Трудная профессия: Смерть

Никита приподнял край брошенного мной при бегстве спальника и поднес фонарь ближе.

— Вот и твой страшный монстр, — улыбнулся он. — Иди сюда, не бойся.

Вересной предъявил мне маленького древесного жука, с заслуженным чувством победителя неспешно продолжавшего путь уже по отвоеванному спальнику. Никита подставил ему ладонь, потом осторожно поднял в воздух, предъявляя мне.

— Ну что, будешь настаивать на казни или ограничимся изгнанием?

— А? — я еще плохо соображала.

— Раздавить или вытряхнуть наружу? — судя по лицу Никиты, он предпочитал второе, я с ним была солидарна.

— Ни в коем случае не убивай, просто вынесем... подальше.

— Согласен. Держи.

— Ай! — я снова быстро переместилась в угол, отпрыгнув от протянутой руки.

— Да чего ж ты так боишься? Он ведь не кусается.

Никита осторожно ко мне приблизился, видимо боясь, что следующим прыжком я пробью в палатке дыру.

— Протяни руку, — я несмело подставила ладонь, он пересадил на нее жука.

— И совсем не страшно. Ну что, с тобой прогуляться?

Кеды я зашнуровывать не стала, просто всунула ноги: для короткой перебежки сойдет. Никита поступил также и вышел за мной, освещая поляну фонариком.

— Ксюша, ты куда намылилась?

— Хочу отнести подальше, что бы точно не вернулся.

— Тогда лучше в Москву отвези. Только глаза ему завязать не забудь, чтобы дорогу не запомнил.

Я опомнилась, притормозила на краю поляны, присела и бережно выпустила пленника на траву. Жук моментально в ней потерялся.

— Ну что, назад?

Я тщательно перетряхнула свой спальник на предмет других несанкционированных обитателей и снова в него забралась, Никита выключил свет. В темноте мне снова стало не по себе, я начинала засыпать, но тут же просыпалась и принималась ворочаться.

— Чудо ты... — наконец проворчала сонная Женька, придвигаясь ближе ко мне и обнимая за плечи. — Успокаивайся и спи...

Еще пару минут помаявшись, я крепко уснула.

Когда проснулась утром, обнаружила, что Вересная подменила себя на своего брата: теперь я лежала на его плече. Осторожно, опасаясь разбудить парня, которому и так от меня ночью досталось, я вывернулась из спальника, натянула кеды, набросила куртку и вылезла из палатки.

— Привет! — обрадовалась мне Женя. — Выспалась?

— Ага, — виновато сказала я. — А ты?

— Отлично выспалась. А утром еще двух жуков отловила.

Я мысленно поставила жирную галочку напротив правила "не ночевать в палатках".

— Как вы так спокойно к ним относитесь?!

— Дело привычки. Умываться будешь?

— А душ не предусмотрен? — улыбнулась я.

— Можешь нырнуть в речку. Взбодришься точно, при такой температуре.

— Лучше взбодрюсь кофе, — как и все мои знакомые коллеги, я предпочитала мыться в горячей воде.

— Тогда умывайся, а я вскипячу воды, — предложила Женя. — Тоже еще не завтракала...

Пока она готовила кофе, успела умыться я. Пока я делала кривоватые бутерброды, успел проснуться и умыться Никита. Пока мы завтракали, к утреннему костру подтянулась вся зевающая компания, с кружками и едой. Все обменивались впечатлениями и строили планы.

— Народ, а давайте на следующих выходных на озера махнем, уже только мы? — предложил Митя. — Пока погода хорошая стоит, надо ловить момент.

Идея всем пришлась по душе, только Аня вынужденно отказалась из-за уже запланированной поездки с родителями.

— Мягкова, а ты чего молчишь? Ты с нами?

— Нет, не смогу, — покачала головой я.

— Ксюш, а чего так? — поинтересовалась Лабутчер. — По деньгам еще дешевле выйдет, чем сегодня. Если Женька не сможет, то я тебя довезу туда и обратно. Поехали!

— Лера, я просто не могу. Даже не из-за денег.

— Но почему? — спросил Андреев. — Тетка против?

Я вздохнула, покусала губы, посмотрела в сторону недоумевающих одногруппников, потом на выжидающе смотревших на меня Вересных. В конце концов, какой смысл бесконечно это скрывать?..

— Жень, ты можешь им все объяснить? — попросила я ее. — Я не в состоянии, лучше пока вещи соберу.

Она понимающе кивнула, я направилась к нашей палатке. Разговор-то слышала, но моей целью в этот раз и не было от него сбежать, а только не участвовать лично. Информация о ситуации потрясла группу, они негромко переспрашивали Вересную о деталях и переглядывались.

— Так это она сейчас на себе всю семью тащит? Ужас... Что, с тетей совсем плохо? И родственники не помогают?

— Родственников нет, — не стала углубляться в тему Вересная.

Она, конечно, знала про усыновление, но не посчитала нужным сообщать и это тоже.

— Тетя у нее совсем в тяжелом состоянии, сестре лучше, но до "хорошо" там очень далеко. Ксюшка на двух работах пашет, в лаборатории и комендантом, да еще дома и в больнице разгребает.

— А мы ее лабораторными работами загрузили... — покачал головой Коля. — Почему же она сразу не сказала?!

— Ты с ней первый день знаком? — ответила встречным вопросом Женя.

После повисшей паузы она добавила:

— Ладно, я все рассказала, что сама знаю. Давайте собирать лагерь, скоро выдвигаться домой. Сегодня пробки будут, лучше выехать пораньше.

Ребята задумчиво принялись собираться. Расспросами меня не мучили, за это я была признательна. Я знала также, что никто из них не станет болтать налево и направо о моей ситуации. Теперь, когда им все было известно, мне вдруг стало легче, также как тогда, когда узнала Вересная. Объяснить это было сложно, потому что я вовсе не искала сочувствия и не хотела помощи, и так уже слишком многих вовлекла в свои проблемы. Но, тем не менее, я почувствовала облегчение от того, что теперь они знали правду.

Поездка пошла мне на пользу, вернувшись домой я с новыми силами взялась за дела. Пришлось нанять вторую сиделку — Танремия вернулась в институт, а Джури с наставницей теперь находились в разных палатах, одна Лариса не могла уследить за обеими. Снова выручила Тамара Викторовна, по моей просьбе отыскав бывшую коллегу, недавно вышедшую на пенсию, она теперь присматривала за наставницей.

— Ксения, мне очень жаль, но... готовьтесь к худшему, — предупредил Евстигнеев.

— Есть еще какие-нибудь возможности? Самые фантастические, за любую цену... — спросила я с отчаянием.

— Боюсь, что нет, — честно сказал он. — Я могу назвать много вариантов, начав с традиционной медицины и заканчивая религиозными ритуалами. Но шансы, что это поможет, стремятся к нулю. Решать вам, но я думаю, не нужно мучить ни себя, ни ее. Иногда нужно просто отпустить.

— Может быть вы правы...

— Простите меня, — вдруг сказал он.

— Мне не за что вас прощать. Вы спасли мою сестру, а то, что не смогли спасти тетю... это не ваша вина, я понимаю.

Он кивнул и тихо отошел к медсестрам, отдать распоряжения.

— Бедная девочка, — вздохнула Тамара Викторовна, — вся измучилась.

— Иногда я думаю, что быстрее бы уже все закончилось, — мрачно сказал Евстигнеев.

Плохие новости соученицы приняли на удивление стойко. Должно быть, подсознательно мы давно поняли, что наставница вряд ли выживет и были к этому готовы, насколько возможно. Все пришли к единому мнению, что Джуремии пока знать ни о чем не стоит, пусть хоть немного придет в себя. Ее мир и так изменился чересчур сильно.

— Я буду говорить с Элиремией и Оксаремией, нам должны найти хотя бы одну смерть на замену, — сообщила я девочкам. — Будем надеяться, что это будет полноценная старшая или наставница.

— Ты наша старшая, Ксюар, — сказала Лузза.

Я покачала головой.

— Вы прекрасно понимаете, что это не так. Мы протянули эти два месяца и протянем еще, но под моим руководством группа лишена перспектив.

— О каких перспективах ты говоришь?

— Об обычных. Одежда будет изнашиваться, техника ломаться, дом требовать ремонта, мы болеть и нуждаться в лечении... да и наконец, хотя бы в маленьких радостях. Все это обеспечить я не готова. Лузза, у нас просто есть нормальные человеческие потребности, их нельзя игнорировать.

— Но мы не люди, Ксюар...

— Мы люди, — устало сказала я, вставая из-за стола. — Иначе бы мы не смогли делать то, что делаем.

В комнате наставницы я достала свечу из тумбочки и поднесла к ней спичку. Воск затрещал, задымил, а затем фитиль загорелся ровным спокойным пламенем. Всю ночь я просидела, глядя на огонь, пока свеча не догорела и не угасла, оставив меня в кромешной темноте.

Это была последняя свеча наставницы.

Глава 30

Двадцать восьмого сентября начался отсчет последних суток жизни наставницы. А может быть ей оставалось еще меньше: если случится что-то, что усилит дисбаланс, она будет обречена в ту же минуту. Теперь я отчетливо чувствовала и оценивала эти детали, что не делало мою жизнь легче. Девочек я отправила домой, им было тяжело оставаться в больнице. Но никто не пошел на работу или учебу, оставаясь дома в ожидании новостей, сама я тоже отпросилась из института и сидела рядом с наставницей. Дисбаланс, очевидно, в свою очередь влиял на нее, потому что показатели стремительно ухудшались и Евстигнеев, даже не имея чувств смерти, полагал, что ей осталось не больше пары дней.

— Ксюар, я сделаю это сама, — Элиремия дежурила, но, несмотря на загруженность, старалась хотя бы раз в час появляться и осведомляться о наших делах.

— Это должна сделать я.

— Ты не готова к такому.

— Я готова.

Вернувшись через час, она попыталась отправить меня на обед, но я наотрез отказалась, не желая уходить даже на минуту. Элиремия исчезла, вернулась вместе с Оксаремией, должно быть, надеясь на ее авторитет, но для меня сейчас авторитетов не было, для меня существовала лишь умирающая наставница. Оксаремия не стала ничего приказывать или отчитывать за непослушание.

— Я принесла поесть, пожалуйста, не отказывайся, тебе нужны силы. Ей нужны твои силы, — она села радом со мной.

— Хорошо, вы правы. Спасибо, — вымученно сказала я.

Ни малейшего аппетита не было, но мне действительно нельзя было ослабнуть, поэтому я заставила себя съесть все принесенное. Днем приехали Вересные и Некруев, я вышла к ним в коридор.

— Похоже, это все... — они взволнованно смотрели на меня.

— Ксюша, чем тебе помочь?

— Ничем. Спасибо, Виктор Андреевич.

— Я должен сейчас уехать, но если что-нибудь понадобится, сразу звони. В любое время, по любым вопросам. Даже если просто захочешь, что бы мы с Олей приехали и побыли рядом. Обещай, что позвонишь.

— Позвоню, обещаю. Спасибо.

— В любом случае, завтра утром я заеду, ты здесь будешь?

— Видимо, да.

— Тогда до завтра. Держись, хорошая моя.

Он обнял меня на прощание и уехал, оставив с Вересными.

— Я не знаю, имеет ли это сейчас значение... — негромко сказала Женя, — Но все наши за тебя очень переживают. Можно им сюда приехать?

— Значение имеет. Приезжать не нужно, ни к чему, — Женя кивнула.

— Я позвоню и объясню. А мы с Никитой побудем с тобой.

— Вовсе не обязательно.

— Ксюша, мы тебя не оставим, это не обсуждается. Будем в коридоре, — я кивнула, судорожно сглатывая подступивший к горлу комок, затем вернулась в палату и снова села рядом с наставницей.

Вечером ненадолго приехали девочки. Наплевав на распорядок, им разрешили пройти в палату, я вышла в коридор. Никита, куда-то отлучился, там находилась только Женя.

— Жень, ты можешь поговорить с Ларисой? — попросила ее я. — Ей что-то было нужно для сестры, а мне сейчас не до того. Пожалуйста, разберись...

— Хорошо, конечно.

Она торопливо ушла, оставив меня на скамье в коридоре. На Вересную можно положиться, не задумываясь, мне невероятно с ней повезло. И не только с ней. Все время с момента катастрофы я держалась только благодаря усилиям огромного количества людей, поддерживавших меня во всех смыслах.

Дверь палаты открылась, Каттеремия вывела бледную Луззу.

— Ей стало нехорошо, — пояснила она, усаживая Луз рядом со мной.

Сама Катя выглядела немногим лучше, но старалась не показывать, как ей плохо.

— Сходишь за водой? — она кивнула и направилась к лестнице.

— Анаре даже не знает... — негромко сказала Луззаремия.

— Я не могу с ней связаться. Но мы обязательно ее найдем.

— Будет поздно, Ксюар.

— Я знаю.

Лузза вдруг склонила голову мне на плечо и разрыдалась. Пришедшая Каттер все поняла правильно, забрала из палаты Танремию, помогла встать Луззе и направилась с ними домой. Я снова осталась одна в палате с наставницей, вглядываясь в ее осунувшееся за эти два месяца лицо и пытаясь навсегда запечатлеть его в своей памяти. Затем встала перед ее кроватью на колени, закрыла глаза и впервые в жизни обратилась к высшим силам.

Я не умела молиться и никогда не считала себя верующей. Я была смертью, вся моя жизнь опровергала любую из известных мне религий, мне даже не доводилось всерьез задумываться о том, есть ли в них доля правды. Но сейчас мне были безразличны любые, самые логичные доводы против — я была готова верить во что угодно без доказательств, если существовала малейшая вероятность, что это может спасти близкого мне человека.

Она уходила, а я ничего не могла с этим сделать. Так же, как не могла в свое время ничего сделать для Арины. Почему все так обернулось?.. На секунду заколебавшись, я осторожно взяла наставницу за руку. Ее тонкие пальцы были безжизненными и холодными, я накрыла их своими ладонями, согревая.

— Обещаю, я справлюсь. Но мне очень больно вас терять!..

Я склонила голову, прижалась щекой к ее руке и заплакала.

Мои отношения с наставницей никогда не были простыми. Я привыкла, что она заботится обо мне, обеспечивает всем необходимым, решает проблемы. Но сколько я себя помнила, я никогда не ждала от нее любви, ласки и тепла. Когда ребенком я приходила к ней в слезах, она усаживала меня напротив, внимательно выслушивала, заставляла посмотреть на ситуацию со всех сторон и найти верное решение. И это помогало, хотя часто мне намного больше хотелось просто прижаться к ней и выплакать свои обиды.

Повзрослев, я на долгое время разучилась плакать и приходить к ней с бедами и проблемами. Мне хотелось, что бы она была на моей стороне, даже если виноватой была я, — а это случалось все чаще. Но наставница была непреклонна в своем стремлении всегда возвращать меня на путь истинный, я с каждым днем все больше злилась на нее и отдалялась. Окончательно все обрушила начавшаяся с моим совершеннолетием работа смерти, к которой я была не готова, но которую должна была выполнять. Я только-только успела поступить в институт и проучиться чуть больше месяца, когда наступила моя первая жатва.

Наставница, должно быть, хорошо понимала, что в восемнадцать лет нельзя вынести все сопутствующие работе смерти моменты, если увидеть их впервые. Для меня не стали неожиданностью мертвые тела, кровь и раны, стоны и крики, — она позаботилась о том, что бы мы видели их и раньше, осознавали неотъемлемой частью бытия. Это оставалось страшным, но в целом было для меня привычно. То, с чем я не смогла справиться, заключалось в другом — я не готова была принять на себя ответственность за последние мгновения жизни людей.