Бод

Дружки вьются возле Анны с Бодом: себя показать хотят, хитрецы!

Да! И на родительскую чету посмотреть приятно: племянница, хоть в намитку эту нездешнюю замотана по-старушечьи, а всё равно, свежа, как юрьевская роса. И Бод ещё крепок, плечист, только рано пробилась седина. Как всегда, строг и неразговорчив. Ну, привыкли к нему такому. А человек он надёжный, верный человек.

'И почему за эти годы не предложил никто выбрать бортника в лавники? Ему, похоже, всё равно, но как так могло получиться: не замечает никто этого солидного мещанина?!' — подумал, удивляясь, Кондрат и пошёл напомнить молодым парням, для чего их пригласил жених, доверив почётную свадебную должность? Уж никак не сверлить глазами дырки в девушках!

* * *

— Алексей, — сказал дружка молодого, Илья, выбежав из душной избы, — ты видел этих девчонок-сестёр?

— Нет, ты знаешь, я слепой, — возмутился второй дружка, Алёша. — Как их можно не заметить, если по сравнению с ними другие девушки — серые уточки рядом с лебедями? Мне кажется, если незрячий просунется мимо них — и тот почувствует таких прелестных русалочек!

— Зачарован? — подцепил друга детства Илья.

— Перестань. Что делать? Мне девушка нравится ужасно!

— Которая из двоих?

— Э, не знаю ещё. Наверное, та, что сидит левее.

— Ну, значит, мне нравится правая. Так и будем их называть. А если поменяются местами, то всё равно, будем любить ты — левую, а я — правую, уговор?

— Какое, любить? Я обручен с десяти лет. Дочке шевца* Статкевича уже исполнилось шестнадцать, я и так упросил отца не торопить меня с женитьбой — ещё бы год-два погулять на свободе.

— Ну и что? Смотрин же ещё не было: можно заплатить девке отступное*, и всё.

— Тебе просто говорить, ты у родителей один. А нас в семье четверо. Это только у дядьки Кондрата так всё ладится: восемь родил — десять растил*, все в достатке, и не убыло от него нисколько. А мои от хорошего приданого не откажутся. Да и за что девушку обижать, она же не виновата... — вздохнул второй шафер.

— А что, без женитьбы с девкой — никак?

— Знаешь, я пошёл. — ответил осторожный Алексей. Когда успел друг Ильюшка так набраться?

* * *

Бод недоволен. Лизавета и Катерина ведут себя достойно — придраться не к чему, — но то, что закручивается вокруг них, не уберёшь никаким чародейством!

Пока девоньки бегали в простых сорочках, нацепив на шею бусы из красной рябины, было ещё ничего. Но в последний год, как только нанизали себе длинные нитки бисера, расшили искусными узорами одежды из тонкого полотна, обули ботиночки вместо кожаных постолов, — началась у Бода головная боль. Анна настояла на том, что дочек, пусть и премудрых чародеек, пора отпустить погулять, дать покрасоваться перед парнями, пока не окольцевали, не то в бабах будут злы да завистливы.

После этой свадьбы парни в городе начнут упрашивать родителей засылать сватов — это точно! Боду пришлось свезти чуть ли не на всё лето девчонок из города, потому что о замужестве они даже слышать не хотят, и красоту свою скрывать не желают. А ведь могли бы! Чуть-чуть туману — и успокоились бы речицкие ребята. Спокойно определились бы дочки, кто им нравится, да и пошли под венец.

Бод стал ещё более мрачен.

Дочкам придётся забыть, оставить всё, чему он их научил.

Всё даром! Всё пропадёт даром!

Эх, девки, девки! Вы приходите в этот мир, чтобы стать мужчине опорой! Вам не дано такое право — отвлекаться на постороннее, жить своей жизнью. Мужчина может себе позволить путешествовать, мечтать, искать мудрости, рыскать по свету в поисках, в сомнениях, в тоске по неизведанному, несбывшемуся. Женщина же, как земля: неподвижна, верна, постоянна, и за это любима и почитаема. Она всегда здесь и сегодня, она погружена в это бытие, и, как ни странно, часто счастливее мятущегося мужчины.

Вот и Боду подарком судьбы стала Анна. Для могучего чародея его женщина — его крепость. Его опора, тепло и свет. Радость каждого дня, утеха ночи, подруга, помощница, верная советчица. Это она сделала из таинственного, не от мира сего, отшельника настоящего живого человека. Она когда-то приняла его таким, какой есть, поверила, не испугалась, и вот уж сколько лет хранит и оберегает его тайну.

А что скажут мужья двойняшек, когда увидят, что жена пальцами закрывает раны, останавливает руду*, договаривается не только со зверьём, но даже со змеями, а словом может развести огонь в печи?

Ничего хорошего из этого не будет. И что им делать со своим чародейством?

Бод спрашивал Анну, какой она была в возрасте Катерины и Лизаветы: так же хотела нравиться? Анна напомнила ему, что когда ей купили взрослые одежды, подарили украшения и позволили носить всё это — сразу нашёлся жених, увёз из дома. Вот и всё. Родители не хотели расставаться с ненаглядной дочкой, шестнадцать лет — рановато для замужества*, но уступили: слишком настойчив был парень, да и завидный жених, такого в Речице не найдёшь! А через два года у неё родились двойняшки.

'Да. Так просто. Но его Анна-красавица не была чародейкой. Как и все, покорилась родительской воле. А девоньки-то умны, способны — невиданно способны! Чего они хотят?' — думал чародей, передвигая на столе чарки с горелкой и наливками, торопясь незаметно подсунуть свои, нетронутые, раскрасневшемуся соседу.

Вот и первая забота: у подошедшего дружки в голове муть. И кружат его мысли вокруг обеих дочек. Что ещё за ерунда? А, понятно, парню они кажутся похожи. А Анна сидит, как ни в чём ни бывало: беседует.

* * *

С Анной без умолку трещала пышнотелая крутобокая мещанка Ольга, считавшая себя первой в городе красавицей.

— Пропустила я, как садили молодую на дежу*, — сказала Ольга, намекая на важность этого обряда, открывавшего порой девичий грех.

— Татьяне двадцать один год — ещё бы чуть, и засиделась в девках. Шляхтич Копылович посватался к ней три зимы тому назад, и сразу на заручинах ботиночки ей обул*: хороший парень, молоденький. Ведь Танюшечка на одно лето его старше?

Анна знала, что обедневшие дворяне Копыловичи всё никак не могли решиться на такой брак. Весь город ждал, не передумают ли? Заранее жалели младшую дочь Кондрата, у которой шли годы... Что, если отберут у Яна Копыловича герб за то, что берёт в жёны мещанку?

— Родословную терять кому хочется? И как удалось Кондрату обкрутить это дело? А теперь Татьяна — паненка, и дети её будут не простые, а панские дети. Удачно выдал всех своих девок старик, — продолжала Ольга, за разговором успевая разглядывать мужа Анны, Бода, чинно сидевшего по другую сторону от жены. Разглядывала и удивлялась: почему пошла Анна за этого молчаливого хмыря? 'Да рядом с ним завянет любая!

(Ольга покосилась на Анну — нет, не завяла, цветёт. С чего бы это? Приглядеться надо — может, пропустили людские глаза какой секрет?) Что, не нашлось бы такой видной бабёнке кого-нибудь повеселее — даже из неженатых молодцев? А-а! Так она тогда и сама была слезлива, бессловесна и малость не в себе,' — вспомнила мещанка. — Теперь с ней и поговорить можно, а раньше бесполезно было подходить'

Ольга не заметила, что говорит-то она одна. Анна сидела, приветливо повернувшись к соседке по столу, слушала, глядя той в глаза мягким взором, и время от времени кивала головой.

— Речицкие бабы говорили, что Танюшка, — нет, нет, я ничего такого не хочу сказать про воспитанную, достойную девушку! — но мещанки говорили: не сядет Танюша на дежу... Чем бы она удержала возле себя Яна Копыловича?

Анна подумала — неплохо спросить у мужа — за что такое испытание Яну и Танюше? Три года ждать решения малого сойма*? А если бы сойм решил не в пользу Яна?

'Нет, ну вы посмотрите на этого бортника — как суров. Ну и что, если ребята потрутся возле его девчонок? Запугал, наверное, дочек — боятся лишний раз улыбнуться, зубки жемчужные показать!' — возмутилась Ольга, зыркнув быстрыми глазами в сторону молодёжи.

'А какие миленькие! Личики беленькие, чистые, — думала Ольга, хватив чарочку наливки и закусывая куриным крылышком. (Хорошо угощают!) — Правда, я бы им щёчки свеклой чуть-чуть тронула. Но и Анна щёки не подкрасила, а зря — у всех, даже у Танюшки-невесты румянец.

Мещанок не узнать! Ух, кобылки: нарядились, украсились.

Юбки надели из яркого дорогого адамашка*. Сорочки тонкие, у кого — с вышивкой, у кого — с кружевом, с завязками, из самого деликатного выбеленного полотна. Кабаты у всех расшиты цветной тесьмой и строчкой, кроены в талию, пуговицы — рядами. На голове чепцы с вышитым круглым донцем, со сборками по краю, а у некоторых — нарядные шапочки с ушками, и через ткань ушек продеты металлические кольца, и висят эти кольца, спускаясь почти до шеи. На шеях бусы из цветного стекла, да в несколько нитей! А вон сидят белобрысые бесцветные девчонки: брови сажей подвели — и стали красавицы.

Но лучше всех — эти сестрицы, приёмные дочери бортника.

Станики* обтянули девичьи фигурки: ни заломов, ни морщин — сидят, как влитые. И вышиты тонкими узорами золотой нитью. Сорочки на девоньках под самое горло, но под сорочками, в глубоком вырезе станика-корсета всё, что положено у девушки — кругло, выразительно. То-то падают глаза ребят в это место! И юбочки короткие, не до самых щиколоток — стройные ножки в красных ботиночках напоказ. Кто же первым посватается к ним? Ведь скоро посватают — это точно! Такие Лёли не засидятся в девках. Приданое будет хорошее: бортник зажиточен, а девушки, как и Анна, хорошие вышивальщицы.

Ну, поживём-увидим.' — закончила обгладывать куриные косточки Ольга, и вслух принялась хвалить Анне её мужа: хороший человек ей попался. Девочек удочерил, вено каждой отписал, младшего мальчика-найдёныша пожалел. (Ольга подумала: 'Чего тебе это стоило, милая? Где это видано: муж из дальних краёв едет и ребёночка привозит. Хорошо ещё: не притащил, как рыжий Козьма, себе жену с той стороны. Так Козьма холост был. Мужчины, правда, все, как один, божились, что это Кастусь дитя нашёл, да только не все бабы поверили. Ну, не наше это дело.' — остановила себя мещанка).

— И на мальчика супруг ваш через магистрат бумаги провёл — усыновил скоренько, хоть младенцу тогда и года не исполнилось. (Сама смотрела на Анну: не дрогнет ли что у молодицы при этом намёке? Нет — спокойна, и бровью не повела. Видно, верит мужу, почитает.).

— И радцы, и даже дьяк-писарь убеждали вашего супруга не спешить: дети до года не все доживают, да и до трёх лет — не каждый, но он, рассказывали, посмотрел на всех строго, отвечал, что ребёнок крепкий, вырастет. Вот и правда — Микола растёт шустрый, здоровый — хороший мальчик, дай бог каждому!

Затем и о родном сыне супругов — Миките, — Ольга вставила льстивое слово. Пересказала Анне то, что та и сама знала: священник, обучающий нескольких посадских ребяток грамоте, сильно хвалит Микиту за невиданный ум и способности. Повезло родителям с детками!

Анна порозовела: ей было лестно. И она в свою очередь наговорила болтливой мещанке вежливых и приятных слов. Потом Ольга всем рассказывала, что они с Анной чуть ли не подружки.

* * *

Бод поискал глазами среди сидящих Василя.

Сына Кондрата загораживал пышный букет калиновых ветвей с красными ягодами, поставленный, по обычаю, напротив молодых.

Василь любезен — ведь это свадьба его сестры — разговаривает весело, но глаза серьёзные, грустные глаза.

Он, старший из неженатых братьев невесты, рука об руку ходил во время свадебной церемонии с Татьяной до тех пор, пока не пришла пора подвести невесту к жениху. Расплетал косу сестре и мазал ей голову мёдом крест-накрест от сглаза и для будущего благополучия.

Похоже, он ещё не поверил, что теперь его участие в свадебном обряде не понадобится: можно уже и разгуляться. А как поверил — стал тихо, медленно, с каким-то мрачным злорадством напиваться, наливая себе и гостям. Знал, что скоро весёлые девушки начнут подмигивать ему со всех сторон, тянуть за руки из-за стола, и уж лучше напиться, опустить хмельную голову ниже, может, тогда оставят в покое... ...Отец настаивает на женитьбе. Мать ждёт, когда в дом придёт молодая невестка, чтобы было с кем разделить женские хлопоты. Всё понимает Василь. Только, как подумает, что, заручись он с этой девонькой или вон с той — всё равно: будет топтаться вокруг него глупая баба, знающая только свои горшки да городские сплетни...

... После того, как десять лет назад уехали из города братья Букавецкие и с ними Тереза, Василь стал сторониться местных девчат. Скучал в присутствии девушек. Речицкие невесты на вечеринках сразу начинали заигрывать с ним, стоило только подсесть поближе; вертелись и хихикали, ожидая, когда он тайком, как принято у ребят, начнёт трогать их... Если Василь замолкал, устав сыпать, как в пустоту, остроты — молчали и девки...

'Не-ет!' — Василь покрутил головой, которую что-то не брал хмель.

В прошлое рождество приехал в гости брат Егор с женой Фросей и двумя детьми. Егор к слову вспомнил, как однажды на рынке видел бравого военного, на поясе которого висела сабля подхоружего*.

— Ой, взял бы меня в осаду этот пан подхоружий! — закричала бойкая могилёвская молодка, затесавшаяся в толпе рядом с мастерской Егора.

— И меня тоже! — хохотнула её товарка, откровенно любуясь яркими голубыми глазами, крепкой спиной и шляхецкой выправкой* молодого верхового.

Унылый мещанин с постным лицом, проходивший мимо, неодобрительно покачал головой:

— В ваших крепостях давно выбиты ворота и стража разбежалась. — и за это получил от кокеток тумаки и ругательства.

Удальца окликнули товарищи. Звучное имя прозвенело над толпой: 'Владислав Букавецкий'

Василь почему-то обрадовался! Брат Терезы, выбившись в люди, не даст пропасть сестре: как прописано в законе*, обеспечит хоть каким приданым. Скорее всего — она уже выдана замуж...

Сейчас, среди общего веселья, ему бы затесаться в кампанию взрослых мужчин, решивших хорошо погудеть на свадьбе: туда, где много пили, ели и шумел общий разговор. Туда не пойдут приглашать его в игры незамужние девушки.

Василь задумался: согласится Лизавета играть в вишенку*? Надо проследить! Если согласится, то и он пойдёт — сторожить! Шиш кто из ребят дотянется до этой 'ягодки'! И вспомнил ещё кое-что.

Может, не надо с молодым об этом?

Ну, а может — надо...

Тогда лучше намекнуть...

Стал засматривать в лицо жениха. Ян почувствовал взгляд, улыбнулся устало своему шурину. Танюшка, сидевшая сама не своя — свадебное веселье длинно,— тоже ласково кивнула брату, и опять отвердела лицом. Ей было тяжело в нарядных одеждах и душно в тесноте заполненной людьми светлицы.

Василь сделал жениху знак глазами: не пропусти. Сорвал из букета красную ягоду калины, положил в рот, зажал между крепкими зубами. Хитро поглядывая, обнажив зубы, сдавил так, что брызнула из костистой ягоды капелька сока, повиснув на губе. Ян покраснел, моргнул, кивнул в ответ.

Семья Яна, бедные шляхтичи — из тех, кого называли заплотными — жили в селе как обычные зажиточные крестьяне. Воспитан, однако, Ян был в строгих правилах дворянской гордости, и, хоть тоже утомился на свадьбе, твёрдо держал прямую спину: сидел, гордо выпятив грудь, и казался людям надутым и важным. Только юное лицо жениха не портила печать надменного достоинства, свойственная многим людям его породы.