Я умею прощать

Я стала по привычке напевать под нос, повторяя за певицей слова:

— ...everything I am

And everything I want to be

I'll put it in your hands

If you could open up to me oh

Can't we ever get beyond this wall...

Остановилась на светофоре и, облокотившись на руль, отрешенно посмотрела на нависшие над городом свинцовые тучи. Зима в тот год долго не желала сдавать весне занятые позиции. То отступала, а то вдруг снова шла в атаку. Вплоть до середины апреля с неба то и дело срывался снег. Вот и тогда, сидя в машине, я наблюдала, как на лобовое стекло сыпется мелкая снежная крупа. А в мыслях крутилось сожаление о том, что несколько теплых дней пошли насмарку, и рыхлые островки грязного льда, время от времени встречавшиеся вдоль дороги, могут снова превратиться в высокие сугробы. Хотелось весны.

Я долго каталась по городу. Бездумно сворачивала на незнакомые улицы, время от времени останавливалась на светофорах, снова трогалась с места, выезжала на знакомые магистрали и опять скрывалась в проулках. В лобовое стекло билась мелкая снежная крошка — словно миниатюрные пенопластовые шарики. По сторонам мелькали яркие рекламные щиты, спешили по своим делам прохожие, зябко поднимая воротники повыше, чтобы скрыться от пурги. На асфальте кружила поземка, а радио беспрерывно транслировало песни о любви. Я должна была подумать... Только о чем? Я забыла...

А потом вдруг решила ехать домой. Там ждала Алиса, недописанная статья, Матвей скоро должен был приехать с работы... Воспоминания больно полоснули по сердцу. Пальцы судорожно сжали руль. Какое решение я успела принять? Никакого.

Впереди мелькнула вывеска "Кофе-хауса". Я, поддавшись сиюминутному порыву, перестроилась в правый ряд и стала искать место для парковки. Нашла и даже почти сразу. Вышла из машины. В лицо ударила колкая метель. Я поморщилась от отвращения и решительно направилась ко входу. Хотелось кофе. Обязательно черного, без сливок и сахара. И немедленно. Промедление смерти подобно.

Помню, сидела за столиком у окна, задумчиво глядя на улицу. Стемнело. В витрине напротив стали переодевать манекены. Девушка продавщица долго не могла справиться с какой-то полосатой кофтой. Та никак не желала налезать за черную пластиковую фигуру. Я улыбнулась, вспомнив, как иногда приходится извернуться, чтобы одеть Алису на прогулку. В кармане завибрировал телефон. Посмотрела на экран — Матвей. Тяжело вздохнула и скользнула пальцем по сенсорной стрелке, молча поднесла трубку к уху.

— Кирюш, ты где?

В Москве. За МКАД я точно не выезжала. А в остальном — полная прострация.

— В "Кофе-хаусе".

— Где?

Я молчала, пытаясь за несколько секунд принять решение, на которое мне не хватило дня. А Матвей терпеливо ждал моего ответа.

— Ладно, я сейчас приеду. Поговорим, — наконец сказала я и положила трубку.

Как бы то ни было, спал Матвей с Нюрочкой или нет, эта девушка была близка к своей цели как никогда раньше. Наша семья оказалась на грани распада. И теперь лишь от меня зависело ее будущее. Я не знала, как мы сможем жить дальше после того разговора в офисе. Смогу ли я преодолеть недоверие к словам Матвея. А если вдруг он ни в чем не виноват, сможет ли простить мне сомнения в его честности. Не знала, но была готова попытаться... Я ехала домой. И там меня ждали дочь и муж.

Едва я успела войти в квартиру, в прихожей появился Матвей. Взгляд взволнованный, волосы всклокочены, будто он в ожидании моего прихода беспрерывно запускал в них руки. Без пиджака, но зато с болтающимся на шее ослабленным галстуком. Облокотившись на стену, он выжидательно смотрел на меня. Кажется, я заметила в его глазах надежду.

— Привет, — усмехнулась я. Наверное, это выглядело очень неестественно. Под стать ситуации.

— Привет. Где ты пропадала?

— По городу каталась. Думала.

— И что надумала?

— Пойдем в гостиную.

Слабо улыбнувшись, он неспеша последовал за мной. Я остановилась в дверях, задумчиво глядя на темно-алые розы, стоявшие в вазе на журнальном столике.

— Это мне? Спасибо. Красивые.

Матвей достал из бара бутылку коньяка и разлил по бокалам — себе и мне.

— День сегодня тяжелый выдался. Давай выпьем?

Я согласно кивнула и присела на диван. Устало откинулась на спинку, грея в руке бокал с коньяком. Матвей напряженно смотрел на меня. Молчал.

— Знаешь, я тебе верю, — тихо проговорила я. — Верю. Давай не будем позволять этой женщине ломать нам жизнь. Дай ей денег и пусть катится на все четыре стороны. Лишь бы подальше от Москвы.

* * *

Мы действительно старались жить, будто ничего не произошло.

Утро следующего дня задало хороший старт. Я проснулась от манящего кофейного аромата и струящихся в окно лучей яркого весеннего солнца. С улицы доносилось жизнерадостное щебетанье птиц и приглушенный звон капели. Будто бы и не было вчерашней вьюги. Наверное, таким и должно быть утро новой жизни.

Я приоткрыла глаза и взглянула на часы. Начало седьмого. Матвей редко вставал так рано. Иногда, если на него вдруг снисходила гениальная идея посетить до работы спортзал, он с героическим видом спасителя вселенной заводил будильник на шесть. А с утра на протяжении получаса переставлял его на пять минут попозже. И в результате, разбудив весь дом, продолжал спать до половины девятого. Но это был явно другой случай.

Осторожно, стараясь не разбудить мирно посапывающую в своей кроватке Алису, я встала с постели и направилась в кухню на разведку. Шпионки из меня не получилось так как, едва оказавшись на пороге кухни, я ненароком выдала свое присутствие удивленным возгласом. А удивляться было чему. Матвей с обнаженным торсом, в одних пижамных штанах стоял напротив плиты и жарил оладьи, то и дело сверяясь с раскрытой поваренной книгой и секундомером. Потрясающее зрелище. Как тут не ойкнуть?

Матвей обреченно вздохнул и с расстроенным видом повернулся ко мне.

— Ну, и как это называется? Первый раз в жизни решил приготовить любимой женщине завтрак в постель, а она... зачем-то проснулась раньше времени.

— Я не специально. Знала бы — выпила с вечера снотворное.

— Придется как-нибудь повторить, — лучезарно улыбнулся Матвей и, отложив деревянную лопаточку в сторону, с завораживающей грацией хищника направился ко мне.

Полный страсти взгляд опалил меня волной желания. Я интуитивно подалась ему навстречу, через долю секунды оказавшись в крепких объятиях Матвея. Его губы страстно коснулись моей шеи, руки нетерпеливо скользнули по спине, сминая тонкую ткань ночной сорочки. Я запустила подрагивающие пальцы в шелковистые волосы мужа, еще теснее прижимаясь к нему, и чувствовала, как молниеносно нарастает возбуждение, как твердеет его плоть. Волнующий жар разлился по телу. Из груди вырвался судорожный стон... Дрожь...

— Я не могу без тебя, — прошептал Матвей и, подхватив меня за ягодицы, усадил на кухонный стол.

Наши губы сплелись в долгом страстном поцелуе. Жадном. Первобытном.

— Я люблю тебя! — слышу настойчивый голос Матвея. — Люблю тебя!

Пульсирующая плоть решительным толчком наполняет меня до предела.

— Люблю тебя! — Стон.

Прижимаюсь теснее, впиваюсь ногтями ему в спину. Отдаюсь страсти целиком, без остатка. Ритмичные движения сплетенных тел. Холодная столешница под обнаженными ягодицами... Слившиеся воедино стоны... Мои — его... Запах подгоревших оладьев... Кожа, влажная от пота... Хрип... Его — мой... И мир раскалывается на миллиарды подрагивающих искр... Стон...

— Я люблю тебя...

В сознание медленно, но неуклонно проникает едкий запах гари...

— А я тебя, — нежно касаюсь губами мочки уха Матвея. — А еще у тебя сгорели оладьи. — Смеюсь...

— Не страшно. Я все равно немного переборщил с количеством. На неделю хватит.

— Ты мой рыцарь-кулинар!

— Сегодня тебе еще предстоит убедиться, что я и в седле по-прежнему держусь неплохо.

— Сегодня?

— Да. У нас по плану очень насыщенный день. Через пару часов нам предстоит конная прогулка по весеннему лесу.

Я демонстративно округлила глаза и подалась навстречу Матвею, снова подставляя губы для поцелуя. На плите продолжали гореть оладьи, судя по запаху грозясь в скором времени превратиться в черные угольки. Но какое это имело значение? Быт, работа — как все это не важно, если мы вместе... Неужели, чтобы понять такие элементарные вещи нам необходимы козни Нюрочки?

...Нюрочка... Я снова вспомнила вчерашнюю метель... ярость во взгляде Матвея. Его иступленный крик...

...Долго еще между нами будут стоять твои детские комплексы ненужности?

А ведь он был прав. Впервые в жизни я вдруг осознала, что несмотря на всю свою показную уверенность в себе, демонстративную стервозность, я целиком и полностью состояла из комплексов, заложенных в меня матерью с раннего детства. Первым моим знанием стало то, что мой "мифический" отец — неудачник, а моя мать добилась всего сама. Вторым — что я должна быть похожа на мать, потому что она единственная, кто достоин любви и даже подражания. Третьим — что я похожа на отца. А потом меня отдали на "пятидневку"... Я была никому не нужна.

Я старалась быть хорошей... И все равно эти попытки были оценены по достоинству кем угодно только не моей матерью. Я была очень похожа на своего отца. Я была недостойна ее любви. Чьей угодно, только не ее. Только какая мне разница до остальных, ведь я хотела быть нужной именно ей...

... То же самое с Матвеем. Мне не нужна была ничья любовь кроме его. Какая разница, что испытывал ко мне Серега? Или кто-то другой... Мне нужен был только Матвей. И я не хотела делить его чувства с кем-то еще... По крайней мере так было до появления в нашей жизни Алисы. Даже после ее рождения, я не перестала воспринимать себя и дочь единым целым.

Что я переживала болезненней — возможную измену Матвея или то, что Нюрочка грозится назвать его отцом своего ребенка? Уже не знаю... Важно другое, что наши отношения все еще живы, невзирая ни на что. И мы с Матвеем вдруг посреди недели решили забросить все дела — его чрезвычайно важные договора и мою недописанную статью — и посвятить целый день нашей семье. Поехать втроем кататься на лошадях. Алиса, конечно, была еще слишком мала для таких развлечений, но Матвей развеял мои сомнения упоминанием о казачьих обычаях.

— Смышленая она. Пусть года еще нет, так ведь и развивается не по возрасту. У казаков принято ребенка к лошади с малолетства приучать. А наша Алиса любому казаченку фору даст.

Алисе было девять месяцев. И Матвей хотел посадить ее на лошадь. Не одну конечно, а перед собой. Гордость, с которой он говорил о нашей дочери, тешила мое самолюбие.

День прошел замечательно. Арендовав на конюшне двух лошадей, мы поехали в близлежащий лес. Ласково пригревало весеннее солнышко, отражаясь от пронзительно белого снежного полотна. За городом, в отличие от Москвы, снег еще не успел превратиться в грязную жижу и по-прежнему заботливо укрывал торчащие из земли корни деревьев, подчеркивая черноту их обнаженных стволов. Но, несмотря на совершенно зимний пейзаж, в воздухе уже отчетливо ощущался запах весны — тот особый свежий аромат с легким привкусом пропитавшейся влагой древесины и земли.

Некоторое время мы ехали молча, пустив лошадей шагом. Вокруг звонко щебетали птицы. Под копытами лошадей хлюпал подтаявший снег. Где-то неподалеку дятел выстукивал дробный ритм, эхом разносившийся по лесу. Алиса притихла и, любопытно озираясь по сторонам, выискивала источник звука. Я исподтишка наблюдала, как она умильно морщит лобик и теснее прижимается к Матвею, услышав почему-то недовольное фырканье лошади. Знает, у кого искать защиты. И вдруг внимание малышки привлекла серовато-рыжая белка, стремительно спускавшаяся вниз по стволу.

— Там! — восторженно тыча пальчиком в зверька, залепетала Алиса. — Там.

Поддавшись настойчивым требованиям дочери, мы спешились на землю. Матвей жестом фокусника, вынимающего кролика из шляпы, достал из кармана пакет с орешками и победно улыбнулся.

— Ну, что, дамы! Кто у вас молодец?

Алиса радостно захлопала в ладошки и заерзала на руках у Матвея, требуя выдать ей угощение для белочки.

Я, придерживая лошадей за узды, наблюдала со стороны, как Матвей, по-прежнему держа Алису на руках, осторожно присел на корточки и положил несколько орешков в раскрытую ладошку дочери. Малышка решительно протянула руку к замершей в нескольких метрах от тропы белочке, но та тут же испуганно спряталась за черным стволом. Матвей, приложив палец к губам, улыбнулся разочарованной Алисе.

— Тссс! Подожди. Сейчас вернется, — ласково прошептал он. Белка не заставила себя долго ждать и нерешительно выглянула из-за ствола. Алиса снова протянула ей орешек на раскрытой ладошке. Крошечный зверек, блеснув черными глазками бусинками, стремительно ринулся за угощением, но уже через пару секунд, сжав в цепких лапках орех, молниеносно ринулся обратно.

Алиса восторженно захлопала в ладошки и доверчиво прижалась к отцу. Идиллическая картина. Только при взгляде на нее в моей памяти снова всплыл вчерашний разговор. Нюрочка и ее ребенок...

Я решительно тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли.

Верю... Не будем позволять это женщине ломать нам жизнь.

А вот об этом забывать нельзя было ни в коем случае. Я верю!

Привязав лошадей чуть поодаль, я присоединилась к Алисе с Матвеем. Теперь у белочки было целых три благодетеля. И неизвестно кому это доставляло больше радости: лесному зверьку, на которого нежданно-негаданно свалилась целая гора орехов, повизгивающей от восторга Алисе, или нам с Матвеем.

День пролетел незаметно. У нас действительно давно не было настолько насыщенных положительными эмоциями выходных, а внеплановых тем более. Но Матвей, похоже, четко решил для себя, что отныне мы будем гораздо чаще отключаться от повседневных забот и срываться куда-нибудь втроем. И, надо сказать, он взялся за воплощение этой идеи с почти сверхъестественным энтузиазмом.

Только тень Нюрочки все равно незримо висела между нами. Как бы я ни стремилась забыть это имя, оно, словно разбитая коленка, постоянно напоминало о себе, заставляя содрогаться от неприятных ощущений.

В глубине души я понимала, что, пытаясь перечеркнуть одним единственным словом "верю" всю грязь, которая крылась под тем, что ему предшествовало, мы по кирпичику возводили некий иллюзорный мир, заменявший нам реальную жизнь. Мир сглаженных углов и недомолвок...

Знаю, глупо, но я стала ловить себя на том, что в гостях у родителей Матвея, едва заходит разговор о деревне, бабушке и других родственниках с той стороны, выискиваю повод, чтобы удалиться на кухню или в другую комнату. А еще, что подсознательно избегаю соседку с пятого этажа. В чем она провинилась? Ни в чем, кроме своего внебрачного ребенка.

Матвей не говорил, прекратились ли звонки Нюрочки, да я и не спрашивала. Но, вероятно, деньги она от него все-таки получила.

В этом меня убедил один случайно подслушанный разговор между Матвеем и его матерью. Получив письмо из деревни, она пересказывала последние новости сыну: