Погасить Черное Пламя

Йоханн тоже сделал все, что мог.

Но этого оказалось недостаточно.

"Ты спрашивал, почему?", телепатировал лис Вольфгангу.

— Я ни о чем не спрашиваю тебя, тварь! Убей меня, выродок! — Вольфганг хотел крикнуть, но не узнал своего голоса — получился тонкий, почти детский истеричный выкрик.

Оборотень фыркнул ему в лицо, обдал зловонной слюной.

"Ты сам себя убиваешь, непрерывно, беспрестанно... Как поется в той колыбельной, что звучала и над твоей кроваткой, храбрец умирает лишь однажды, а трус умирает тысячу раз каждый день.... Ты говоришь, ты никого не предавал? А себя самого? Ты предал свою мечту, ты струсил. Ты не хотел лишаться наследства. А еще, ты боялся потерять любовь. Но ты знал, что мать тебя не любит. Потому что не умеет любить. Она поэтому и ушла от нас к людям — с вами ей было легче, с вами, в области чувств недалеко ушедшими от деревянных кукол... Но ты боялся лишиться и этой жалкой декорации, этой кукольной имитации любви, которую имел..."

— А тебе бы спектакли ставить, — прохрипел бёзмюль. — Монолог хорош, куда там скальдам... Декоратор в паленой шкуре...

"А я и поставлю. Мой первый спектакль будет называться "Волчонок", сообщил лис.

Воздух вокруг них задрожал, заискрился. К горлу Вольфганга подкатила тошнота.

"О нет, я не убью тебя. Посланника бога может остановить только бог. Куда уж мне, жалкой пародии на человека, тягаться с богами. Но я могу закрутить жернова в другую сторону...".

Зеленые листья дуба стали светло-серыми. Вольфганг вдруг ощутил, что лису, стоящему над ним, семь с половиной лет. Бёзмюль понял, что источником знания был запах тела зверя, и истошно завопил. Вольфи хотел крикнуть "нет", но смог только нечленораздельно зарычать...

"Ты никогда не думал, почему ты так легко находишь наши норы? Почему мать бросила в огонь роскошную волчью шубу, которую подарил ей отец? Оборотни учатся менять облик с самого детства, и с непривычки тебе будет трудно... Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь снова стать человеком, Вольфи... Но бёзмюлем тебе больше не быть. Никогда"

Лис отступил, и Вольфганг вскочил на четвереньки. Лис несколько секунд смотрел на стоящего перед ним волка, с одурелым видом нюхавшего собственные лапы. Лис думал, что теперь волк убежит. Но перед ним стоял потомок тех, кто утопил Звездных Рыцарей в их собственной крови. Волк поднял морду и пристально посмотрел лису в глаза, вызывая на бой. Лис вздыбил шерсть на хребте и громко тявкнул. Волк хлестнул себя хвостом по бокам, присел, собираясь для прыжка...

И увидел дрожащие в туманной дымке контуры Мглистых гор.

Гор, отделяющих Боремию от Экны. Страны, где не смотрят, человек ты, оборотень или горный тролль, и оставляют в живых всех, кто признал милосердного Барраха.

Гор, в которых спряталась Цитадель, основанная безродным ублюдком, научившимся делить драконье яйцо на четыре части...

И остановился.

"Возможно, когда-то я скажу тебе спасибо за то, что ты со мной сделал", телепатировал волк. Он отвернулся от лиса и направился к восточному краю поляны. — "Даже жертву богам за тебя принесу... Но не сейчас".

Волк скрылся в кустах. Солнце заглядывало ему в глаза — и удивлялось, вместе со старым лисом, на правом боку больше никогда не будет расти шерсть.

Лис пошел в другую сторону — его путь лежал на юго-запад, где Боремия граничила с Мандрой. Там законов о чистоте человеческой расы не принимали.

Пока.

Вольф закричал и сел на кровати. "О Водан, за что мне это", думал он, вытирая мокрый лоб смятой простыней. — "Ведь я давно искупил все, что сделал тогда... Я вывел всех оборотней, кто еще оставался в живых, спас всех, кого смог найти. Они все в Экне, я не скажу, что аулы оборотней процветают, но ведь и никто не голодает. Я принес благодарственную жертву за Рейнарта, короля лис... Я больше не Вольфганг фон Штернхерц, я старший химмельриттер Вольф... За что ты посылаешь мне эти сны?".

Он услышал всхлип — короткий, детский — и повернулся. Красавица Брунгильда, которую Вольф чудом не разбудил, когда метался в кошмаре, плакала во сне.

И тут старший химмельриттер Вольф понял, что вовсе не Водан наслал ему сегодняшний сон. Вольф готов был поклясться, что стон и плач сейчас слышен в каждой спальне Цитадели, и не только. Часовые на стенах наверняка тоже боролись с кошмаром, сжимая в руках алебарды и луки...

Он осторожно потряс Брунгильду. Воздушная наездница открыла глаза, мутные от ужаса. Вольф подал ей кольчугу. Чудесную кольчугу Брунгильды, серебристую, столь мелкого плетения, что она была похожа на свитер, которые носят на севере Фейре. Она действительно была связана, а не выкована — связана из затвердевшей слюны гигантского паука, из которой чудовища плетут свои сети. Так, по крайней мере, утверждал торговец, у которого Брунгильда приобрела кольчугу. На вороте и плечах были мифриловые накладки с эмалью в виде лиловых колокольчиков и желтых ромашек. Чар на кольчуге было едва не больше, чем колечек — Вольф постарался, и теперь даже при ударе секирой тело воздушной наездницы не превратилось бы в фарш.

— Одевайся, — сказал Вольф. — Пора на бой.

Глаза оборотня горели красным. Он криво усмехнулся:

— Но кажется мне, что этот бой мы уже проиграли....

Наездница гросайдечи поднялась, натянула кольчугу поверх кружевной ночной рубашки.

— Я готова, — хрипло сказала она.

Башенка была наглухо защищена от всех ветров, но не отапливалась. Да пару щелей в каменной кладке пришлось оставить — для тонкого, длинного, похожего на хобот гигантского комара ствола пулемета, и для стрелка — чтобы видеть, куда стрелять. Впрочем, Глиргвай не мерзла. Волчий полушубок и шерстяные штаны, а так же заклинание Сферы Тепла, которым она окружила себя, вполне решили эту проблему. Сменив Моркобинина на посту, девушка проверила поворотный механизм пулемета, смазала его, посмотрела, легко ли ходит патронный диск, и накрутила около сотни патронов. Тиндекет, владелец пулеметов — того, что стоял сейчас в сторожевой башенке и второго, находившегося над входом в Дом Ежей — всегда говорил: "Не знаешь, чем заняться? Накрути патронов". Сам Тиндекет никогда не рассказывал об этом, но Хелькар как-то обмолвился, что эльф заплатил за волшебное оружие половиной своей жизни. Морана, богиня Смерти и Зимы, выпила из Тиндекета половину его Чи. Партизаны редко пользовались пулеметами — они были слишком тяжелы для того, чтобы таскать их с собой по лесу, но почти каждую зиму кому-нибудь в Жемчужной Капле приходило в голову подзаработать на головах преступников. Глиргвай этому не удивлялась и не злилась, в отличие от Квендихен. "Ведь мы защищаем их", со слезами в голосе говорила подруга, рассекая трупы, чтобы скормить их Дому. "Если бы не мы, здесь давно бы хозяйничали мандречены. Они вырубили бы весь лес, увезли бы пауков, чтобы показывать их в цирках, опустошили бы рудники...". Квендихен повторяла слова Моркобинина, своего возлюбленного, за которым увязалась в одном из кабаков. До судьбоносной встречи Квендихен была трактирной певицей, и политикой не интересовалась вообще. Она с равным удовольствием исполняла под заказ посетителей и протяжные песни мандречен, и арии из опер серых эльфов, изобилующие цветистыми сравнениями, и суровые, меланхоличные песни эльфов темных, отличающиеся рваным ритмом и скупостью поэтических оборотов. Но маленький, ворчливый, похожий на медвежонка Моркобинин чем-то сумел покорить сердце избалованной актрисы. Глиргвай догадывалась, чем именно. Если бы она оказалась на месте Квендихен, она бы не стала повторять ничего не значащие слова о политике — она бы установила небольшого идола в виде фаллоса и во время отлучек Моркобинина смазывала бы его соком грецких орехов, петрушки или, на худой конец, сырым яйцом. Как-то Глиргвай поделилась своими мыслями на этот счет с Хелькаром. Эльфка думала, что он засмеется, но тот печально улыбнулся и сказал: "Я чувствую и свою вину в том, что ты выросла такой циничной". Но так или иначе, Квендихен была хорошей подругой. Она научила Глиргвай играть на лютне и петь, а так же пользоваться тушью не только для того, чтобы чернить глазные впадины перед боем. Поэтому Глиргвай помалкивала, когда на Квендихен находило желание порассуждать о политике. Певица сделала себе под грудью наколку в виде черной стрелы, хотя понимала, насколько это опасно. За голову Махи давали сто золотых далеров; голова Квендихен оценивалась в пятнадцать, а сама Глиргвай, как ей недавно удалось узнать, стоила, по мнению мандречен, двадцати пяти.

Но голова Черной Стрелы, ненаследной принцессы Железного Леса, чей отряд контролировал большую область на юге, была оценена в двести далеров.

Зима — время безысходной тоски. Она отупляет и заставляет забыть боль прошлых ошибок. Иногда охотники за головами приходили из очень отдаленных мест, но конец всегда был один и тот же. Тиндекет называл это "крутить диски". Гостям не удавалось придти нежданными; партизаны успевали перетащить в ущелье второй пулемет, и установить его в незаметной пещере над входом в ущелье. Один поворот диска занимал полторы минуты и съедал пятьдесят патронов. Прошлой зимой Тиндекет впервые разрешил Глиргвай покрутить диски вместе с ним. На втором пулемете всегда сидел Моркобинин, и в ту зиму с ним была Квендихен.

Им пришлось отстреливаться в течение получаса, на этот раз пришла не ватага, а маленькая армия. Через пятнадцать минут пулемет разогрелся так, что стрелки обжигали себе руки, касаясь механизма смены диска. До весны девушки проходили с лубками на руках — они сожгли кисти до живого мяса, до костей. Квендихен, надышавшаяся порохового дыма, долго кашляла.

Но в этот раз дежурство прошло спокойно до самого вечера. Когда начало темнеть, Глиргвай забеспокоилась. Реммевагара, отправленный в Жемчужную Каплю за покупками, давно уже должен был вернуться, но его все не было видно. Полуэльф не нашел бы дороги к долине в ночном лесу. Глиргвай обняла ствол пулемета и погрузилась в поисковый транс, которому ее обучила сестра Че.

Землянка Черной Стрелы была теплой и сухой. Лежанка, сколоченная из сосновых досок — просторной. Да и тюфяк был набит не соломой, как у остальных партизан, а гусиным пухом. Но после смерти Эарона лежанка казалась эльфке слишком просторной, тюфяк — комковатым. По вечерам Ваниэль долго не могла заснуть, несмотря на изнурительные дневные рейды по лесу. Она лежала, вдыхая горьковатый запах смолы, и нежный звон магического шара даже обрадовал ее.

Ваниэль села, всунула ноги в валенки и подошла к столу. Никто очень давно не выходил с ней на связь; она пользовалась магическим шаром как пресс-папье для карт и бумаг. Сейчас хрустальный шар светился нежным молочным светом. Эльфка коснулась его рукой, и в прозрачной глубине появилось лицо матери. Ваниэль нахмурилась.

— Вани, прошу тебя, не разрывай связь! — воскликнула королева Ниматэ. — Выслушай меня!! Вы с братом должны бежать из Железного Леса, бежать как можно быстрее. В конце концов, у тебя есть предназначение, и ты должна сохранить себя для него!

— Это что-то новенькое, — пробормотала эльфка и опустилась на табуретку. — Обычно ты предлагаешь мне вернуться домой.

Королева Ниматэ ответила. Ненаследная принцесса темных эльфов слушала. Слушала долго.

К облегчению Реммевагары, эльфка зашевелилась, села и ответила: "И вовсе незачем так орать, я все прекрасно слышу".

"Деактивируй ловушки, я пройду", передал он.

"Я проведу тебя", отвечала Глиргвай. — "Подожди".

Она прикрылась магическим щитом и исчезла из башенки и из ощущений Реммевагары. Эльф вздохнул и сел на санки. Темнота вокруг сгущалась. Так вода в стакане становится все черней по мере того, как в нее добавляют краску. Реммевагара от нечего делать счистил снег с валенок.

Глиргвай появилась из темноты бесшумно — черная фигурка на сером фоне, словно в театре теней. Реммевагара вздрогнул. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, если учесть, кто учил Глиргвай подкрадываться. Хелькар подобрал девочку — тогда ей было лет пять — в горящей деревне, через которую мандречены гнали отряд Махи после крайне неудачной вылазки.

Да, ее подобрал Хелькар.

Обычно он не был склонен к милосердию.

Стройный, на голову выше любого в отряде, Хелькар отказался остричь волосы и скреплять их в иглы. Из-за этой прически партизан и называли Ежами. В длинных светлых кудрях он носил эмалевую заколку в виде трилистника с крохотными изумрудами. По словам эльфа, это был подарок погибшей возлюбленной. Так что Хелькар ничем, ну вот ничем не походил на Короля-Призрака, о котором длинными зимними вечерами рассказывала Реммевагаре мать. Ничем, кроме одного.

А сейчас вся надежда была только на старые сказки, на странные, удивительные песни Звездных Эльфов, на кардинально расходившиеся с летописями предания. И на то, что он, Реммевагара не ошибся, и те два кольца, что Хелькар носит на шее на серебряной цепочке — это не обручальные кольца его и девушки, которую брат Хелькара убил из ревности. Эльф объяснял их происхождение именно так, но на его месте Реммевагара тоже соврал бы.

— Санки нам не провести через ущелье, — сказала Глиргвай, перебивая размышления полуэльфа. — Давай телепортируем их.

Реммевагара поднялся и закинул на санки кожаный хомут, в который впрягался, когда тащил их.

— Давай.

Он снял рукавицы, засунул их за пояс. Глиргвай тоже стащила перчатки, связанные сестрой Че из козьей шерсти, убрала их в карман волчьего полушубка. Они подняли руки, внимательно глядя друг на друга. При совместном плетении заклинаний самым важным моментом была синхронность приложения силы. Вспыхнули и сплелись оранжево-голубые молнии — девушка пользовалась Чи Огня, Реммевагара был магом Воздуха. Причудливые, безумно искаженные тени полуэльфа и Глиргвай легли на стены ущелья, и санки исчезли.

— Мы были бы с тобой идеальными Синергистами, — заметил он.

— Ты каждый раз это говоришь, — фыркнула Глиргвай и натянула перчатки. — Пошли.

— Возьми меня за руку, — попросил Реммевагара. — Я ничего не вижу.

Она так и сделала, и Ежи двинулись через ущелье. Чернильная мгла вокруг казалась Глиргвай бархатисто-серой поволокой, и девушка шагала быстро. Реммевагара едва поспевал за ней. Эльфка вела товарища странными зигзагами, иногда надолго замирая на одном месте и что-то бормоча. Неожиданно она резко сбавила темп. Реммевагара знал, что сейчас они проходят "розовые сопли". Воспользовавшись моментом, полуэльф вытащил из-за пазухи леденец в бумажной обертке, протянул Глиргвай. Девушка развернула его, спрятала обертку в карман, засунула леденец за щеку.

— Я тебе еще книжку купил, — сказал Реммевагара. — "Воины Льда — поход на юг", как ты просила.

По вечерам, когда отряд собирался в общем зале Дома, сестра Че страстно говорила о необходимости продолжения рода именно в эту трудную для отечества годину. Такова была доктрина друидов — растить и защищать — и сестра Че оставалась истинной друидкой. Она могла помочь сохранить беременность любой сложности и выпестовать самого слабого ребенка, в чем Ежи убедились на примере Глиргвай. Девочка была сильно обожжена, когда Хелькар нашел ее, но сейчас, к двадцати годам, на теле девушки не осталось и следа тех страшных ожогов. Эльфы отряда Махи относились к разным племенам и поклонялись разным богам, но друиды пользовались уважением среди всех обитателей Железного Леса. Да и редко какой отряд мог похвастаться тем, что среди них есть жрец. Поэтому сестру Че почтительно слушали. Никто не мог упрекнуть ее в том, что слова сестры Че расходятся с делом. В отряде было двое детей, Каоледан семи лет и полугодовалый Тиурику. Сестра Че утверждала, что отцом Каоледана был Отец Дуб. По крайней мере трое партизан думали иначе, но никто не возражал — друидка была вспыльчива, как чистокровная мандреченка. Маха не делала никаких заявлений насчет отца своего сына, но Тиндекет, появившись в отряде, научил эльфов трем вещам: готовить борщ, стрелять из пулемета и сбивать сыр.