Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я уже стал вполне законченной бессердечной сволочью? Мучаю, пугаю бедного ребёнка... Он, наверное, 48 года рождения, сейчас — 62-ой. Только что осиротел, бедняга. Седьмой класс. Дитё.
Хотя... Здесь же "Святая Русь"! Какое — "седьмой класс"?! Какие дети?! Передо мной — посвящённый воин Перуна! Получивший имя перед Священным Дубом! От самого бога! "Перед лицом своих богов торжественно клянусь...". Самостоятельная боевая единица. И — судебно-административно-управленческая. После смерти отца — один из наиболее вероятных кандидатов на место главы ЗАТО, закрытого административного территориального образования: "Литва Московская". Доберётся живым до места-должности — будет сам "судить, казнить, вершить, подчинять и вопрошать". Целый народ.
Тельце ещё детское, головёнка ещё пустенькая. Но на ней вот-вот будет поротвический аналог "шапки Мономаха". Или — не будет. Вместе с головой.
— Я... Я буду служить тебе. Если похоронишь моего отца так, как велит обычай моего народа. Клянусь своей честью, своей жизнью и своей душой.
Мальчик подставляет шею под мои руки. Но я отодвигаюсь. Время удивления уже ушло. Время ярости — прошло тоже. Пришло время восприятия и понимания, время — добивать смыслами. Мне мало словесного признания моей власти, мне нужно душевное признание. Даже — задушевное. От корней мозгов и костей мыслей.
— У тебя нет "если". "Если" есть только у меня. Я тебе ничего не обещаю. Господин не даёт клятв рабу. Может быть, если у меня будет время и настроение, я подумаю о твоей нужде. А может — и нет. Как мне захочется. Подумаю ли я, что я решу — моя воля. У тебя воли нет. Ты отдаёшься мне в рабы. Сам, полностью, добровольно. В собственность, в двуногие животные. У тебя нет чести — для раба это абсурд. У тебя нет своего тела: вот это мясо со шкуркой и костями — принадлежат мне. У тебя нет ни души, ни бога. Ибо ты отдал свою душу двум богам сразу. Ни одному из них не нужны предатели. Ты — нищая, голая, пустая, плачущая, слабая... сволочь. Не способная найти своего места ни в мире дольнем, ни в мире горнем. Мусор, отброс, прах под ногами. Так, Кастусь?
Я, наклонившись к его лицу, внимательно вглядываясь в глаза, держу его за подбородок, крепко, чуть встряхивая его голову в такт моим словам. С вывернутыми за спину руками, голый в прохладе ночи, лежащий животом на толстом бревне, он совершенно беззащитен, совершенно лишён свободы движения, он — "в руке моей". В самом очевидном, "геометрическом" смысле. Сам себе иллюстрация своего ближайшего будущего.
Короткий проблеск возмущения в начале моего монолога, сменяются растерянностью, отрешённостью, покорностью. Как у тебя с буддизмом, малыш? Это же так привлекательно — отказаться от своей воли. Карма, фатум, предопределённость, высшая сила... Только нужно отречься. От всего: от имущества, статуса, чести, близких, желаний... От мира. От себя.
А ведь ты ничего не теряешь: у тебя и не было никогда своей воли! Ты был у папы с мамой, тебя пасли жрецы и наставники, ты следовал обычаям и поучениям. Минимум обязательств, ноль ответственности... Твоей. Собственной. Лично и осознанно выбранной и принятой. Теперь твоими папой и мамой, богом и обычаем буду я. Я тебе нравлюсь? В этой роли...
— Да.
— Господин?
— Да, господин. Ах!
На бревно вспрыгивает Курт. Бегал где-то, шельмец. Я тут чуть с перепугу не обделался, а он... Хотя — зря я так. Во дворе он был, а что в драку не полез, так я и не командовал. А прямой опасности мне не было. Всё правильно сделал, волчара, ты — мой тайный козырь. Пятый туз в колоде.
Я треплю Курта за ушами, чешу шею. Одной рукой. А другой — держу за подбородок своего новоявленного раба. И вижу, как... Да сколько ж можно! Куда не глянь — везде парные юбилейные рубли! Прямо жалко — такое добро пропадает!
— Г-господин... у вас с-с ним... г-глаза... одинаковые-е-е...
И — заныл. Закрыл глаза, сжал губы, но я чувствую, как дрожит рвущимися рыданиями его горло в моей ладони. Тоже мне, воин Перуна... Хотя нос к носу с князь-волком... От такого и взрослые вояки обделываются. Да ты, Ваня, себя вспомни!
Наклоняюсь к его уху и шепчу ласково:
— Ты — никто. Ты — прах. Ты — отброс выброшенный. Но таких я и ищу. Такие нужны мне. Мне — "Зверю Лютому". У которого князь-волки — бегут у стремени.
Залитые слезами распахнутые, доверчивые, изумлённые, "надеющиеся на призрак надежды" глаза:
— З-зачем? Зачем... ищешь?
А теперь ласково, с многозначительной, покровительственной улыбкой — "это ж так просто! Это ж все знают!":
— Сказано же: "и последние станут первыми". Понял?
Кастусь ошеломлённо переводит взгляд с меня на волка и обратно. Чуть шевелятся губы: уже не рыдания, ещё не слова.
Голяди по моему кивку распутывают ему локти, внимательно, вместе с высунувшим на сторону язык Куртом, смотрят, как Кастусь, обеими руками, одевает на свою шею ошейник и вздрагивает от негромкого щелчка, уводят его на поварню умыться, одеться, перекусить... После таких-то переживаний аппетит должен быть зверский.
Глава 274
Довольно редкий случай в моей нынешней практике: подчинение без употребления сильной боли, извращённого секса и сильнодействующих наркотиков. Просто продал мертвеца.
Ничего нового. Я уже вспоминал, как красноармейцы под Минском в 1944 битых немцев местным продавали — похоронить за мундиры. Здесь — отдать свою свободу за костёр.
Надо будет сделать этому Будрысу приличное огненное погребение. Чтобы факел стоял метров на десять. Пусть у Кастуся спектр вызываемых мною эмоций дополнится чувством искренней благодарности. И глубокой уверенностью в завтрашнем дне: "Хозяин — сказал, хозяин — сделал".
Вроде, всё прошло успешно. Только забот новых подвалило. Раз Кастусь наследственный князь "поротвичей", то это надо использовать. Как-то... оптимально.
Я оглядываю двор. Что-то ещё забыл... И натыкаюсь взглядом на вдруг встрепенувшегося Фанга.
— Ты чего?
Фанг крутит головой, к чему-то прислушиваясь. Потом успокоено поворачивается ко мне:
— Народу много идёт. Оружные. Конные и пешие. Наши — ходить тихо не умеют.
Тут ворота заскрипели, распахнулись. И в проёме нарисовались три богатыря. Аким, Яков и Артёмий. Богатырская застава. Два калеки, одна кобыла: Аким на своей белой приехал. Это радует: спас я тогда животное от живодёрни.
Следом за ними во двор повалила толпа конно-пешего народа.
Что Чарджи на коне... без вопросов. Кроме одного: где он боевого коня на покосе взял? Но и Хрысь верхом! Чудеса...
Здесь были мои косцы с заимки, курсанты и слуги из Пердуновки, включая даже нескольких ткачей, челядь из Рябиновки, с десяток "пауков"... Очень взволнованный Фриц со здоровенным деревянным молотом для забивки свай в руках. "Горнист" в ватнике с глупо поднятым топором. Увидел, что я его заметил, покраснел и топор убрал. Из заднего ряда вывернулся ужом и кинулся к трофейному оружию Прокуй. Начал горячо втолковывать своему подмастерью — спокойному взрослому мужичку из черниговских:
— Ты на заточку! На заточку глянь!
Его подмастерье спокойно кивает. Но покой ненадолго: Ольбег с Алу уже тащат в разные стороны трофейный боевой пояс:
— Отпусти! Я первый взял!
— Ну и что что первый! А я старшее...
Аким подъехал ближе и укоризненно посмотрел на меня с коня. Чего? Я опять виноват?! Что я опять не так сделал?!
— Что ж ты, Ваня, не просигналил? Что у тебя тут уже... Мы там... все в мыле, во весь опор... А он, вишь ты... квасы распивает... А я, старый дурак... как на пожар...
— Как два старых дурака.
— Старых дураков — трое.
Артёмий и Яков присоединились к укоризне от Акима.
— Дык я ж говорил! Кабы здесь с ним чего, не дай бог, так тут бы уже гром гремел и земля тряслася. Огонь бы стоял столбом до неба и вороний грай до окоёма...
О, и Ивашка верхом на "табуретке". Очень... уверенно сидит.
— Да что ты там говорил! Мальчонка! Один! Против воев! Оружных и бронных...!
Аким раздражённо отмахивается от Ивашки и неуклюже, стараясь не держаться руками за луку седла, пытается слезть с коня.
— Ежели по головам считать, то конечно. А ежели по сути... "Ходячий мертвец" — из лучших бойцов, сам учил. Князь-волк... Они в лесу, говорят, любого бронного гридня в два рыка берут. Да и мальчонка... Все ж знают: Иван Акимыч — Зверь Лютый. Его ж чтоб зашибить... хрен сломаешь. Весь в тебя, Аким Яныч.
Лесть в столь грубой форме, особенно от Артёмия, мгновенно улучшает настроение владетеля. А я... Мне стыдно. Я вправду забыл дать отбой ополчению. Но ведь прибежали! Сколько народу прибежало меня спасать! Даже обруганные днём ткачи, даже мужики с "Паучьей веси"! Похватали топоры и дреколья и десяток вёрст ночью, бегом по лесу... Ванька плешивый с набродью схватился! Бей чужих!
Слава богу, что до боя дела не дошло. Бойцы-то из них, конечно... Но — приятно.
— Я тут, честно говоря, больше визжал. Ворогов-то Сухан сулицами побил, да выученики Фанговые. Забрались через забор и со спины. А я так... внимание отвлекал.
— Ага. Отвлекальщик-визжальщик. А что у ихнего старшего в плече твой ножик торчит — это он сам от твоего визга вставил?
Мда... У Акима проблема с руками, а не с глазами. Голяди, вытаскивают мой ножик и начинают обдирать последнего мертвеца. Точно — последнего: "башенная дама" — живая, начинает шевелиться и стонать.
— А скажи-ка мне, чудище лесное, почему ты ворогов сам не положил, почему по такой мелочи мелкой пришлось Ванятке бегать?
Нормально. Аким такие вопросы вопрошает... То — "три старых дурака как на пожар", а то — "мелочь мелкая".
Фанг явно не хочет объяснять, крутит головой. Потом выдаёт "отчёт в телеграфном стиле":
— Увидел чужаков, понял — кто, зашёл глянуть. Отроки мои... могли не стерпеть. Тут... безобразничают. Начал по-хорошему. Эта... княгиня. "А! Волхв-выкрест!". А она сама такая. С крестом. Тут она как взбеленилась: "Взять его!". Я за топор — она мне: "На колени!". И — грудью на меня. Я как-то... Ну, нельзя её! Растерялся. Прохлопал. Навалились... У неё на груди... Её род... Она — из держащих Вселенную. Из растящих калину.
Та-ак. Потрясатель Вселенной у меня в хозяйстве уже есть. Вон на коне сидит. Орёл степной. Во тьме ночной. Теперь ещё и держатель Вселенной появился. Держалка.
Средневековье, блин. Суеверия, итить их повсеместно ять. Ни пройти, ни проехать. Плюнуть некуда — везде герои, боги, ангелы, черти, святые, потрясатели и держатели... Или их потомки с поимённой родословной в сорок колен и артефактами из Валгаллы. Или где их там изготавливают? Малой Арнаутской-то пока ещё нет.
Хотя, конечно, не новость: сходный случай был в... где-то по ту сторону Атлантики.
"Одно мгновение Ункас наслаждался своим триумфом, глядя со спокойной улыбкой на эту сцену. Затем он отстранил толпу гордым, высокомерным движением руки, вышел на середину с царственным видом и заговорил голосом, возвышавшимся над шепотом изумления, пробегавшим в толпе.
— Люди ленни-ленапов! — сказал он. — Мой род поддерживает Вселенную! Ваше слабое племя стоит на моей броне! Разве огонь, зажженный делаваром, может сжечь сына моих отцов? — прибавил он, с гордостью указывая на простой знак на его груди. — Кровь, происходящая от такой породы, потушила бы ваше пламя. Мой род — родоначальник всех племен!".
У Ункаса на груди была вытатуирована черепаха, а у этой дамы? Она ещё одетая — надо слазить, посмотреть. Но Фанг же увидел! Сквозь одежду?! Волхв-рентгенолог? Или — узист? Он сказал — "у неё на груди". Это он про блямбу с камушками?
— Авундий, принеси-ка безделушку.
А вот это никуда не годится. Мои приказы должны исполняться мгновенно и точно. Авундий стоит и смотрит на Фанга. А Фанг смотрит в пламя костра. Саламандру пляшущую увидал?
— Не посылай — умрёт. Никто из людей, кроме самих хранителей, не может взять священную гроздь калины. Ни живой, ни мёртвый. Это закон древних богов. Это — запретно.
Зрас-сь-те.
Как говаривал Жванецкий: "Запретных вещей нет, есть вещи нерекомендованные".
Ребята! Как вы мне надоели со своими религиозными выдумками! У меня ещё соломотряс не доделан, а тут вы со своей "священной гроздью"... И чего с этой патлатой велесятиной делать? Либо посчитать сказанное ценными разведданными и наградить, либо — невыполнением приказа и расстрелять.
Как обычно, из двух зол — выбираем третье.
Личным примером, впереди на белом коне, о-хо-хо — поясница затекла, всё сам, всё сам... Вытаскиваю ножик, топаю к "башенной бабе". Через два шага... Фанг у меня на пути. Не пускает.
Он, чего, мозгой стронулся?! Бунт на корабле!!!
Глаза в глаза. Велесоид хренов... Забыл, как я тебя горящей оглоблей мордовал?! Как по болоту выволакивал?! Как ты мне присягу присягал?! Ты же клялся! Ты, хипатый кусок лесного перегноя...!
Вокруг полно народа. Просто толпами. Кто-то занят делом, кто-то баклуши бьёт, слонов слоняет. Только несколько человек видят наш... разговор. Ещё никто не понял, а даже если кто-то что-то... то не сдвинулся.
Слева на траве вдруг возникает тень от костра. Голова и два треугольных уха торчком. Уши начинают прижиматься. Фанг переводит глаза на князь-волка. Потом на меня. Потом... Как-то промаргивается, яснеет глазами, мягко опускается на колени.
— Господин. Не делай этого. Это — смерть.
Если бы он на этом остановился — я бы послушался. Фиг его знает, какие заморочки на здешние артефакты навешиваются. С ядами, например, они не худо работают. Не всё, что на расстоянии руки — полезно брать руками.
Но он продолжил:
— Древние боги. Столь древние, что для них и Перун, и Велес... И ваш Христос — просто расшалившиеся дети. Не допустят. Несущий калину... Калина — путь между миром живых и миром мёртвых. Хранители пути... Если убить — пути откроются и в мир хлынет... Если хоть одна ягода из грозди выпадет... Ты не можешь взять.
Твою мать! Я — не могу?! Ты меня учить будешь?! Ты меня остановить хочешь?! Против моей воли?!!!
— Ты забыл — кто я. Ты забыл слова мои в первую нашу встречу, в подземелье в Рябиновке. Вспомни: пришёл на Русь новый зверь. Зверь невиданный и неслыханный. Пришёл путями новыми, прежде не хожеными, до времени закрытыми. И нет от него защиты. Ни у кого нет. Ни у зверей, ни у людей, ни у птиц небесных, ни у гадов ползучих. Помнишь? Ты тогда сам сказал: обезьяна белая, бесхвостая, бесшёрстая. Нет у неё ни когтей длинных, ни зубов острых, ни чешуй прочных. Ненугалимаш звериш. Я, я сам! — иду путями! Мимо хранителей. Если они успели спрятаться. Сквозь них — если нет.
— Но, господин...
— Фанг, или ты веришь мне, или тебе нет места здесь.
Я посмотрел через его голову на женщину. Она уже пришла в себя и ворочалась на траве, связанная. Здоровенная, тёмно-красная блямба на её шее болталась маятником.
Обошёл Фанга, ещё несколько шагов. Не двигается, на спину мне не кидается. Уже хорошо.
Так. Где тут у нас что? Не хотелось бы ножиком рвать золотую цепочку — тонкая работа.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |