Квинт Лициний 2

"О как! — дочитав, встал и взволновано заходил вокруг стола. — О как! А вот это... Это — уже принципиально. Число операций растет не быстрее, чем полином от объема входных данных. Так-так-так. Нет, ну не обязательно все будет так гладко", — попробовал он остудить свой восторг, — "алгоритм, имеющий лучшую верхнюю оценку сложности, вовсе не обязательно будет наиболее удачен для практической реализации. Симплекс-метод в наихудшем случае экспоненциален, однако для обычных входных данных работает хорошо. Здесь же доказанная полиномиальность в худшем случае. Да, будет очень интересно сравнить практическую эффективность методов. Но, всяко, хорошая гарантированная оценка объема вычислений в ряде случаев очень важна. К примеру, у военных или в космосе в темпе реального времени, когда важно заранее знать максимальное время получения решения с требуемой точностью".

И дальше весь день его мысли, словно магнитом, все время притягивало к этой статье.

"Ах, как обидно, — с досадой восклицал он про себя, — решение валялось у всех на виду как минимум лет тридцать, и толпы математиков дружно промаршировали мимо. А надо было лишь взглянуть под иным углом. Хм... А ведь теперь все линейное программирование стало относиться к классу полиномиально разрешимых задач. А вот это — фундаментально. Это сразу ставит результат в ряд немногочисленных классических."

Докладчик на трибуне повысил голос, приближаясь к выводам. Леонид Витальевич пошевелился, разминая затекшие ноги, и приоткрыл глаза, прислушиваясь. Да, всё так, как он и предположил в начале выступления. Хорошее исследование, крепкое. Но не блестящее. Не то, что утренняя статья...

"Кто там автор? Соколов... Новая фамилия, кто-то из следующего поколения прорезался", — академик хорошо знал ленинградскую школу функционального анализа — в конце концов, это его с Фихтенгольцем детище — но такого не помнил. — "Странно, что место работы не обозначено. Матмех? Стекловка? И что еще более странно — нет обычной сопроводиловки от научного руководителя. Ну, да ладно, все постепенно выяснится. А работа — чудо как хороша".

Он вытащил из дипломата лист бумаги и, вполуха прислушиваясь к завязывающейся дискуссии, начал писать:

"Уважаемый Андрей Владимирович! Я с большим интересом и удовольствием ознакомился с Вашей работой..."

Глава 11

Ленинград, Московский парк Победы

Что ни говори, а этот зимний парк, если в него углубиться, зрелище унылое: ряды тощих елей вдоль засыпанных снегом аллей и престарелые тополя, отвратительные в своей наготе. Безлюдные аллеи, нелепый шахматный павильон... Вдали, словно напоминая о жутковатой истории места, гигантским бетонным скелетом нависает замершая на несколько лет стройка.

Я еще раз повернулся, старательно осматриваясь: никого, только под завывание ветра зябко жмутся друг к другу две гипсовые спортсменки в легкомысленных летних нарядах; летом их покрасили под бронзу, и теперь, присыпанные снегом, они наводят на мысль о студентках из дружественной африканской страны, что спьяну промахнулись мимо своей общаги.

Подходящее место.

Несколькими ударами носка я пробил в плотном сугробе дыру поглубже. Затем заложил туда две алюминиевые баночки из-под диафильмов. Повезло — кто-то выкинул целую коллекцию, и теперь у меня голова не болит, во что упаковывать отснятые пленки. Притоптал сверху, похлопал перчаткой, затирая следы, и присыпал все снегом. Отошел, критически разглядывая.

Нормально, ничего им криминалистика нового не даст.

Еще раз перепроверился: скамейка справа от спортсменок, напротив левой пары ножек. Так и напишу.

Довольно насвистывая, я пошел в сторону метро, оставляя за спиной закладку с совсем недетским содержимым: подробной схемой двухсторонней конспиративной связи и обзорами, выстраданными за последние две недели.

Теперь можно со спокойной совестью поразвлечься. С этой мыслью я и поехал на Галёру за заказом.

Тот же день, вечер.

Ленинград, ул. Егорова, общежитие института инженеров железнодорожного транспорта.

Длиннющий коридор словно прострелил старое здание насквозь, оставив в стенах по входному и выходному отверстию — по окну на торцах, мутноватым от осевшей пыли. Двери, двери, двери — бесконечные двери по обе стороны, застарелый запах мастики и потрескивание рассохшегося паркета елочкой под ногами.

Нашел нужный номер и замер, прислушиваясь. Я был готов ко всему, включая веселый рёгот из уже пьяных глоток — все-таки старый новый год. Но было тихо.

На мой стук из-за приоткрывшейся двери сначала осторожно выглянул один глаз. Идущий откуда-то сзади рассеянный свет окрасил его в загадочный темно-синий, почти кобальтовый, цвет.

— Ты?! — поразилась она, распахивая дверь настежь.

Стало светлей, и в глаза девушки вернулась приметная голубизна. Выражение крайнего недоумения на ее лице сразу окупило потраченное время.

— Я... Привет. Пустишь? — и протянул вперед здоровенную коробку из "Севера".

— Ох, моя любовь — "Фигурный"! — ее брови радостно взметнулись вверх, и я был энергично вдернут в комнату.

Софья, опершись на косяк, наклонилась мимо меня в коридор и повертела головой, оглядываясь. Я судорожно выдохнул сквозь зубы — близко, слишком близко, аж теплом прошлось по лицу...

— За репутацию беспокоишься? — усмехнулся через силу и опустил на пол сумку.

— Да что мне та репутация, — отмахнулась, прикрывая дверь, и небрежно дунула вверх, прогоняя свалившуюся на глаз прядь светлых волос, — да и чем ты ей можешь навредить?

— Ну, вот и славно, — легко согласился я, передавая торт, — а чай в этом доме найдется?

В животе у нее протяжно заурчало, и она ойкнула — негромко и смущенно.

— Брось, — махнул я рукой и наклонился, расстегивая молнии на сапогах, — между нами, врачами, говоря, что естественно — то не безобразно.

— А это в честь чего вообще? — Софья демонстративно покачала тортиком.

— Пятница тринадцатое, — меланхолично пожал я плечами, распрямляясь, — порой в такие вечера творятся страшные злодейства и великие непотребства.

Она неожиданно зло прищурилась:

— Так, ребенок, может мне лучше прямо сейчас тебя за дверь выставить? С твоими подростковыми фантазиями?

Я неторопливо повесил куртку на гвоздь и обернулся, стараясь придать своему голосу убедительности и укоризны:

— Поразительно, как в такую очаровательную головку могут приходить столь похабные мысли? Да еще по столь незначительному поводу...

Софья побуравила меня взглядом исподлобья. Видимо, я прошел какую-то проверку, потому что спустя пару секунд она начала краснеть. Посторонилась и смущенно забормотала, глядя куда-то в пол:

— Проходи... Я сейчас чай... Только лук доварю, там уже почти готово.

— Лук? — заинтересовался я, — французской кухней балуешься?

Мы склонились над эмалированной кастрюлькой, что парила на электрической плитке.

— Вот, — подняла она крышку, показывая. Там в побулькивающей желтоватой жижице лоснилась мелко порубленная луковица.

— Ага, суп с плавленым сырком, — догадался я, принюхавшись, — лук, морковка, картошка и вареная колбаса?

— Здесь упрощенная рецептура, — покачала она головой и швыркнула с ложки, пробуя готовность, — только лук. Вряд ли ты настолько голоден... Ты как, вообще, меня нашел?

— Будешь смеяться, — я завертел головой, осматриваясь, — но прием "родственник из провинции" в твоей регистратуре сработал. Главное — пожалостливее шмыгать носом... Сколько тут у тебя, метров десять есть?

Высокий потолок был свежевыбелен, вдоль стены — одинарная панцирная кровать, прикрытая узорчатым покрывалом, на полу — тонкий матерчатый половик. В общем, было чисто и опрятно, даже несмотря на кривовато поклеенные обои. Да и сама Софья в легком домашнем халатике и теплых тапках на три размера больше выглядела неожиданно уютно.

— Девять, — она тоже заозиралась, — это еще ничего, за стенкой четыре с половиной, да на семейную пару с младенцем.

— Весело, — заметил я и прошел дальше, к столу. Обои над ним пестрели надерганными из журналов картинками, преимущественно с Мироновым, Тихоновым и Делоном.

— Крас-с-савчики... — протянул, разглядывая. Вышло неожиданно желчно.

— Ого, ревнуешь? — мурлыкнула она, расслышав интонацию. Губы ее изогнуло ехидцей.

— К бумажкам? — задрал одну бровь и смерил Софи высокомерным взглядом, а потом фыркнул, — глупости какие... — и неожиданно почувствовал, как заливает жаром щеки.

Да что за черт! Проклятый возраст...

— Мальчишка... — протянула она насмешливо, откровенно любуясь моими пылающими ушами.

— Ну да, не девчонка, — подтвердил я торопливо, — нормальная реакция. Согласись, было бы гораздо хуже, если бы я краснел, исподтишка любуясь товарищем по парте.

Софья опустила глаза и чему-то тихо улыбнулась. На обращенной ко мне щеке проявилась милая ямочка.

Заглянула в чайник:

— Есть водичка — не надо идти. Ладно, давай чай с тортиком пить, а супчик мой пусть настаивается на завтра. Или, даже, послезавтра, — и она попыталась разрезать столовым ножом бечеву на коробке.

— А нормальный нож в доме есть? — отодвинул я ее вбок. — Этим только головы мухам отпиливать...

Она побренчала чем-то в ящике стола, а потом извлекла на свет божий проржавевшую по краю железяку, наполовину обмотанную потертой темно-синей изолентой.

Я закатил глаза и с безнадежностью в голосе уточнил:

— Бруска точильного, конечно, нет? — а потом вернул должок за "мальчишку", снисходительно протянув, — у, женщина.

Справились в итоге. Я накромсал, иначе это не назовешь, торт, она заварила в литровой банке крепкого чаю, и мы бодро стартовали.

Первый кусок закончили ноздря в ноздрю, но на втором Софья решительно вырвалась вперед: я уже неторопливо ковырял чайной ложкой в жирном шоколадном креме, а она продолжала перемалывать безе с настойчивостью оголодавшей саранчи. Дальше я и вовсе паснул, осоловело откинувшись на спинку. Она же приступила к третьей порции, но тут завод кончился и у нее — смотреть на торт с вожделением во взоре еще могла, но есть — уже нет.

Я, расслабившись от сытости, беззастенчиво разглядывал девушку и делал то, чего обычно старался избегать: думал о себе.

Кто, в сущности, я есть? Что за странное создание из меня получилось: и не подросток с опытом взрослого, и не взрослый в теле подростка? Откуда это сочетание несочетаемого?

Неукротимость желаний, что заставляет делать глупость за глупостью и получать от этого болезненно-сладкую радость — да вот хоть прямо сейчас. И, рядом с этим, вроде бы взрослое стремление взять на себя ответственность за кого-то еще, прикрыть, приписать за собой — не за красивые глаза и не в надежде на тварное тепло, а просто так, для себя, для души...

Химера, как есть, настоящая темпоральная химера...

"Его превосходительство зовет ее своей, и даже покровительство оказывает ей" — выстучал я пальцами мелодию из водевиля.

Софья тем временем доклевывала крошки безе со дна коробки:

— Как семечки, — призналась, смущенно улыбнувшись, — не могу остановиться.

Наконец, она отложила ложку. Оперлась локтями на стол, сложив кисти перед ртом, и чуть подалась вперед. Взгляд стал игриво-снисходительным:

— Ну, расскажи, что принес в дневнике за четверть? Что по поведению? Девочек в классе не обижаешь?

— Об оценках, значит, хочешь поговорить... — сладко улыбнулся я в ответ. Она тревожно заёрзала на стуле, что-то учуяв в моем тоне. Я выдержал паузу и продолжил, — давай, расскажи тогда, почему не даешь больным указания аспирин молоком запивать.

Она открыла рот, собираясь что-то сказать... И закрыла. Потупилась и потянулась долить чаю в наполовину полный еще стакан.

Я тихо порадовался. Умение вовремя промолчать дается лучшей половине человечества настолько плохо, что редкие исключения из этого правила заслуживают к себе особо бережного отношения — наподобие существ, внесенных в "Красную книгу".

— И мне добавь, — закрыл я тему и еще раз покрутил головой, вглядываясь уже в детали.

Со шкафа, что отгораживал кровать от двери, на нас свысока поглядывал видавший виды рыжий чемодан с округлыми латунными уголками-накладками. Из-за него высовывались рукояти бамбуковых лыжных палок с потертыми лямками. На открытой сушилке, что на подоконнике — посуда вразнобой. Среди нескольких алюминиевых ложек и вилок откровенно столовского вида выделялся своим добротным блеском штопор. Стопка разномастных книг рядком.

Я пригляделся к названиям на корешках и поперхнулся.

— Ой, вэй'з мир... — схватился за голову, — какой же я идиот!

— Есть такое, — согласилась Софья степенно, — а как догадался-то?

Я обескураженно потер лоб кулаком. Сколько сил брошено не на то, сколько времени протекло зазря между пальцами... А ведь мог бы и сам сообразить, без подсказки!

— Ты стенографию изучаешь? — спросил у девушки.

— Что? — она явно не ожидала этого вопроса. — Ну, да, ходила на курсы...

— Сложно? — спросил я просто что бы что-то сказать. Какая, на самом деле, мне разница, сложно или нет? Для меня — нет.

Эх, а ведь мог бы на каникулах не строчить тетради стопками, а стенографию изучить — и те же самые обзоры просто полетели бы, и еще время осталось...

Я разочарованно вздохнул и прислушался к объяснениям.

— ...сокращение написания букв, большую часть гласных выкидываем, на окончание слов по одному из специальных символов — и сразу раз в пять запись идет быстрей. Смотри, — она с энтузиазмом выхватила из стопки тетрадь и потрясла ею перед моим носом, — вот, мой конспект последней лекции в Малом Эрмитаже по прерафаэлитам — два часа всего на трех листах уместилось... Что?

Я молча смотрел на нее.

— Ну, чего? — она еще раз дунула вверх, сгоняя непокорную прядь.

— Прерафаэлиты, значит? — уточнил я, с трудом удерживая голос спокойным.

Она поняла. Прищурилась:

— Думаешь, если тетя здесь вот так живет, то она совсем идиотка?

— Нет... Но... — я смешался, — ты и прерафаэлиты...

Ее глаза подернуло хмарью близкого уже шквала, и я выпалил с жаром, не задумываясь:

— Слушай, извини дурака. А? Виноват, правда. Осознал, каюсь.

Выражение острой обиды в глазах напротив заколебалось, словно решая, разразиться взрывом или нет, а потом перетекло в усмешку:

— Эх, пользуешься ты моей девичьей слабостью... Ладно, за "Фигурный" торт я еще и не то могу простить.

— За этот или за следующий? — выдохнул я с облегчением.

Вот ведь, зараза, давно так по ушам не огребал... И, что обиднее всего — заслуженно.

Ее взгляд посерьезнел:

— Кстати, на обедах экономил или у родителей стянул?

Я вольготно откинулся на спинку стула, сцепил пальцы за затылком и обрадовано сообщил:

— О, с тебя тоже вира.

— Вот как... — она задумчиво потеребила мочку, — для овощебаз, донорства или укладки рельсов по ночам ты еще молод. Ну, давай, быстро придумывай.

— Двойная вира, — с удовольствием огласил я, — или, даже, тройная, раз согласна была стыренное есть.