Я умею прощать

— Но она ведь еще совсем малышка, — наконец, заговорила я, стараясь не упускать из виду ни Матвея, ни Карена Ашотовича. — А маленьким детям свойственно рассеянное внимание. Правда ведь? Да и речь... Вы же сами говорили про Алису, что ее успехи в этом плане, почти уникальны...

— Говорил, — согласно кивнул Карен Ашотович. — И сейчас скажу. Но здесь совсем другой случай. Наде год. А в этом возрасте хоть какие-то зачатки речи у детей обычно уже сформированы. Здесь же полный ноль. Пол-ный!

— Но... возможно, это влияние того, что она десять месяцев своей жизни провела в Доме малютки? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь одним из главных правил формирования речи у ребенка является непрерывное общение с ним. А там, сами понимаете, развитием девочки никто и не занимался, вероятно...

Я неуверенно посмотрела на Матвея, почему-то опасаясь его реакции на мои последние слова. Но его, отпечатавшееся в оконном стекле, лицо было непроницаемым. Как тут понять, что у него на уме? Быть может, теперь услышав о проблемах с психикой Нади, он винил себя за то, что так поспешно сдал ее в приют? Раскаивался? Или, наоборот, в свете всплывших обстоятельств не желал усложнять нашу семейную жизнь удочерением. Не знаю... По его застывшему взгляду я ничего не могла в тот момент понять.

— Есть такая вероятность, не спорю... — задумчиво проговорил Карен Ашотович, снова привлекая мое внимание к себе. — Это был бы оптимальный для нас с вами вариант. Значит, еще не все потеряно... Но нужно ли это вам? Подумайте хорошенько. Это сложный ребенок, не надо тешить себя иллюзиями, что месяц-другой в теплой семейной обстановке и она вдруг станет такой, как Алиса... Не надо.

— Мы так и не думаем, — наконец подал голос Матвей. — Сравнивать их было бы, по меньшей мере, глупо.

— Рад, что вы это понимаете, — неопределенно пожал плечами Карен Ашотович. — Рад...

— Но почему бы не попытаться исправить то, что сделал с ребенком детский дом?

— Попытаться? — хмыкнул врач, пристально посмотрев сначала на Матвея, а потом на меня. — Попытаться... А если не получится и вы вдруг поймете, что не в силах дальше тянуть эту ношу? Откажетесь? Это ведь не игрушки! Попытаться... Не нравится мне все это, мои дорогие, не нравится. Не нужно вам это все! Живите, как жили... Второго ребенка захотели? Так своего родите! А эту девочку не трогайте... не ломайте сами себе жизнь. Не потянете вы ее... Не справитесь!

И снова я смотрела на Матвея, на его застывший профиль. Ждала его реакции, надеялась на нее и боялась... Он молчал. На напряженных скулах гуляли желваки, судорожно подрагивали жилы на шее. Секунды... минуты... часы... Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он отвернулся от окна и снова оказался рядом со мной. Уверенно и, да, решительно положил руку мне на плечо. Вздохнул.

— Карен Ашотович, мы справимся. Решение уже принято, отступать некуда, — не терпящим возражений тоном, наконец, озвучил Матвей.

— Ясно, — поджав губы, кивнул Карен Ашотович. — Признаться, я в этом и не сомневался. Итак... Свое мнение я сказал. Когда будут готовы результаты обследования, я с вами свяжусь.

Мне показалось, что он сейчас развернется и просто уйдет, оскорбившись резким тоном Матвея или же разочаровавшись в нашем здравомыслии. Его право, но прежде я должна была спросить и, отбросив сомнения, признаться врачу в собственном невежестве.

— Карен Ашотович, скажите нам, пожалуйста, что такое энцефалопатия. Это очень страшно?

Он почему-то задумался. Ненадолго, на долю секунды. Но непонятные эмоции промелькнувшие в это мгновение на его лице не ускользнули от меня. Меж бровей врача пролегла глубокая морщинка.

— Бывают вещи и пострашней, — криво усмехнувшись, пробормотал он. — В Надином случае — это лишь общее название различных аномалий головного мозга. Врожденных. С чем это связано сказать пока сложно. Скорее всего, речь идет не о генетических отклонениях, а о воздействии повреждающих факторов в перинатальном периоде. Такой диагноз, к слову, ставится сейчас почти трети новорожденных.

— То есть не страшно?

— Почему же? Разное бывает. В частности, в ряде случаев это может служить причиной замедленного развития речи... Есть вероятность, что мы сейчас с вами столкнулись именно с этим. Но... энцефалопатия, на самом деле, не приговор. Будем работать, раз такое дело.

— А с почками что?

— Последствия респираторного микоплазмоза. Это инфекционное заболевание... передающееся воздушно-капельным путем. То есть при контакте с заболевшим. Внешне напоминает обычную простуду... если запустить, как это было у Нади, то приводит к поражению почек... Будем лечить. Главное, чтобы заболевание не перешло в разряд хронических.

— Воздушно-капельным? То есть в данный момент у нас есть все шансы заразить им Алису.

— В данный момент — нет. Надя перенесла это заболевание два месяца назад. Оно вылечено, теперь речь идет о его последствиях. О не слишком серьезном поражении почек.

— Понятно, — облегченно вздохнула я и слабо улыбнулась, взглянув на Матвея.

— В любом случае, все, что я сейчас вам говорю, это лишь предварительные выводы, — продолжил Карен Ашотович. — Для более полного обследования девочка уже помещена в стационар. На что получено письменное согласие органов опеки...

— Кто с ней там будет? — перебил врача Матвей. — Кира?

— В стационаре? Нет. Я так понимаю, пока документы на удочерение не оформлены, присутствие Киры там с юридической точки зрения не допускается. Ребенок находится под надзором органов опеки.

Я внутренне расслабилась. Мне, честно говоря, не приходило в голову, что придется вступить в столь близкий и непрерывный контакт с девочкой так скоро. Поэтому полученная отсрочка пришлась как нельзя кстати.

— Долго ли будет продолжаться обследование? — задала я следующий вопрос.

— Недели две от силы. А пока, раз решение действительно уже принято, вы можете приступать к сбору документов. Я со своей стороны буду держать вас в курсе.

* * *

По дороге домой мы, как и планировалось, завернули в редакцию. Ненадолго. Только лишь чтобы передать Крепской характеристики. Она явно была не в восторге от моего желания взять выходной, но противиться не стала. Понимала, что в моем случае это вовсе не проявление лени и халатного отношения к должностным обязанностям. Поэтому, досадливо поджав губы, все же согласно кивнула и тут же приступила к изучению моих ночных трудов.

— Завтра выйдешь? — сухо осведомилась она, не поднимая на меня глаз.

— Думаю, да.

— Думаешь или выйдешь? — все так же не глядя на меня, усмехнулась.

— Насть, я пока не могу ничего рассказать, но поверь основания у меня веские. Надеюсь, мое отсутствие ограничится сегодняшним днем.

— И я надеюсь. Ладно, не буду тебя задерживать. Только не влипни ни во что опять.

Эх... Знала бы она в какую степь меня стремительно уносило попутным ветром, так просто бы мне не удалось скрыться из ее кабинета...

Но Крепская пребывала в блаженном неведении о моем умопомешательстве. В итоге я поспешно, а главное молча, покинула редакцию и, избежав по счастливой случайности нежелательных встреч — в частности, с Артемом и Веркой — присоединилась к ожидавшему меня на парковке Матвею.

— Я связался с отцом, — огорошил он меня, едва я успела сесть в машину. — Процесс пошел, юристы уже работают над подготовкой необходимых документов.

— Как к нашему решению отнесся Михаил Сергеевич? — стараясь казаться невозмутимой, поинтересовалась я после секундной заминки.

— Не удивился, — скривив губы в неком подобии улыбки, пробормотал Матвей и уже громче добавил: — Надеюсь, мы поступаем правильно.

— Правильно-то оно правильно... — покачала головой я и отвернулась, не в силах выдержать его сканирующий взгляд. — Ладно, давай пока не будем об этом. Поехали... Нам еще предстоит рассказать Алисе о том, что скоро в нашем доме появится второй ребенок.

— Помнится, когда-то она мечтала о сестрёнке.

— Ага, а еще о котёнке, новой кукле Винкс и пожарной машине.

— Кир, все будет хорошо. Мы справимся.

— Я знаю.

Честно говоря, до того момента я ни на секунду не сомневалась, что Алиса примет новую сестренку как родную. Ведь моя крошка всегда была очень смышленой и чуткой девочкой. А то, как она повела себя, когда Нюрочка оставила в нашем доме своего ребенка, лишний раз подкрепляло мою убежденность в ее великодушии и понятливости. Более того, волей-неволей закрадывалась мысль, что, возможно, именно на нее мне самой и придется равняться в отношениях с Надей.

И вдруг выехав из редакции, я впервые начала опасаться, что реакция Алисы может оказаться вовсе не столь радужной, как нам с Матвеем хотелось бы. Сердце сжалось от неясного предчувствия, обрывки мыслей молниеносно заполонили сознание, подобно снежной лавине сметая на своем пути все благие намерения, коими я тешила себя последние сутки.

Не затаит ли Алиса обиду или даже ревность к новому члену нашей семьи? Не будет ли чувствовать себя ущемленной с появлением Нади? И... как ей в таком случае дать понять, что она всегда будет для меня и Матвея на первом месте?

Должны ли мы объяснять ей именно это? Или наоборот, дабы не культивировать эгоизм в собственном ребенке, хотя бы на словах попытаться поставить ее на равных с Надей.

Сумею ли я сама балансировать на тонкой грани между двумя детьми, не выказывая разницы между ними... И хочу ли я этого на самом деле?

Иллюзии вдруг в одночасье оказались погребены под страхами и непониманием собственной роли в этой истории... Я не боялась, что не смогу... Теперь я это твердо знала. Так же как и то, что я не благородная, не жертвенная, не великодушная... Я — эгоистка до мозга костей. Самовлюбленная и никчемная позёрша. Никого и ничего не замечающая за своим желанием выглядеть лучше, чем я есть на самом деле.

И вот мы едем домой, к Алисе... чтобы поставить ее перед фактом существования сестренки... девочки с проблемной психикой и заболеванием с пока еще не совсем понятной мне подоплекой — энцефалопатией. И по большому счету до этого момента никому из нас и в голову не приходило, чем все это может грозить не мне, не Матвею, а нашей дочери... Только отступать было уже некуда...

Первоначальный разговор с Алисой прошел без ярко выраженных осложнений. Выслушав нас с Матвеем, она с умилительной важностью кивнула. Но тут же о чем-то задумалась. Судорожно вцепившись в руку Матвея, я напряженно наблюдала, как моя девочка вдруг насупила крошечные бровки и чуть крепче, чем обычно, прижала к себе плюшевого бегемотика.

— Сестренка? — переспросила она, выжидательно глядя то на меня, то на Матвея.

Матвей поспешно усадил Алису к себе на колени и ласково поцеловал в пухленькую щечку.

— Помнишь, ты же хотела сестренку...

— Хотела, — согласно кивнула она и снова насупилась.

— Алис, — окликнул ее Матвей, потрепав по макушке. — Ты чего?

Она неохотно пожала плечами, но волновавшие ее мысли озвучивать не спешила. И снова к своему стыду, я не знала, как себя вести. Что я должна объяснить ребенку, если и сама-то уже ничего не понимаю? Да и не понимала, наверное, никогда.

— А какая она? — вдруг спросила моя крошка и с надеждой посмотрела на меня.

Какая она? Что я могла на это ответить?

— Маленькая и очень испуганная... — осторожно заговорила.

— И ей очень понадобиться твоя помощь, чтобы перестать бояться и освоиться в нашем доме, — пришел на помощь Матвей. — Понимаешь?

— По-ни-ма-ю... Я буду ей помогать, — тихо-тихо пролепетала Алиса и прижалась к Матвею, уткнувшись носиком в его свитер. — Правда.

* * *

Остаток дня пролетел незаметно, как впрочем, каждый раз, когда мы с Матвеем вдруг откладывали все срочные и, несомненно, важные дела в сторону, посвящая время семье. И чем реже случались такие моменты, тем острее ощущался их недостаток накануне нового витка боев на карьерном фронте. Вечером, когда Алиса уже мирно посапывает в постели, морщит носик, прижимая к себе плюшевого медвежонка, хмурит бровки или безмятежно улыбается во сне, а мы с Матвеем, стараясь не разбудить дочь, замираем у ее кровати, пытаясь запечатлеть в памяти каждый вздох.

Тот вечер был именно таким. Тихим, семейным, но все же немного тревожным. Полным опасений, что нескоро нам еще предстоит насладиться покоем и семейной идиллией.

В детской царил уютный полумрак. Матвей сидел в приглушенном свете ночника у Алисиной постели, нашептывая ей стихи Чуковского из пристроенной на подлокотнике кресла книжки с яркими выпуклыми иллюстрациями. Я прилегла рядом с засыпающей Алисой на кровать. И снова почти задыхалась от нежности и любви к моей малышке, упорно гоня прочь все страхи и сомнения. Силилась забыть о них хотя бы до утра, но они пусть и отступили в тень, не выдержав конкуренции с маленькими радостями жизни, все равно витали где-то очень и очень близко. Царапали кромку сознания и безжалостно врывались в него, едва я ослабляла "оборону".

Как, например, когда у меня в кармане завибрировал мобильник. По сути ничего дурного он не мог пока предвещать. Рано. Но я все равно нервно дернулась, прежде чем потянуться подрагивающими пальцами за телефоном, и даже на дисплей взглянула не без опаски.

Звонила мать. Зачем, непонятно. Однозначно не для того, чтобы просто услышать мой голос или поболтать о том, о сем с единственной дочерью. Уж мне-то не понаслышке известно, что пустопорожние беседы о здоровье, погоде и настроении ее не просто раздражали, а приводили в бешенство. Если, конечно, прямо или косвенно не затрагивали сферу ее деловых и имиджевых интересов.

Я не подошла к телефону. Просто не захотела. Что бы она ни собиралась со мной обсудить, все это могло потерпеть и до утра. Матвей посмотрел на меня с едва заметной тревогой, но комментировать мои действия не стал. Зачем? И так все понятно... Мои отношения с матерью теплыми никак не назовешь... В праве ли я ее винить за это? Наверное, нет. Ведь кто знает, кем я сама стану и для Алисы, и для Нади через много лет...

Я попыталась вспомнить себя ребенком... Были ли мы тогда близки с матерью? Читала ли она мне книжки на ночь? Ругала ли за проступки? Пришивала ли воротнички к моей школьной форме? Интересовалась ли моими пусть детскими, пусть наивными, но все же переживаниями? Водила ли в цирк, театр или зоопарк? Расписывалась ли в дневнике или я уже в начальной школе научилась подделывать ее подпись? Я не сумела найти в своих детских воспоминаниях ответа ни на один из этих вопросов, зато память услужливо подсовывала заваленный какими-то очень важными документами кухонный стол и склонившуюся над ними мать. Деловые переговоры по телефону поздно вечером... А заодно и то, как меня вдруг отправили на летние каникулы в Англию... Учить английский, само собой.

И о чудо! Именно вспомнив себя восьмилетней девочкой, впервые оказавшейся в чужой стране, мне наконец-то удалось на мгновение — едва ли не на долю секунды — копаясь в собственных ощущениях, нащупать ниточку, соединяющую меня с маленькой девочкой Надей.

В тот год мать решила, что пора всерьез заняться моим образованием, и отправила бестолковое дитятко на все лето в Англию.