Я умею прощать

— Поживем — увидим.

— Кира, я бы хотела увидеть это как можно раньше. Есть у меня одна идея, которую, хотите верьте, хотите — нет, я не осмелилась озвучить при всех после Ваших слов о моей предшественнице. Люди вы творческие, и навязывать вам свое мнение себе дороже. Но Вам лично я ее хочу озвучить.

— Почему мне?

— Потому что, судя по этой статье, с Вами в отличие от Ваших коллег, еще можно работать. Если Вы, конечно, сами этого захотите. Итак, как Вы относитесь к тому, чтобы писать о благотворительности и меценатстве в России?

— О благотворительных приемах и нарядах светских львиц на них я и писала в последний год...

— Я не об этом.

— А о чем же?

— О том, что благотворительность, особенно в нашей стране, это палка о двух концах. Согласны?

— Само собой. Так Вы хотите написать об отмывании денег?

— И не только. Не хотелось бы бросаться из крайности в крайность. Подумайте об этом.

— Я подумаю. Но, как вариант, идея мне кажется неплохой.

— Мне тоже. Надеюсь, Вы согласитесь... Только помните, мне нужна та Кира, которая написала вот эту статью, — Крепская постучала наманикюренным ногтем по первой распечатке. — А вовсе не эту.

В этом мы с Крепской были единодушны. Мне тоже была нужна именно та Кира. Талантливая, саркастичная и честная. Но напоследок, я решила прояснить еще один немаловажный момент.

— Анастасия Викторовна, Вы в курсе на какие деньги существует наш журнал помимо вложений Коловертова?

— Да, но еще я в курсе, что это далеко не бездонный колодец. Думаете, богатые папики и дальше будут платить за то, что их куколок будут прославлять в совершенно незаметном издании? Для того, чтобы и дальше получать от них заказы, нам нужен рейтинг.

— Рейтинг, заработанный путем копания в грязном белье потенциальных заказчиков? Не слишком ли опрометчиво?

— Прогуляемся по бреющей? — неожиданно задорно подмигнула мне Крепская и лучезарно улыбнулась.

Я решилась. Опрометчиво кинулась в омут с головой. В конце концов, чем мы рисковали? Тогда я считала, что исключительно деньгами Коловертова и рейтингом журнала, который и без того был на нуле.

* * *

Моя жизнь закрутилась в уже почти забытом ритме. И несмотря на то, что первые интервью с "благодетелями" мало чем отличались от моей прежней деятельности, я расценивала их лишь как начальную ступень в сборе нужной нам информации.

С одобрения Крепской я не ограничивалась беседами с толстосумами. По большому счету, их красноречивые рассказы о собственных благодеяниях, были только маловажной крупицей при написании статьей. Наибольшее значение для нас имели люди, которых так или иначе затронула "помощь" сильных мира сего.

Среди них мне очень запомнился пожилой художник, творчество которого мы с Крепской решили положить в основу первой статьи нового "Резонанса". Почему именно его? Потому что концептуальная "революция" планировалась "бархатной", а живопись и талантливый художник, нищенствовавший до вмешательства нашего первого Героя, тема весьма нейтральная, хоть и многообещающая. Мне необходимо было показать, что какие бы цели не ставил перед собой олигарх с Рублевки, но доброе дело он все-таки сделал. И нищему художнику в свете собственного пусть относительного, но благополучия, нет никакого дела до того, насколько ему удалось обогатить спонсора.

Статья удалась на славу. Крепская ликовала, я почила на лаврах, главред пил виски, закрывшись у себя в кабинете. Матвей с подкидышем будто бы действительно остались в прошлой жизни. Я искренне верила, что у меня все-таки получилось захлопнуть дверь в прошлое, и старательно гнала прочь мысли о том, что это еще не решение проблемы, а всего лишь побег. Возможно, временный.

И все же нет такой бочки меда, в которую бы не затесалась ложка дегтя. В моем случае их было целых две. Во-первых, мать, которая естественно не пожелала остаться в стороне от изменений в моей личной жизни, и вдруг ни с того, ни с сего начала убеждать меня, что я дура. Во-вторых, и от этого, конечно, уже никуда не деться — катастрофическая нехватка времени на общение с Алисой. Да, у нас почти идеальная нянечка, настоящее сокровище, но ведь она не могла заменить моей дочери меня. Так же как работа не могла заменить мне семью.

После завершения работы над первой статьей, подгоняемая нараставшим чувством вины перед Алисой, я приехала домой пораньше. Не в добрый час. Матвей, будто следил за мной, несмотря на свое обещание дать мне время. Едва я успела отпустить нянечку, раздался звонок в дверь. На пороге стоял мой муж. Подумать только, всегда такой занятой, он вдруг отменил дела и явился в гости в самый разгар рабочего дня. Но я почему-то вовсе не была удивлена. И, как ни странно, обрадовалась его визиту. Увидев его в дверях, поняла, что на самом деле скучала по нему, как бы не стремилась выкинуть его из головы.

Только он, несмотря на то, что не мог не заметить моей реакции на его появление, старательно делал вид, что ничего не произошло, что он "отпустил птицу в небо" и моя улыбка — это еще не возвращение. Он прав. Конечно, как могло быть иначе? Тем более, что и ему явно не просто было забыть о встрече с Артемом. Как ни крути, Матвей собственник. Даже мысль о том, что я могла переспать с первым встречным, заставляла его сжимать кулаки и принимать боевую стойку.

В тот день он был мрачен, как никогда. Молча прошел в гостиную, сел на диван и, уставившись в пол, стиснул виски побелевшими от напряжения костяшками пальцев.

— Кир, ты хотела правду? Хотела... Честно, я думал, она будет совсем другой.

— Какой?

— Ты знаешь, какой... Мы сделали тест на отцовство. И это все-таки мой ребенок.

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

И снова эмоции взяли верх над разумом. Меня словно огрели по голове пыльным мешком. А я ведь с самого начала, едва услышала о шантаже, знала правду, чувствовала, но, все равно, даже когда в моем доме появился подкидыш, трусливо надеялась, что это лишь козни Нюрочки и ничего более. Боялась признаться сама себе в собственной слабости, твердила о гордости, о предательстве, но несмотря ни на что верила в чудо. Его не произошло. Экспертиза, на которую я в тайне возлагала столько надежд, показала именно то, что должна была показать. Отцовство Матвея.

И теперь вот он. Сидит передо мной. Усталый, мрачный и отчаявшийся. Рассказывает мне "правду". А зачем она мне — такая правда? Что с ней делать маленькой, опустошенной и до отвращения слабой Кире? Я должна была принять какое-то решение? Почему я? Я ведь совершенно этого не хочу... За что мне все это?

— Помнишь, как мы ждали Алису? Мне дышать на тебя было страшно... Боялся, лишь бы ничего не произошло. Лишь бы не оступилась, не простудилась, не переутомилась... Если бы мог, обложил бы тебя на все девять месяцев подушками и пылинки сдувал.

— Да, и это ужасно раздражало.

— Помню. Но знаешь, Алиса еще не родилась, а я уже не мог себе представить, что ее вдруг не будет. Мне сложно это объяснить. Казалось, ее не будет, и нас с тобой не будет — ни вместе, ни порознь... Ни тебя, ни меня...

Не поднимая на меня взгляда, Матвей угрюмо покачал головой. Скривился, будто от боли, и почему-то усмехнулся.

— А теперь все иначе. Я совершенно ничего не чувствую к той девочке. Даже теперь, когда знаю, что она действительно моя дочь. Не могу заставить себя даже взглянуть на нее. Так нельзя, знаю, но ничего не могу с собой поделать и сам себя за это презираю...

— Да, нельзя.

— Пока мне видится единственный выход. Попробовать подыскать семью для нее. Говорят, многие бездетные пары готовы взять ребенка на воспитание...

— Именно поэтому детские дома переполнены... Алиса скоро проснется, — вдруг совершенно невпопад сказала я. — Будет тебе рада... Она очень скучает.

— А я не знаю, как ей в глаза смотреть. Стыдно. И перед ней, и перед тобой. Кир, что нам делать?

— Жить дальше, наверное, — неуверенно пробормотала я.

— Как?

— Как-нибудь... Видно будет. Только не заставляй меня сейчас решать что-то за нас двоих. Я не готова к этому. Ты пока сам как-нибудь, ладно? Без меня.

— Я не могу без тебя. И не хочу.

* * *

На следующее утро у меня была назначена встреча с очередным Героем. Это было уже второе интервью с ним, даже не интервью, а совместная поездка в подмосковный детский дом, над которым его финансовый концерн взял шефство.

На фоне произошедшего накануне разговора с Матвеем приют был последним местом, где мне хотелось бы оказаться. Тем более, я отлично понимала, что в ходе визита меня удостоят лишь показательным выступлением. Журналисту, сопровождающему "благодетеля", вряд ли кто-то осмелится рассказать все, как есть на самом деле. Максимум, на что я могла рассчитывать, это осторожные просьбы о новых вложениях, адресованные спонсору, на которые тот незамедлительно ответит согласием.

Я не обманулась в ожиданиях. К нашему приезду явно неплохо подготовились.

Нас встретили в лучших традициях русского гостеприимства. Во дворе детского дома выстроилась длинная шеренга детей и воспитателей. Даже построение их было хорошо продуманным и неестественно симметричным. По центру двое высоких подростков — мальчик и девочка, облаченные в русские народные костюмы: мальчик — в расшитый кафтан и заправленные в сапоги атласные штаны, девочка — в кокошник и ярко красный длинный сарафан под традиционным шугаем. По флангам — дети пониже, выстроенные по росту. Картину дополнял круглый каравай хлеба на вышитом рушнике, который наряженная девочка поднесла дорогим гостям, следуя молчаливому приказу грузной женщины, руководившей этим живописным "парадом".

Традиционный спектакль, который тоже мог стать неплохим штрихом к статье, если, конечно, дополнить ее более существенной информацией. В идеале контрастной, но об этом я в тот момент могла только мечтать. Пока же мне показывали лишь то, что характеризовало "благодетеля" с самой лучшей стороны.

Заведующая детским домом — та самая грузная дама — провела нашу делегацию по тщательно вымытым коридорам, показала спальни с аккуратно застеленными кроватями и новенькой мебелью, библиотеку, столовую, учебные классы и игровые комнаты, спортивный и актовый залы, бассейн и медицинский кабинет. Все было в идеальном порядке. Но меня смущала нетипичная для детских учреждений тишина. Даже те подростки, которые встречали нас во дворе, испарились куда-то, едва мы начали осмотр.

Женщина, словно прочитав мои мысли, вдруг начала сокрушаться, что мы выбрали для визита не самый удачный день, так как младших детей повезли в Москву в цирк на Цветном бульваре. Не забыла поблагодарить за такой чудесный подарок сиротам "благодетеля" и тут же, будто ни в чем не бывало, предложила взглянуть на гончарную мастерскую, в которой в тот самый момент проходили занятия кружка "Волшебная глина".

Напоследок мы отправились в ее кабинет, где заведующая представила спонсору письменный отчет о потраченных средствах и об очередных, вероятно, нескончаемых нуждах детского дома. А заодно поведала мне, что наш Герой не только оказывает финансовую поддержку приюту, но и помогает подыскивать семьи, готовые взять сирот на воспитание. Невероятно великодушный и благородный человек, ничего не жалеющий для несчастных деток.

Честно говоря, пару раз мне в голову закрадывалась малодушная мысль, что девочке Наде могло бы не так уж и плохо житься в детском доме. Но я и сама понимала, что обманываю себя, утешаю нелепыми отговорками. И от этого неестественность происходящего еще больше бросалась в глаза. Казалось, будто все здесь ненастоящее, наигранное, и что откуда-нибудь из зала с минуты на минуту послышится звучный, грубоватый голос режиссера: "Стоп! Снято!"

Наш визит подходил к концу, а мне по-прежнему не за что было зацепиться, кроме собственных ощущений. Я точно знала, что для написания статьи мне придется еще раз вернуться в это место, но уже без Героя, а в одиночестве, и настойчиво выискивала то, на чем мне стоит заострить внимание в следующий раз. Бесполезно.

Я бы так и уехала восвояси несолоно хлебавши, если бы не одна непредвиденная встреча. Чудовищное везение.

Я мыла руки в дамской комнате, когда позади меня неожиданно открылась дверь. Взгляд непроизвольно метнулся в зеркало и встретился с недовольно прищуренными глазами. На меня, досадливо поджав тонкие губы, молча смотрела пожилая, сухенькая женщина. Странно смотрела, будто обвиняя в чем-то.

— И не стыдно тебе, деточка, таких людей прославлять? — наконец заговорила она. — Профессия у тебя такая достойная, а ты ее позоришь.

— Я Вас не понимаю. Вы о чем?

— Да об том, что ирод этот ваш олигарх. И душегуб. А вы, продажные журналюги, его в первые люди выдвигаете.

* * *

Я не могла не зацепиться за эти слова. Просто не имела права. Более того, мне даже не составило особого труда разговорить эту правдолюбку и склонить ее к новой встрече. Она сама готова была бежать вслед за мной, лишь бы я выслушала ее, но понимала, что пока не время и не место для скандальных разоблачений. На следующее утро, предвкушая то ли сенсацию, то ли очередную головную боль, я ехала в уже известный мне подмосковный городишко, в гости к своему первому в жизни осведомителю — воспитательнице Кларе Игнатьевне.

Она жила неподалеку от детского дома, в крошечной однушке на первом этаже старой хрущевки. Несмотря на внешний порядок и чистоту, едва я вошла в темную прихожую, обклеенную серовато-коричневыми обоями, мне в нос ударил запах сырости, ветоши и старости. Вероятно, сказывалась близость к подвалу.

— Ты проходи, деточка, проходи. Не стесняйся, — заметив мою неловкость, защебетала старушка.

Я, стараясь скрыть волнение, протянула ей торт и стала расстегивать сапоги.

— Ну, что ты, что ты! Не разувайся ни в коем случае. Пол у меня немытый, — наверное, ради приличия сказала она. Но я, машинально окинув взглядом крашеный, местами облупившийся, рыжевато-коричневый пол, все-таки решила ослушаться хозяйку.

— Да нет, я лучше босиком.

— Сейчас будем чай с конфетами пить, проходи в комнату. Я сейчас, — засуетилась старушка. — Думала, грешным делом, что побоялась ты. Не приедешь. А нет, ошиблась.

— Ну, как же не приеду? Мы ведь договорились. Задержалась правда, пробки. Носовиха наглухо стоит. Сплошные мусоровозы.

— И то верно. У нас тут городская свалка ведь рядом. С небоскреб высотой, и в глубину столько же. Вот они и ездят день и ночь.

— Детский дом рядом со свалкой? — удивилась я, проходя в комнату.

— А еще с люберецкими полями аэрации.

— Странно даже.

— А чего странного-то. Сироты не люди что ли? Как все, так и они.

Воспитательница усадила меня за покрытый холщовой скатертью стол у плотно задернутого шторами окна и суетливо убежала на кухню ставить чайник. Я внимательно осмотрелась вокруг. Комната была довольно просторной, меблированной в стиле 60х годов: вдоль одной стены — сервант с картинно расставленными за стеклом хрустальными салатницами и фужерами, тумбочка под современным телевизором, и громоздкий, полированный шкаф на ножках. Вдоль другой — диван, застеленный голубовато-серым покрывалом с цветочным орнаментом. В дальнем конце комнаты, в небольшой нише — кровать, украшенная на деревенский манер двумя подушками под кружевными накидками, совсем как у бабушки Матвея. Рядом на полу — потертый коврик. На потолке — дешевенькая люстра с тремя разноцветными пластиковыми плафонами — синим, красным и желтым. Странная вещица. Я видела нечто подобное в каталоге, когда мы делали ремонт. Там это называлось модным словом "винтаж", здесь же наталкивало на мысль о нищете и одинокой старости. Почему-то у меня не вызывало сомнений, что я оказалась в гостях у одинокого человека. И старушка вскоре поспешила подтвердить мою догадку.