Тени Реальности 2: Час Быка

Молчу, не в силах ничего произнести...

'Дай мне руку' — шепчу я, подразумевая: 'Я помогу тебе отсюда выбраться, ведь ты сейчас в ловушке здесь, а я чуть не убил тебя вместо помощи' — но сказать я это не могу. Нет сил.

И опускаю вниз другую руку, правую, чтобы помочь ему выбраться из ловушки на дне завода, спастись, поднявшись на перекрытия решетчатого коридора. И я не знаю, куда девается кольцо. Его нет в той руке, что я опускаю вниз, чтобы схватить человека. Либо оно обиделось и ушло, либо упало вниз, потому что я раскрыл ладонь и не заметил в смешанных эмоциях, либо всосалось в обгоревшую ладонь, дав мне силы... Не знаю.

Человек вновь отворачивается от меня — ощущаю — потому что у меня нет сил смотреть на него, только стоять и краснеть. Единственное, что я вижу и ощущаю — он поднимает вверх свою левую, кажется, руку и хватается за мою протянутую ладонь, чтобы выбраться из ловушки. И всё понимаю — что человек не может выбраться с завода. Двери на вход и выход только на уровне перекрытий, а он внизу, заперт здесь чем-то. Наши ладони сцепляются, и я начинаю тянуть наверх, шепча про себя что-то дебильно-глупое, в духе 'ничего страшного, я спасу тебя...'. Ощущая, что я не скажу этого вслух — просто спасу, просто помогу, потому что я буду не в силах смотреть в глаза этому человеку, зная свою вину и подозревая, что в ответ я услышу только слова 'тебе нет прощения', которые слышать я совсем не хочу, ведь они полностью сомнут моё самоощущение.

И когда я начинаю тянуть наверх, по чуть-чуть, за сцепленное рукопожатие за ладони и запястья — я очухиваюсь, с дичайшей головной болью, бешено хватая ртом воздух, и вскочив с пыльной земли.

Однажды мир раскроет тайны нам,

Взорвав цветные сны из грязи с кровью,

Вернутся ломко-золотые дни, горящие,

Холодным светом изо льда на небе,

Сойдутся в ржавых небесах и лёд, —

И ярость, столкнувшись в бесконечном,

Пунктирно-злобном танце, без гноя боли,

Только верь...

Странные слова шепчу я, очнувшись, пытаясь изгнать образ того, кого я видел, до сих пор стоящий перед глазами. Также как и ощущение прикосновения, как будто наши руки до сих пор сцеплены в невозможном пожатии. Я кричу, глядя в небо, не обращая внимания на жгущее лицо солнце. Я согласен, согласен вспомнить! Но это слишком больно, слишком страшно, слишком изменит всё! Не могу себя потерять, только не это. А ведь полотно судьбы — оно такое, нельзя противостоять ему так долго, иначе можно выпасть из него навсегда. Неужто всё происходящее завязано на то существо, чьё имя я даже не могу вспомнить — из животного страха, из лютой гордости, из ощущения самопожертвования, ведь именно я сделал всё то, что сделал ради... Того, чтобы спасти всех... Как я думал.

Но я много что думал. Нет, нереально сложно. Поднимаюсь на ноги, открывая без страха искривленное изуродованное лицо солнцу, глядя по сторонам. Вокруг что-то происходит, нечто важное, однако меня не интересует ничего из окружающего. Я воздеваю руки к небесам, чувствуя как, по потерявшим чувствительность руинам щек, стекают слезы, и рычу в пространство, извергая из себя поток невозможной, нереальной мощи энергии:

— Я готов упасть на колени, но тебя всё равно нет!

И горькая ярость раскрывается крыльями за моей спиной, поднимая в воздух, заставляя взлететь и подставить горящее, я даже язычки пламени и дымок перед глазами, лицо свету. Весь я охватываюсь пламенем, начиная гореть, но разве такая боль имеет значение, когда ты на грани принятия и осознания самого себя и своего вычеркнутого ритуалами прошлого? Нет, не имеет. Имеет значение лишь невозможность ничего изменить, к чему тогда эти все видения?

И ярость выплескивается снова и снова, заслоняя местные небеса черными тучами, возникшими из ниоткуда, и синими бушующими молниями. Порывы ветра колеблют моё пылающее существо, с рук и туловища сползают и срываются ветром тлеющие и дымящие руины балахона, обнажая меня. Тело горит, обнажая мускулы и сосуды, череп, плавя мышцы, заставляя их течь и меняться.

— Я согласен, я принимаю свой путь, я принял дорогу ярости, чтобы искупить очищающим огнём всё, слышите?!

И протягиваю руки вниз, туда, где шло, но уже останавливается в связи с произведенной мною бурей, сражение между безнадежно проигрывающей группой мародеров-иномирцев, которых привел сюда я — и местным воинством света.

Это всё слишком глупо, — они ничто по сравнению с моим горем и болью. Опускаю ладонь вниз, туда же, где в десятках метров подо мной застыли фигуры людей и прочих разумных существ...

Разглядываю свою конечность, продолжающую тлеть — черная корка кожи, покрывающая белую кость, местами проглядывающую через оную. Длинные загнутые когти, из сплавленной плоти и кости, — ничего человеческого.

И даю излиться своей ненависти, всей, что накопилась за столь долгое время, заставляя сорваться с кончиков когтей черные, жирные, толстые молнии, сетью падающие на всех, кто находился там, далеко подо мной.

Спину разрывает поток живительной боли, крылья разворачиваются целиком, заставляя меня заорать в диком вопле, запрокинув голову к затянутым Тьмой небесам, и опустить вниз ещё одну искаженную ладонь, чтобы излить болезненную лихорадку и через неё.

Вижу себя даже со стороны, так сильно искажаются мои чувства, всё моё существо, которое не может вместиться в своём бремени грехов в одной оболочке целиком.

Черная, длинная, изрыгающая из всей своей плоти дым, фигура, с распахнутыми крылами с полуночными стальными перьями, из которых вылетают искры алых молний. Запрокинутый в крике рот, с торчащими длинными искривленными кинжалами клыков. Неестественно ломаные руки — и с них срывается чистая Тьма, падающая на землю, на много километров вокруг, обращая всё в прах, погружая во мглу...

Грехи — искупают ошибки! Лишь боль, ярость, невыносимые страдания для себя и окружающих — могут позволить искупить старые превратности судьбы, собственную глупость!

Меня как будто размазывает по окружающему, я больше не в состоянии сознательно контролировать себя — уже ни на гран. Остатки плоти под черной коркой пылающей спекшейся кожистой массы растягиваются как на дыбе, заставляя меня ощущать, как всё внутри растягивается, плывет, искажается...

'Нет'.

Что это? В моей голове слова звучит голос. Только я уже понимаю чей... Заставляя задрожать всеми остатками человеческого внутри Карающего Ангела Архонта.

'Ты думаешь, что это поможет?'.

Я теряюсь, полностью и мгновенно. На кончиках пальцев дрожат готовые опять сорваться молнии, и падаю вниз, наземь, стрелой черно-алого огня, теряя сознание...

* * *

Ксана поднялась на ноги, разглядывая чернильную, растрескавшуюся равнину вокруг. Спекшиеся тела, в которых нельзя было уже признать ни своих ни чужих. Только рассеивающиеся тучи и дымящаяся степь. Больше всего дыма было там, куда упал Ярт...

Только вот не Ярт. Она теперь знала о нём больше, гораздо больше, через её разум прошли все картины, заполонившие разум этого демона. И она теперь даже не была уверена в своём 'я', потому что они заставили нечто всколыхнуться и внутри неё, вызывая злобу и ярость.

Сплюнув на шипящую, обжигающую корку земли, она решительно пошла к месту падения алого ангела, чтобы привести его в чувство и увести обратно, домой. Ксана уже не знала зачем и почему, её собственное сознание плыло и горело внутренним пламенем, выжигающим остатки старой психической оболочки, обнажая... Что-то.

Неважно что, на самом деле. У неё ещё есть дела. Расхлебывать то, что сотворили другие, да.

Оглянувшись по сторонам, она ощутила, что к яме в земле, с глубокими, рваными краями, уже приближается кто-то ещё. Единственный, кто выжил кроме неё. Алуайа. Киборг, лишенный плаща, покрытый копотью и грязью, выглядел ещё более устрашающе нежели обычно. Но её это вовсе не смущало.

Подойдя к Алуайе, она ткнула её в плечо, нагибаясь над дырой в плоти почвы, чтобы разглядеть Ярта или то, что от него осталось.

— Что будем делать? — Её голос рванул хрипотцой.

Алуайа медленно обернулась.

— Ты будешь приводить его в чувство, если там осталось хоть гран... А я займусь перетаскиванием ресурсов. Буду работать до утра, но переправлю все ценности на нашу базу. О том что случилось — молчание. Придумаем следующую легенду... — Алуайа загудела сервомоторами, сжав кулак. — Мы попали в засаду, но Ярт пожертвовал собой, спася всех и уничтожив нападавших. Оно почти так и было... Только в его мотивах я не уверена.

— Договорились. — Просто ответила она, оставляя киборга с его золотом.

Спрыгнув в яму, Ксана, не морщась от жара, опустилась на колени, прикоснувшись к ещё дымящемуся лбу человека. Да, человека, и никак иначе. Ведь что такое человек? Разум, который может контролировать себя и испытывать иные эмоции, нежели только те, что ощущает Алуайа, например. А сила и происхождение не имеют значения.

— Ты знаешь, что редкостная сволочь? — Обратилась она к лежащему в изломанной позе Ярту.

В её разуме вспыхнула краткая мысль-ответ: 'Знаю'.

— И я должна тебе помочь? — Царапнув ногтем его щеку, отколупнув кусок нагара, тихо спросила она.

'Как хочешь, я не могу о чем-либо просить тебя'.

— Думаю, лучшим наказанием тебе будет, если я помогу. — Прошептала она, и со всей силы врезала кулаком в его обгоревшую грудь, вложив в удар всю собранную ею магическую силу. Затем она подняла свою ладонь над тем, что было его лицом, и растопырив пятерню, вгрызлась ногтями в его личину.

Тело, лежащее перед ней, задергалось и начало снова меняться, возвращаясь к привычному состоянию, разбрызгивая вокруг буро-черную жижу, кусочки гноя, брызги крови и ещё что-то.

По Ксане прошла волна необратимой ярости, заставив её заорать, в унисон с начавшим также вопить Яртом...

Спустя несколько часов она откинулась на край обгорелой стенки ямы, и присела на корточки, разглядывая отползающего в другой угол колдуна. Он принял свой обычный ныне облик, она справилась.

— Всё закончилось? — Спросил тот, едва шевеля своими привычно-изуродованными губами.

— Нет, всё только начинается. — Пообещала ему Ксана и отключилась.

Забившийся в угол беспомощный, окровавленный колдун, медленно, как будто вспоминая как правильно говорить, прошептал:

'Рана вскрыта, гной истекает вместе с очищающей кровью, но что будет дальше неизвестно даже Архонту, которого нет...'.

По равнине гулял злой ветер, разгоняющий тяжелые облака и волочащие сгоревшие черепа и куски тел по истлевшей земле.

Часть Третья: Путь

Глава 21

Накинув на плечи плащ и, закрепив плотнее маску на лице, я поднялся с кресла на ноги. Трость в руку, и можно идти. Неважно куда, неважно зачем. Надо решать старые долги. И искупить их можно только полным падением во Тьму. Меня нет — я это только оболочка для своих старых грехов, и путь к изменению только один. Уничтожить всё, что надо и создать то, что нужно.

Кровью, болью, абсолютной жестокостью. Ко всем и самому себе. Лишь упав на самое дно, очистившись отказом от того, что составляет выстроенную твою личность — можно избавиться от всего ненужного, отрешиться... И, возможно, взлететь иным, если мне протянут руку.

Глянув в зеркало, я смаргиваю — усилием воли заставляю себя не видеть рядом того, кто разговаривает со мной. Не время вспоминать имя этого существа и всё что нас связывало — а также и мир вокруг нас. Нет, я ещё не готов. Нужно сотворить ещё порядочно зла, чтобы разрубить все узлы. Только искупив старые ошибки и разорвав свою связь с тем миром, что находится вовне, можно рискнуть в попытке получить шанс. Скорее всего, его не будет. Но хоть раз за последние годы я должен.

Новое совещание, вот что ждет меня. Все руководство кланов Ури и Арье съехалось в наш особняк. Количество награбленных ценностей, перенесенных на стальном горбу Алуайи и пригнанных ею людей, было так велико, что даже нашими методами мы чуть не обрушили местные финансовые рынки. Зато богатства хватило на вербовку и проведения обряда нерушимой клятвы еще на сотню наемников и близких 'по духу' сектантов, ставших теперь полноценными клановцами. И выдать каждому самое современное оружие. Оформить особняк в роскоши и праздности. Обезопаситься лучшими охранными системами. Подкупить всех возможных чиновников Механизма, чтобы нас не существовало при любой адекватной активности в их глазах.

А теперь мы должны решить вопросы связей с Ури и Арье. Они думают, что получат свою долю. Глупые. Как говорил один из наших, который еще любил писать для людей — 'Лес ещё не восстал'. Поэтому их ожидает сюрприз. Всех ожидают сюрпризы. В курсе только Ксана. Не знаю почему, но она есть часть всего происходящего. Когда она рядом, я почти не вижу тех фигур, что встают перед моими глазами, заставляя вертеть головой в поисках несуществующего. Да и её слова, ухмылки, жесты... Они действуют как ни странно успокаивающе, отсылая к чему-то... Неважно.

Выйдя из своей спальни, я тихонько постукиваю тростью по паркету, взглянув на подошедшую тут же Ксану. Да, она почувствовала, видимо.

— Это правда, всё то, что мы сейчас будем делать? — Спрашиваю зачем-то у неё.

Та злобно смотрит на меня, но растягивает губы в ухмылке.

— Да. Мы принесем всем счастье, верно?

— Верно...

Подавив желание прикоснуться к её лицу кончиками пальцев, возникшее откуда-то изнутри, я только киваю и спускаюсь по лестнице, к общему залу. Открывая спину ей — и зная, что если она выхватит свой трофейный меч, то я не смогу успеть уклониться и выжить. Острая игра, но так и надо. Мне надоело играть по придуманным мною же шаблонам. Я хочу избавления, так или иначе. И оно — придёт. Ксана с этим как-то связана. Вот даже сейчас — фигуры прошлого исчезли... Странно. Как она может быть связана с этим? Но думать об этом не собираюсь.

Двери передо мной открываются. Пути назад нет. Вообще нет никакого пути, если на то пошло, кроме попытки вернуться к прошлому. А будущее и настоящее — мешают в этом. Вот и всё. А если потом про меня будут говорить, что я сошедший с ума властитель каких-то бастардов... Какая мне разница? Тем более, с точки зрения даже нашей морали я наделал уже достаточно. Не к чему цепляться. Мне необходимо только искупление. И я вижу к нему единственный вариант развития событий, доступный для моей глупой персоны.

Не глядя ни на кого, вхожу в створки дверей вместе с Ксаной, следующей слева от меня. На её лице застыла презрительная ухмылка. Судя по всему — она презирает в первую очередь меня? Не знаю и знать не хочу. Но только ей я сейчас готов верить просто так. И это уже знак того, что я на верной дороге. Буду придерживаться своих взглядов хоть раз.

Дойдя до кресла с черепом Елисея-Ивана, не обращая внимания на молчащих окружающих, рассевшихся в своем местническом порядке, я опускаюсь на одно колено перед ним, заглядывая в полированные глазницы.

— Спасибо тебе, друг, за то, что своей смертью дал мне ещё один знак. Всё тлен, кроме наших желаний, правда?

Резко разворачиваюсь к залу.

— Я предлагаю тут же отказаться от всех формальностей и перейти к делу.