу по газодинамике, вытащенную из сваленной в углу кучи, и оставил на столе несколько тысячных купюр для Жрицы. Настроил переадресацию на ее телефон, кратко проинструктировал, что делать, если кто-то позвонит, объяснил, где находится ближайший магазин. Вроде, ничего не забыл... разве что мысленно пожелать ей удачи. Слепота все равно остается слепотой, даже частично скомпенсированная психическим восприятием. Было бы времени побольше... но обстоятельства всегда против нас.
— Ну ладно, если что — можешь звонить. У тебя в телефоне номера идут по порядку — сначала мой, потом Луны. До свидания.
Потом я ушел. Через силу, потому что задержись еще немного — нашел бы с десяток дел, которые надо обязательно доделать, и этим бы нанес больше вреда. Жрице одной тут будет трудно — но хотя бы найдется чем заняться. Выгоняя из головы левые мысли, я торопливо шагал по направлению к набережной. Места там было достаточно, чтобы никого случайно не задело, и добираться ближе всего. Всего через двадцать минут я уже стоял у самой поверхности воды, и отправлял Магусу сообщение из одного слова:
'Готов'.
* * *
В месте, отдаленном от той набережной на многие тысячи километров, пожилой и довольно полный человек с недовольным видом несколько раз перечитал полученный текст и захлопнул давно вышедший из моды телефон-раскладушку. Возраст и жизненный опыт утверждали, что нельзя ввязываться во всякие авантюры и идти на такой риск, но их одергивали совесть и чувство обязанности тому странному человеку, который в свое время спас его от участи худшей, чем просто смерть. Человек ли?
Используя вместо имен карты, они могли сохранять свое самосознание, и хотя называли себя эсперами, но в большинстве своем мало отличались от людей. Они обладали той же способностью мыслить и чувствовать, бояться и радоваться, и даже капризничать и лениться. Некоторые даже ухитрялись вести бизнес или работать по найму.
Но этот... человек, четыре года назад при первом знакомстве вместо того, чтобы представиться, продемонстрировавший карту с надписью 'Hanged man', был другим. Первое время старик сомневался, есть ли у него вообще личность. Как позже оказалось — да, была. Но не подавленная или разрушенная, как это иногда случалось у наркоманов или шизофреников. Висельник производил впечатление маленького ребенка во взрослом теле, знающего обо всех понятиях добра и зла, дозволенного и запретного — но не вкладывающего в них никакого смысла. В ходе долгих их разговоров, когда лично, а чаще посредством Интернета, он жадно ловил каждую мысль 'Магуса', но не принимал безоговорочно на веру, а своим поистине невероятным интеллектом, расчленял и перерабатывал, приходя к порой людоедским и аморальным, но всегда непоколебимым выводам. В прежние годы Магус бы правую руку отдал за такого студента. Теперь, сидя в темноте с книгой на коленях, он начинал задумываться — а кому кого пристало учить?
