Погасить Черное Пламя

Бессчетное число вечеров было проведено отрядом Махи именно так. Ежи редко разговаривали — за столько лет уже обо всем было переговорено. Но Реммевагара знал, что этому вечеру предстоит стать последним в череде, казавшейся бесконечной, и он не смел нарушить очарование и уют, вдруг оказавшийся таким хрупким.

Каоледан уронил саблю из руки солдатика и теперь искал его в толстом ворсе, таком гладком и чистом, словно ковер мыли только вчера. Реммевагара улыбнулся.

— Посмотрим, посмотрим.... А что у нас здесь? — спросил эльф и извлек сабельку из-за уха мальчика.

— Как ты это сделал? Ты же не пользовался Чи! — воскликнул Каоледан. — Я бы почувствовал!

— Магия, Чи, — с чувством невыразимого превосходства сказал Реммевагара. — Ловкость рук и никакого мошенничества!

Он отдал саблю мальчику.

— Кстати, что нового? — спросила Маха, оборачиваясь к нему. — Не слышал на рынке ничего интересного?

Реммевагара вздрогнул. Именно этого вопроса он ждал и боялся.

— Не идут ли мандреченские обозы по Старому Тракту? — добавил Тиндекет и подмигнул Реммевагаре.

Полуэльф чуть улыбнулся. Отличить его от мандречена было практически невозможно. Единственное, что его выдавало, это очень уж невысокий рост, но далеко не все мандречены были такими богатырями, как можно было подумать, наслушавшись их песен. Трюк "раненный солдат, отбившийся от своих" разыгрывался Реммевагарой уже раз двадцать — и с неизменным успехом. Обоз, подобравший страдальца, в пункт назначения не приходил.

— Не собирается ли прибыть на постой в Жемчужную Каплю отряд Серых Колготок? — мечтательно добавил Моркобинин и торопливо добавил, покосившись на подругу: — А то засиделись мы без дела.

— Серые Колготки — это хорошо, — не поднимая глаз от вышивания, сказала Квендихен. — Я в тот раз не сообразила и папаху взять, модные у них папахи, и теплые....

Хелькар смущенно хмыкнул.

Две зимы назад Серые Колготки прибыли в Жемчужную Каплю — собраться с силами перед рейдом в ущелье, из которого собирались выкурить зловредных Ежей. Одна из них познакомилась в местном трактире с высоким светловолосым эльфом. Он тоже оказался из синдарин, и эльфка пригласила его к себе в казарму, под которую отвели дом деревенского старшины.

Утром всех лучниц нашли мертвыми и голыми, в таких позах, что местный художник старательно перерисовал их в тетрадку. Олеографии с тех рисунков, получивших название "Оргия Мертвых Девственниц", до сих пор можно было приобрести на рынке по сходной цене. Хелькар утверждал, что в одном художник соврал. Девственницы там не было ни одной. Квендихен, помогавшая ему на заключительном этапе операции, ничего не могла сказать по этому вопросу.

Отряд Махи был слишком малочисленным, чтобы проводить масштабные акции, но фантазии и дерзости у восьми эльфов хватало на дивизию.

— Так что там? — переспросила Маха.

Она перестала участвовать в вылазках месяца за два до рождения сына, и сейчас Реммевагара видел в ее глазах опасный, голодный блеск человека, надолго оторванного от любимого дела.

— Да, я совсем забыл, — неохотно сказал он и достал из кармана туго набитый кошелек из алого бархата с вышитым золотом вензелем.

— Гм... Это не то... — пробормотал Реммевагара, но кошелек уже перекочевал к Махе.

— Отрубят тебе когда-нибудь руки, — пророчески сказала эльфка, и кошелек исчез в складках ее домашнего платья. — Ну зачем тебе это, Ремме? Разве тебе чего-нибудь не хватает?

— Да как-то... Само собой получилось. Вот оно, — произнес полуэльф и извлек из кармана листовку, напечатанную на грубой серой бумаге.

— Ты же не умеешь читать, — сказал заинтригованный Тиндекет.

— А там еще вслух объявляли, — ответил Реммевагара, поморщился и добавил: — Каждые полчаса глашатай надрывался, я наизусть выучить успел...

Маха взяла из его рук бумажку, скользнула по ней взглядом.

— Ну-ка, давай проверим твою память, — сказала эльфка.

Реммевагара вздохнул и начал.

Кэльминдон так и не выучился читать на авари. Фонетический алфавит оказался слишком сложен для серого эльфа, привыкшего к строгому изяществу рун. Для крепкого хозяина, чей дом — полная чаша, это не было недостатком, так, легкой неприятной мелочью, которая даже не стоит упоминания. Кэльминдон, как жена читает ему листовку, и рассеянно крутил бахрому на скатерти. В красном углу горницы Рутлом устроила святилище Мелькора. Она повесила небольшую изящную кадильницу, которую исправно наполняла маслом, а на полочке поставила терракотовую статуэтку, изображавшую могучего воина с книгой в одной руке и мечом в другой. Кэльминдон был воспитан в других понятиях, но он считал, что религия не может быть предметом ссоры в семье. Да и скатерть жена вышила его любимым растительным мотивом — листьями платана, клена и дуба. Трехпалые, пятипалые и шестипалые листья, соединенные черенками, несли сакральный смысл. Рутлом не спрашивала, какой, а Кэльминдон не мешал ей возносить молитвы Врагу.

— Ну да, так на рынке и кричали, — сказал Кэльминдон, когда жена прочла листовку целиком. — Я хотел увериться, что за тело каждого Ежа заплатят именно пятьдесят далеров.

— Да, именно так. Скупердяи, — буркнула Рутлом. — Все знают, что голова Черной Стрелы в двести пятьдесят далеров оценена.

— Но ты попробуй ее добудь, — трезво сказал муж. — Кошмара и ее отребье не сдадутся, это факт. Они побегут на север, в Мир Минас. Как крысы из горящего дома.

— Так и есть, — сказала Рутлом. — Крысы они, а никакие не Ежи.

— По Старому Тракту они не пойдут — там будет слишком опасно, — задумчиво продолжал Кэльминдон. — Они пойдут через Фаммигвартхен... Где-то через недельку. Как только эти чудные драконы покажутся в небе, как их...

— Гросайдечи, — вставила жена.

— Да, гросидечи. Так и порскнут бандиты прочь из леса, как кузнечики из травы.

Кэльминдон поднялся и надел домашнюю куртку, в которой ходил кормить скотину или достать из подвала банку маринованных груздей. Когда-то бывшая очень модной, теперь темно-коричневая куртка пошла заломами и протерлась на рукавах. Разноцветный бисер, украшавший воротник, местами осыпался. Рутлом поставила на локти заплаты, но ходить в таком виде перед соседями не стоило. Все знали, что в этом году Кэльминдон продал своего льна больше, чем староста их деревушки. Темные эльфы называли ее Грюн Фольбарт, а серые — Фаммирен. Впрочем, темных эльфов в деревне почти не осталось. Только Рутлом да старуха Танабигой, жившая на самой окраине в покосившемся от времени домике.

— Я проверю лыжи, — сказал Кэльминдон. — А ты свяжись с Анхен, я с ее Воарром ближе к Мидинваэрну на рыбалку обещался сходить. Так ты скажи, что я приболел и не пойду.

Рутлом ласково улыбнулась и достала магический шар из ящика стола.

Кэльминдон был чистокровным серым эльфом, но никогда не любил пышных речей, песен и стихов.

Он предпочитал действовать, молча и стремительно, как та огромная змея, что, по рассказам, водится в реках юга, в честь которой и был назван.

"О Мелькор", думала Маха, глядя на застывшие, опрокинутые лица партизан. — "Да, я хотела большого дела... И дождалась".

— Мы не можем уйти за Гламрант, — сказала она в звенящей, колкой тишине. — Потому что тпосле этого нам придется бежать всю жизнь. И она будет очень недолгой. И она будет наполнена позором, стыдом и отвращением к себе. Мы не можем сдаться, как того просит Моруско. Когда мы сдадимся и нас казнят, жестоко и публично, Железный Лес все равно будет уничтожен. Ведь тогда он лишится своих последних защитников. Мы останемся и будем драться — или погибнем вместе со всеми.

Реммевагара смотрел на командиршу, открыв от изумления рот.

— Что я хочу сказать еще, — добавила Маха. — С Энедикой я связалась днем. Они готовы помочь воинами, магией, деньгами — всем, что мы попросим. Морул Кер сказал, что лес будет подожжен с четырех концов, и все сначала подумали, что он приведет троих своих братьев.

— Я тоже так подумал, — буркнул Моркобинин.

— Если бы это было так, то мы ничего не смогли бы сделать. Но Энедика выяснила, что гросайдечи, о которых говорится в листовке — это не настоящие драконы.

— Я вот так и не понял, кто это такие? — спросил Тиндекет.

— Это такие маленькие дракончики. Их вывели в Боремии, чтобы защититься от настоящих чудовищ. Гросайдечей будет девять, трое полетят на юг, а шестеро полетят через Мир Минас и Эммин-ну-Фуин. Морул Кер не тронет серых эльфов, признавших его власть; да и рудники гномов он сохранит.

— То есть нам... нам ничего не угрожает! — выдохнул Моркобинин.

— Да, — очень серьезно сказала Маха. — На самом деле, Энедика просила одолжить ей пулеметы, если мы не собираемся драться. Но я сказала нет. Мы будем драться. Возможно, нам не удастся убить всех. Но тогда Энедике и ее Ежам будет уже легче.

— Так ты знала! — воскликнул Реммевагара. — Знала и молчала!

— Ну, я тоже знал, — сказал Хелькар.

"Так вот что это были за намеки на огненную бурю", подумал Тиндекет. — "Вот почему Хелькар передо мной извинился! Он думает, что все мы погибнем, и хотел помириться перед смертью". Тиндекет ощутил укол ревности, столь же болезненный, сколь и неожиданный — ему Маха не рассказала об ультиматуме Черного Кровопийцы.

— Мне не хотелось портить вечер всем, — пробурчала эльфка, мрачно глядя на Тиндекета. — Завтра с утра, думаю.... На свежую голову...

— Мне тоже, — ответил Ремме.

— А что Ваниэль? — спросил Тиндекет. — Даже если мы остановим драконов... ну то есть гросайдечей здесь, на юге будут еще три огнедышащие твари. Этого хватит, чтобы сжечь лес.

Маха помолчала.

— Ваниэль и ее отряд решили покинуть Железный Лес, так сказала Энедика, — неохотно ответила она. — Скорее всего, вся южная часть леса между старой тропой и Мен-и-Наугрим сгорит.

— Сука! Полукровка! — яростно крикнул Тиндекет.

— Но-но, аккуратнее со словами, — сказал Реммевагара.

— А что "но-но"? — передразнил его Тиндекет. — Пусть твой отец был человеком, но он был воином — видно же по тебе! А отец этой сучки? Под юбкой своей бабы спрятаться хотел!

— Ну, я свого отца не помню, — сказал Реммевагара и неожиданно улыбнулся. — Он, может, вообще ювелиром был — то-то я всякие блестящие камушки так люблю....

Маха поморщилась.

— Ребята, перестаньте, — сказала она. — Таково ее решение, и мы ничего не можем изменить. Отряд Черной Стрелы самый большой; может быть, они вернутся... потом. Чтобы мстить, — неуверенно закончила она.

Хелькар криво усмехнулся.

— За что я тебя всегда любил, Маха, — сказал он. — За твою веру в эльфов. Но тот, кто раз повернулся спиной к врагу, будет бежать... бежать до самой смерти.

Глиргвай и Квендихен молчали — они были еще слишком молоды, чтобы позволять себе высказываться по таким вопросам, но по их лицам было заметно, что обе девушки сильно напуганы. Глиргвай недавно поняла, что ее выслушают, если она захочет что-то предложить — но она еще слишком хорошо помнила время, когда играла на ковре вместе с Ремме, как сейчас Каоледан, а взрослые обсуждали свои малопонятные дела, не обращая внимания на маленькую темноволосую девочку.

— Драться... Но как? — сказал Реммевагара.

— Если бы только знать, где они полетят... и когда... — сказал Моркобинин. — Можно было бы снять их из пулеметов.

— Да, но это мы никак не сможем узнать, — вздохнула Квендихен.

Маха покосилась на Хелькара.

— Они пойдут через Дункелайс, и скорее всего ночью, — сказал тот.

— Почему? — с большим интересом спросил Тиндекет.

— Потому, — грубо отрезал Хелькар. — А пулеметы... Ну, если они полетят очень низко, тогда может получиться.

— Тучи! — воскликнула сестра Че, и добавила, сузив глаза: — О, они полетят очень низко... брюхом за скалы будут цеплять!

Каоледан, напуганный резко изменившимся лицом и тоном матери, заплакал.

— Пойдем спать, заинька, — сказала сестра Че.

Мальчик подбежал к ней и уткнулся лицом в живот. Эльфка обняла его.

— Ладно, мы пойдем, — сказала сестра Че. — Я посмотрю книгу заклинаний, может быть, найду что-нибудь еще.

Они с Каоледаном покинули зал.

— Я вижу, надо все хорошенько обдумать, — заметила Маха. — Давайте этим и займемся. Успокоимся и подумаем. Идея сбить гросайдечей из пулеметов хороша... но уж больно необычна. Может быть, есть другой выход? Более простой и надежный. А мы не видим его потому, что сильно испугались?

Некоторое время партизаны сидели в тишине, только смеялся Тиурику, которого Тиндекет в задумчивости подбрасывал на руках.

— А мне их жалко, — сказала Квендихен тихо.

Моркобинин приподнялся на локте.

— Кого?

— Этих людей, наездников... и дракончиков.

— Да, это странно, — сказала Маха. — Между нами и Боремией нет войны. И никогда не было, у нас даже общей границы нет. Почему они летят на нас?

— Мы в войне с Мандрой, а Боремия — имперская провинция, — сказал Хелькар.

— Нашла, кого жалеть, — фыркнул Моркобинин. — Лучше нас пожалей.

— Лучше спой нам, Квенди, — попросил Реммевагара. — Под хорошую песню и думается лучше.

— Дай мне лютню, Морко, — попросила девушка.

Эльф выполнил ее просьбу. Квендихен провела рукой по струнам, немного подстроила инструмент, набрала воздуху в грудь... и вдруг заплакала.

— Простите меня, я не смогу, — пробормотала она сквозь слезы и выбежала из зала.

Моркобинин ушел вслед за ней. Реммевагара откашлялся.

— Тогда я спою, — сказал он. — Никто не возражает?

— Ну, попробуй, — ответила Маха.

Полуэльф подошел к дивану, взял лютню, и уселся на полу.

— Песня Короля-Призрака, — сообщил он.

Тиндекет заметил, как Маха и Хелькар снова обменялись взглядами — быстрыми, почти незаметными, но блеснувшими словно острия пик в лунном свете.

Мне никогда не забыть ни о чем. В храме погасло древнее пламя.

Черное знамя под светлым мечом пало и втоптано в грязь сапогами.

Мертвые струны не зазвенят, лишь над пожарищем каркает ворон.

Что ж вы стоите? Убейте меня. Или боитесь, псы Нуменора?

У Реммевагары был приятный голос, а песню, судя по размеру и плавным, пышным поэтическим оборотам, сочинил кто-то из Народа Звезд. Но Тиндекета заинтересовало другое. При слове "Нуменор" по лицу Хелькара прошла тень — слишком мимолетная, чтобы считать ее гримасой ненависти или презрения, однако слишком отчетливая, чтобы ее не заметить.

Назгул! И страх словно ветер. Я ведь один! Так что вы же встали?

Верно, я назгул и все же смертен — ваши мечи из заклятой же стали.

Сдвинуться с места никто не посмел, горькие мысли хлещут, как плети,

Ранят больнее мечей и стрел. Мой Властелин, молю я о смерти...

Знаю, ты скажешь: "Не вышел твой срок". Память каленым железом не стынет.

Я не прощу, стал я ныне жесток! Ненависть — мне имя отныне.

Мордорский воин, крылатая смерть, меч Саурона, гнев Саурона.

Всадник отчаянья. Имя мне — Месть. Память мне стала стальною короной.

Реммевагара провел рукой по струнам в последний раз.

— Никогда не слышал обо всех этих назгулах, Сауронах, Мордоре и прочем, — заметил Тиндекет, со странным любопытством наблюдая за лицом Хелькара. У того не дрогнула ни одна ресница.