Бод

А у самого в синих глазах отразились белые облака, плывшие над Кондратовой грушей: он вспомнил, как давным-давно, как будто в другой жизни, он смертельно перепугался, когда у него расшатался и выпал первый молочный зуб. Он не знал, что с ним произошло? В храме не было мальчиков-ровесников ему. Все дети были или младше, или значительно старше, и мало общались между собой, постигая мудрость каждый со своим наставником. Он решил, что чем-то прогневил Великого Оанна. Стал прятаться, и придумывал из известных ему заклинаний нечто, что могло бы помочь отрастить зуб на месте выпавшего, и тем самым скрыть свой грех. Но когда он тайком проделал всё задуманное, у него вырос очень болезненный нарост на лбу! И бедный ребёнок, в ужасе и отчаянии решив, что проклят, предстал с объяснениями перед Великим Жрецом.

Великий Жрец, вникнув в суть происшествия, призвал к себе Первого Мудрейшего. Повёл кадуцеем в сторону испуганного маленького ребёнка-единорога, спросил:

— Встречал ли Ты, о Мудрейший, дитя, которое в этом возрасте сумело так остроумно соединить простое заклинание для сращивания костей со священным пожеланием здоровья и роста?

— И оба заклинания сработали, о Великий! Вот чему удивляюсь я! Счастье, что рог не вырос на месте зуба, как пожелал того мальчик.

— А я удивляюсь, что мы чуть не проглядели это дитя. Обратите внимание: на его ладони две чётко очерченные линии жизни, — не одна, а две. А между ними — звезда. Можете ли Вы истолковать этот знак?

Первый Мудрейший заметно изменился в лице:

— Вы полагаете?..

— Удались, дитя, пока мы не призовём тебя снова, — приказал Великий Жрец. И, как было принято в храме, глядя глаза в глаза Мудрейшему, произнёс: — Скоро мы можем стать свидетелями небывалого события. Какого? Я не знаю. Но оно произойдёт раньше, чем успеет вырасти этот ребёнок.

— Я сам займусь его обучением, — задумчиво произнёс седовласый Мудрейший, для которого срок наставничества давно прошёл. И тем не менее, он не решился поручить мальчика кому-то ещё. — Я думаю, ребёнок заслуживает получить своё первое имя?

— Назовите его Навнагусор — 'Тот, кто оправдывает ожидания' — без колебаний промолвил Великий Жрец.

И Первый Мудрейший стал называть своего исключительно способного подопечного по имени, и стал его новым учителем. Ненадолго, пока не встретились мальчик и его звезда...

А нарост силами жрецов удалось убрать. У Бода остался только круглый едва заметный шрам в том месте на лбу. И он никогда не признавался, откуда этот след: дело прошлое.

* * *

Навгун увидел своего хозяина, спускавшегося к пристани, к городскому торжищу, и весело заржал, и забил нетерпеливо копытом, выбивая в мёрзлой земле мелкие камешки.

А Бод в это время смотрел в сторону корчмы, у которой старая Галла ворожила деревенским девушкам. Девушки положили в ладонь цыганки все свои мелкие гроши, и ушли, глядя прямо перед собой ничего не видящими бессмысленными глазами — цыганка-то, оказывается, хорошо умела охмурять.

— Ай, красавец! — пронзительно закричала старуха, метя длинной юбкой по припорошенной снегом земле в сторону Бода. — Ай, милый! Богатырь ты наш! Спаситель! Здоровья тебе, жену красавицу, деток удалых, да всякого добра побольше, побольше! Смотрите, люди: этот бортник убил в полях боярина Мирского волка-людоеда. Нет больше Чёрного Волка! Ай, молодец! — звенела цыганка на всё торговое место:

— Спешился бортник, не бежал от волчьей стаи, коня отпустил — сам остался! Мы коня твоего — доброго, серого — переняли у моста через Ведрыц-реку. Сберегли, дорогой, для тебя коня твоего!

Люди стали собираться вокруг Бода и цыганки.

Бод гладил, трепал по шее своего жеребца.

— Как зовут коня? — не останавливалась болтливая Галла.

— Н-н-авв-гг-унн! — Заржал ей в ухо конь.

— Конь тебе только что сказал, как его зовут, — улыбнулся Бод.

— Ай? — не поняла Галла.

— Навгун его зовут! — пояснил бортник, про себя гадая, что за представление затеяла старуха?

— Быстрый, значит? — восхитилась цыганка.

— Ну, пусть будет так, — согласился Бод. Он, называя жеребца, знал, что посторонние решат, что странное имя Навгун придумано от слова 'навгрунь'* — так обозначали быстрый бег лошади. И тут же перед собравшимся людом ему пришлось подтвердить, что он действительно убил вчера лютого волка, дав возможность спастись своему коню. Люди, а среди них много было селян из окрестных деревень, приехавших в торговый день в Речицу, обрадовались. Заявили, что пан-боярин Мирский должен сдержать слово — наградить человека, выдать двенадцать грошей. Сумма немалая — столько платили за убитого зубра. За волка — обычного разбойника — давали от силы три гроша. И боярин как раз был в городе в этот день. Решал дела на ратуши.

— Ну, — сказал бортник, — если наградит — оплачу ваше пиво в шинке у Михайлы, выпьете за мою удачу.

Мужчины обрадовались пиву ещё больше, чем хорошей новости. И пошли рассказывать пану Мирскому о подвиге речицкого подорожника. А Бода отвела в сторону цыганка:

— Заедь, дорогой, в табор. Я и деньги, должок наш, с собой не брала: нам поговорить надо с глазу на глаз. Так приезжай к нам, не мешкай*.

— Ты откуда узнала, что я волка убил под Горвалем? Зачем всем сказала?

— Вот для того и зову тебя, князь дорогой, серебряный-золотой. Есть что поведать тебе. А деньги панские что, помешают? Мы твоего коня не пАром кормили: за заботу рома Матвею дашь денежку. И погадать я тебе хочу, а ты мне щедрее ручку позолотишь, — захихикала скаредная цыганка.

— Поехали, мать, провожу тебя до вашего табора, — согласился Бод.

И цыганка в тряской телеге, а он — верхом, отправились за город, в ближайшее село, назначенное вольным кочевникам на зимний постой.

— Про кольцо у своей зазнобы спрашивал?

— Да. Кольцо подобрали возле ворога, убитого на пороге её дома. Человек подумал, что это уронила сама Анна, поднял перстень и положил на видном месте. Девочки-двойняшки стали играть с кольцом, прятали ото всех, пока... — Бод запнулся. Не хотел лишний раз упоминать про болезнь, разбившую Анну в то время — ...пока не приехали в Речицу. Марья-хозяйка спросила у Мокошихи, можно ли оставить колечко, и Мокошиха сказала, как и ты — если само пришло, то можно оставить. Кольцо нашло себе хозяйку.

Цыганка кивала головой, соглашаясь.

— И что, мать, ты знаешь про эти кольца? — поинтересовался Бод.

— Если бы знала что, не отдала бы, — огрызнулась Галла. — Оно мне не открылось. Дарила невесткам, но и те не захотели держать его у себя. Все в один голос сказали, что чувствуют, как будто непотребщину какую у себя оставили. И понимают, что золотое и красивое, а всё равно — как будто лишняя ненужная вещь. Так и валялось кольцо. Я боялась потерять его, потому и избавилась. А ещё, когда я над тобой сидела, шептала, кольцо меня сильно беспокоило: всё хотелось достать его из платочка и вложить тебе в руку. Вот и отдала. А ты так обрадовался — удивил меня! Я поняла, что оно тебе понадобится.

Бод в свою очередь кивнул головой.

— Хочу погадать тебе, — сказала старуха Галла, выгнав перед этим из гнилой хаты тощих ободранных внучат.

— Ты мне уже всё сказала — возразил Бод.

— Не всё, оказывается. Раскрой, покажи ладонь! — настояла цыганка. — Ай, ай! Никогда не видела такого знака! — удивилась она. — Не знаю, что и сказать...

'Где уж тебе, старая, — подумал чародей. — Я не родился, я свалился в эту Явь.'

— Тогда подожди, отолью тебе воск.

Цыганка стала приготавливать всё, что необходимо было ей для нового гадания:

— Тот самый Сашко, которого ты спас, перенял твоего Навгуна — ай, какое красивое имя! — вечером на дороге. Конь был весь в мыле, испуган — страх! Летел по дороге стрелой. Наши рома удивлялись сильно: как так? Быстро мчится конь, хоть его никто не погоняет? Рома Матвей говорил: заглянул в глаза жеребца, а в них скалится волк. Ну, он меня кликнул, я курила траву в ноздри коню, только тогда он успокоился. Сашко не поленился, пошёл по шляху в ту сторону, откуда прибежал конь. (Цыганка слукавила: Сашко шёл лазить по деревенским птичникам, а для этого ему нужно было уйти подальше от приютившего их села — у соседей цыгане не воровали). За деревней, в лесу, не боясь темноты, кто-то разговаривал в поздний час. Сашко подкрался, подслушал. Говорила Мокошиха с незнакомкой. Старуха упрекала ту, другую: ставила ей в вину гибель человека — хозяина серого оседланного коня. Ругала: как смела та взять на себя страшный грех убийства? А незнакомка ей на это ответила, назвав Мокошиху бабушкой, что подорожник не первый и не последний. У неё двенадцать осиновых колышков уже забиты — по количеству зарезанных волком людей. Советовала старой утихнуть, говорила, что приходит время её силы и пора бы Мокошихе смириться с этим.

Бода укололо плохое предчувствие: отдельные мысли, догадки и подозрения сложились в одно целое. И болезнь Букавецких — странная, незнакомая болезнь, прошедшая полосой по сёлам Горвальского края, и внезапная дьявольская метель, и волк, с небывалой хитростью годами обходивший охотничьи засады, и его, Бода, тяжкий сон — несли на себе печать чьей-то злой воли.

Галла продолжала:

— Когда-то рассказывали о том, что на стороне у старухи живёт дочь, рождённая не в браке, а потому магистрат отказал дочери в праве жить в городе. Если и внучка Мокошихи из бастров*, то и ей в место закрыта дорога.

Бод кивнул: таков суровый закон. Ещё он знал: по поверью, три поколения женщин, рожавших вне брака, произведут на свет страшную ведьму или колдуна.

— Как же никто не ведал о ведьме раньше? — спросил он цыганку.

— Может, молода была, ничего ещё не умела; может, не здесь росла — предположила Галла. — А что молода, знаю от Сашко, он догадался по голосу.

— Так. Молода и жестока непомерно?!

— Как раз потому и жестока, что молода — силу пробует! — пояснила цыганка.

— Что? — удивился Бод

— Мы по этим землям кочуем уж много лет, и я помню, чем баловалась Мокошиха в молодости.

— Галла, не знаю, что она делала, но нельзя, запрещено Знающему нести зло. Кара настигнет неизбежно! — ответил чародей.

— Нет, ты и вправду чудной! — подняла на него глаза цыганка, несказанно удивившись услышанному. Что за поповщина лезет из бортника, и как её примирить с тем ремеслом, которым пробавлялись ипокон веку цыгане?

— Я сейчас же отолью воск: воск не соврёт, всё скажет.

Но воск ничего не сказал: по воде кружились круглые капли.

— Ты что на себе носишь? — возмутилась старуха. — Не доверяешь старой Галле? Я тебе добра желаю! Ты дорогу кому-то перешёл. Посмотреть наперёд могла бы, предупредить!

Бод подумал. Сообразил, в чём причина, стал снимать верхнюю одежду, сапоги — во всём лежала очич-трава отводящая.

Цыганка смотрела на него, сверля глазами. Рубаха не скрывала сильное тело бортника, столько лет лазившего по деревьям на невиданную высоту*.

'Грудь широкая, выпуклая, в бёдрах узок, стройные ноги крепки — хорош мужик: ах, хорош, — как породистый конь!'

— Эх, красавчик! Жалко, не встретился ты мне раньше, уж я бы тебя охмурила. О, да воск показывать стал, — отвернулась Галла от чародея. Потом сверкнула глазами на него, засмеялась старушачьим сухим смехом:

— Свадьба твоя будет послезавтра, слышишь?

'Близкий срок зря назвала — неправда твоя, я ещё не знаю, как за это дело взяться!' — подумал бортник в ответ.

— Ай, ай, ай! Ну, кто бы мог подумать?! — продолжала смеяться цыганка. — И этот перец* мне будет говорить, что зло творить нельзя? Посмотрю, что запоёшь, когда попробуешь, да прикипишь к бабе!

Боду пришлось мысленно собраться и даже произнести сильное успокаивающее заклинание, чтобы не покраснеть: вот ядовитая старуха — знает же всё-таки немало!

— Мать, ты зачем меня сюда позвала? — сказал он строго. — Я одеваться буду.

— Потерпи, — буркнула цыганка, глядя в воск и став серьёзной. — Хоть я не красна девка, но ради пользы дела посиди без твоей зачарованной одежды. А ещё лучше — покрути воду в чаше своей рукой. Смотри!

Бод склонился над водой: воск слился в женскую фигуру, женщина превратилась в чудовище и погналась за кем-то маленьким и неуклюжим, затем стала глотать, — Бод присмотрелся, — маленьких детей! Женская фигура располнела, и чародей узнал в силуэте, к своему ужасу, Мокошиху такой, какая она стала сейчас, на его памяти. Вторая форма отлилась в тонкую фигуру, но была эта женщина лохмата до безобразия, и кружилась-летала над крышами домов и церквей. Что потом показывал воск, Бод помнил как в полусне. Это удивило и раздосадовало его: кто-то вмешался в сознание, не давая рассмотреть картину будущего. Он немедленно собрал волю, закрылся от чужих мыслей, взглянул на старуху, как будто видел её впервые. По морщинистому лицу цыганки пробежала лёгкая тень — или смутилась, или испугалась чего-то Галла.

— Довольно! — решительно оборвал гадание чародей. — Я ухожу. Спасибо, что берегли коня. Спасибо за то, что предупредила, мать. Что-то тёмное собирается в полночной стороне. Буду знать. А пока — прощай. И он по-особому взглянул на старуху, пытаясь словить, зацепить её глаза своим взором.

Но цыганка неожиданно вскипела:

— Молод ты ещё! Не поймал ты меня ни на чём и не поймаешь! Я тебе как лучше хотела сделать, а ты не доверяешь, не даёшься. Гляди, как бы не пожалел об этом, умник!

Когда чародей ускакал на сером Навгуне, цыганка, посмотрев ему вслед, зло сплюнула в сторону, прошептала:

— А ведь сорвался с крючка хитрый бортник. — И ей стало жаль минувшей молодости и красоты, когда-то помогавшей ей получать власть над мужчинами...

Цыганка Галла решила, что сделает всё, чтобы встретиться с объявившейся молодой ведьмой. 'Она явно чует тебя, бортник. Чует, но пока не нашла. Так я ей помогу! Зло, говоришь, нельзя творить? А для чего тогда Умение даётся? Не для того ли, что бы пользоваться им по своему усмотрению? Или для того, чтобы похоронить его в себе?

Да и что такое зло?

Мокошиха с юности разбиралась в людских болячках. А почему? Кто научил? А я знаю! Когда видела больное шелудивое дитя, крала его, и лечила в своей лесной избушке как придумает, как ей в голову стукнет. Скольких невинных младенцев она загубила — съела, как говорится? А-а! Как наших рома в то время преследовали за кражу детей. Сколько пришлось претерпеть ни за что, ни про что, — мы тогда про Мокошихины дела не ведали. А дано было мне узнать про все её ухватки слишком поздно: хитрая лекарка к тому времени поднялась, славу заслужила. Теперь весь город ей кланяется, трудно её теперь ущемить.

Вот тебе добро, вот тебе и зло.

Я узнаю, чем молодая ведьма балуется и что из этого выйдет? Случится, и Мокошихе вспомню давнюю кривду. И бортника проучу: догадлив, смазливый кречет — не дал себя обмануть. А я так раздоить его хотела: богат же, богат — я не я буду, если ошибаюсь в том. От него прямо пахнет деньгами!'

* * *

Бод вернулся в город, зашёл в мастерскую при лавке Кондрата.

Вышли вместе на вольный воздух; ходили вдоль берега Днепра, говорили.