Бод

Чуть глубже в лесу Бод обнаружил лисью нору. И они ходили смотреть, как крепли, смелели и с каждым днём доставляли лисице всё больше хлопот забавные шустрые лисята.

Птицы округи оказались памятливы. Заметив, что в избушку вернулись хозяева, подлетали к людям клевать угощение прямо из рук.

Славное это было лето!

Анна рассказывала детям о цветах и целебных травах, показала съедобные коренья, которые люди выкапывали и ели в голодные годы, предупредив при этом, что некоторые корни, такие, как капелюшник, сначала надо вываривать и высушивать — только тогда он годен в пищу.

— Мама, ведь не думаешь ты, что мы это будем когда-нибудь есть? — спросили её дочки.

— Надеюсь на то, — скупо промолвила Анна, действительно надеясь, что её детей обойдёт стороной лихая судьба.

Уже много лет и в городе, и в сёлах мальчиков рождалось больше, чем девочек — мальчики, говорят, к войне рождаются. И уже тридцать лет длилась, не кончалась, разоряя земли на полночь от Речицы, война литовцев с московским грозным царём.

— За эти знания люди когда-то жизнями заплатили. И многим они жизнь спасли. Как же не передать вам, что знаю сама?

Примечания:

*'Уходили вдвоём в молодое жито' — действительно очень древнее сакральное знание славянских женщин. Девушка расставалась с возлюбленным, если посевы после них зачахнут. Века христианства стёрли из памяти людей этот обряд, испробовать который решалась не каждая девушка. Вряд ли ещё кто-то, кроме рода Марьи, хранил в Речице тайное знание, как всё сделать правильно. Но сакральный смысл обряда не был полностью забыт, и в старинных песнях вспоминали о высоких травах или хлебах на месте встреч молодой пары.

*Нивень — придуманное название. Автор не считает нужным давать указание на этот месяц.

*'...женщина месяца кострычника и мужчина месяца снежня' — зодиакальная пара женщина-скорпион, мужчина — козерог (но не наоборот!).

ЗЛО

Серый Навгун бодрой рысцой вёз возок с семейством бортника обратно в Речицу. Уже видна была вершина груши на дворе Кондрата, а Бода взволновало тревожное предчувствие. Ему стало плохо, так плохо, что ослабели, задрожали руки, державшие вожжи. Не желая, чтобы Анна о чём-нибудь догадалась, он сделал вид, что глубоко задумался. А сам едва дышал: показалось, что страшный жар разлился по телу, кажется, даже дыхание обжигает губы!

Анна не смотрела на него; впереди, на дороге, она увидела тощую, закутанную в чёрное, женскую фигуру. Одинокая странница медленно брела по обочине, с трудом переставляя ноги, согнув спину, опустив голову.

Бод решил остановить коня, проверить, всё ли в порядке: не прохудилась ли упряжь, хорошо ли сидят на осях колёса? Отчего внезапное предчувствие потери, необъяснимой утраты грызёт сердце?

Анна вздохнула с облегчением, радуясь остановке. Прошептала, чтобы не слышали младшие мальчики:

— Впереди страшная незнакомка. (Она не решилась произнести имя*— пусть лучше не звучит лишний раз, не хватало только поморка в городе!) — Может, задержимся, не будем обгонять бабу в чёрном? И дети пусть разомнут ноги, — и тут же нахмурила тонкие брови, заглядывая в лицо чародею, — муж мой, всё ли хорошо?

Лизавета и Катерина, как и отец, почувствовали недоброе — испугались, стояли возле возка, уставившись на чародея, не понимая, что бы это значило?

Только четырёхлетние Микита и Микола запрыгали в повозке, радуясь жизни.

У этих маленьких ребятишек детские голоса низкие, с хрипотцой.

'Твои мужички' — говорила про них Анна Боду. Его жена оказалась слишком утончённой для воспитания мальчиков. Бод ждал, что ещё год-другой, и он начнёт брать 'своих мужичков' за собой как можно чаще — нужно приучать обоих сыновей к крутым правилам мужского мира, а не то как бы не разбаловали их ласковые сёстры да нежная мать!..

...Серый Навгун вдруг испугался, дрогнул, захрапел.

— Берегись! — страшным голосом закричал чародей. Прыгнув, смял в охапку Анну — жена стояла впереди коня, а Навгун без причины вдруг взвился на дыбы, высоко подняв передние копыта! Конь ржал, дрожа всем телом, храпел, пятясь в ужасе задом, — возок толкнуло назад...

Бод с Анной упали на дорогу.

Он вскочил первым, пытаясь успеть схватить коня под уздцы, — конь опять стал на дыбы, и последнее, что видел чародей: это отражение языков пламени в зрачках его верного Навгуна. Конь рванулся вперёд: вожжи теперь держала женщина, непонятно как с разбега бросившаяся в возок. Там, свалившись от первого толчка, не своим голосом кричали мальчики. Голос Микиты был слышен лучше, Микола же, видно, зашедшись от боли, хватил ртом воздух, крикнул и затих.

Бода, неловко ухватившего колесо, потащило по земле.

И тут Екатерина произнесла в спину страшной незнакомке нужное Слово, вложив, как учил отец, в Слово полный и первородный его смысл.

— Сто-ой!!! — закричала она, распев-растянув на низких тонах. А за ней подхватила Лизавета. У них получилось: конь остановился так быстро, как вообще был способен, возок опять сильно тряхнуло, и снова от неведомой боли Микола перекричал брата Микиту.

Женщина, бледная лицом, с горящими, как угли, чёрными глазами, проворно спрыгнула с повозки, унося обмякшего в её руках Микиту...

...Чародей разбился. Он лежал на дороге, пытаясь подняться: конь ударил его копытом в плечо, по левой стороне тела прошлась острая боль. Анна, испуганная, в слезах, пеленой застлавших глаза, бросилась было за страшной бабой, — но ту уже не догнать! Мать метнулась обратно: в возке разметался мальчик, подвернув переломанные ножки, судорожно хватая воздух открытым ртом. Глазки его подкатились.

Анна оглянулась — где дочки? Катерина и Лизавета тяжело дышали, не в силах отделаться от ужасного наваждения. Но как только сёстры стали приходить в себя, как только поняли, что случилось с братцем, — не сговариваясь, стали у него с двух сторон, взявшись за руки, заключили бедного Миколу в кольцо своих рук, и произнесли струящимся шёпотом спасительные заклинания. Ребёнок ровно задышал, забылся сном.

Бод, сумевший к тому времени кое-как подняться, удивился их искусству:

— Спасибо, драгоценные мои, — только и сказал он.

А у самого две слезы выкатились из глаз, оставив след на запылённом лице. Он тоже понимал, что не станет догонять горвальскую ведьму — а это она, больше некому. Не до погони сейчас! Миколу нужно спасать, иначе умрёт, зайдётся дитя от боли. Ребёнок покалечен. До дома он будет спать, ничего не чувствуя, благодаря чародейству двух сестёр, а дальше Бода ждал тяжёлый труд — нужно лечить кости как можно быстрее. Тогда остаётся надежда, что успеет вернуть и Микиту.

Для чего украла мальчика ведьма? В голове всплыли давние слова цыганки Галлы: 'Скольких детей она съела!..' — и у отца волосы зашевелились на голове от ужаса.

Он нахлёстывал верного коня, пытался утешить Анну, залитую слезами, горевавшую о потере сына. За обоих мальчишечек одинаково болит-разрывается её сердце.

* * *

Ночь прошла в заботах и тревоге.

Бод не спал, лечил переломы ребёнка и свою боль в левом плече, беспокоившую при каждом вздохе. Учил Лизавету и Катерину, что надо исполнить, когда он уйдёт из дома на поиски украденного сына.

На рассвете чародей нашёл время остаться одному. Стал обдумывать, отчего пришла беда, как не сумел предвидеть напасть, охранить семью? Лесная ведьма нацелила на него своё колдовство. Это ясно. Но почему? Знающие не мешали друг другу, так было всегда! И размышляя, он поймал, наконец, одну мысль: сначала должен увидеть лекарку Мокошь — таково настоящее, неоткрытое другим, её имя.

Бод уходил из дома, не представляя, что его ждёт и, с грустью взглянув на дочек, пожалел, что нельзя им действовать вместе в этом испытании: девочки знали ещё слишком мало.

За одну эту ночь поседели его виски.

* * *

...Низкая дверь с замысловатым кольцом-антабой. Бронзовая антаба искусно выкована бог знает, как давно. У неё форма свившейся кольцом змеи, закусившей свой хвост — символ вечности для тех, кому дано понимать это.

Дверь открылась.

В дом лекарки Мокоши вошёл речицкий бортник Бод.

Он застал её на месте — хорошо!

С лекаркой жили две старухи-помощницы, повитухи, помогавшие молодкам в первые дни после рождения дитяти. Если в семье роженицы не было другой женщины, то, пока мать не вставала с постели, эти старухи готовили и приносили еду на всех домочадцев, купали и пеленали младенца, могли и постирать, и досмотреть других детей — таковы, по обычаю, их заботы.

Мокошь этого гостя не ждала. В дом бортника её позвали только один раз. Четыре года назад жена бортника, — любимица старухи, Анна, — быстренько произвела на свет крепкого, хорошего мальчика. Вот и всё. Мокошь плохо помнила, как дело было? Неудивительно, сколько ей приходится ходить по хатам! С чем теперь пожаловал папаша?

— Матушка, — попросил вежливый бортник, — не откажи, нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.

И этому не удивилась лекарка. Мало ли какие болезни бывают у людей? Не каждому исповедоваться хочется при всех.

Старушки убрались из дома.

Бод взглянул на Мокошиху.

Словно пелена упала с глаз старухи. Да это не простой человек вошёл к ней?!

И тут же Мокошь вздрогнула: в её голове прозвучал голос местича!

— Уважаемая хозяйка! Не досмотрела ты свою внучку. Пока не поздно, исправь дело: вина на тебя ляжет за то зло, что она сделала. А после нашего разговора, если отвергнешь мою помощь, вина твоя утроится. Наследите обе так, что не расквитаетесь за целую вечность!

'Как? Бортник — Знающий?!' — чего-чего, а этого Мокошь не ожидала. Как стояла, так и села на лаву! Она привыкла думать, что все чародеи живут где-то в чужих краях, а на этой земле она одна такая. Да ещё её внучка Серафима — внучка на беду...

— Значит, зовут её Серафима? — тут же отозвался в голове голос бортника.

— Ты кто таков? — спросила его Мокошиха, не мигая, глядя в пристальные глаза гостя. — Почему так дерзок со мной? Хочешь, чтобы свела со свету всю твою семью?

— Э, лекарка! Не бросайся словами! Знаешь сама — слово не воробей... Люди говорят дальше '...вылетит, не поймаешь'. Но мы-то с тобой знаем, что порой слово, наоборот, улететь от нас не может: собственным словом подавиться можно, станет поперёк горла.

У Мокоши побелело лицо: говорит, как в воду глядит! Неужели настолько силён бортник, что знает даже, какой смертью умрёт она? Или просто так сказал, к слову? Но он прав: грозила, не подумав. Нельзя грозиться — это верно.

— Ладно. Живите во здравии. Почему раньше я о тебе ничего не слыхала? — опять спросила Мокошь.

— Зачем? Нам с тобой делить нечего.

— А сейчас что, есть чего делить? Или поучать меня пришёл? — и лекарка почувствовала, что у Бода есть и такое право — поучать её. А значит, он сильнее. Древо или земля — как проверить?

— Древо, — ответил Бод, прочитав её мысли. — А ты — вода. Даже не зная тебя, по имени догадаться легко. — Он замолчал, потому что сейчас, в доме старухи, понял, что она — стихийная чародейка. И даже не то, чтобы чародейка — учеников-то так и не оставила, — а, скорее, знахарка, ведунья от бога. А вот внучка её — сильна ли внучка? И он приступил к главному:

— Мать, плохо дело: Серафима украла моего сына!

— Что ты?! Господи, как сумела? Того мальчика, которого я у Анны принимала?

— Да.

— Не верю! Если бы по силам моей бедной внучке сделать такое, то она узнала бы про твоё могущество и не осмелилась бы! — Бод только повёл плечами. Теперь он проверит и то, что ощутил на дороге:

— Серафима — огонь?

Старуха совсем растерялась: от бортника не ускользала ни одна мысль, как бы она не закрывалась: не помогло даже скрещивание рук и ног, и особое слово. Но уж про огненную природу внучки знахарка сейчас и не думала — это точно.

'Могуществен настолько?'

— Отвечай, знахарка! — упёрся в неё глазами чародей.

— Да...

Тогда нежданный гость склонил перед ней голову, и, положа руку на сердце, просил:

— Помоги, мать, заклинаю! Без тебя мне будет трудно. Добром отплачу за твоё добро!

Мокошь взвилась, как будто невидимая сила подбросила её на лаве:

— Ах, ты так? Заклинать меня вздумал?! Я уже сама не вольна решать, что делать? Как пойду я против внучки — это же гибель для нас обеих: сам ведаешь, что бывает, когда сходятся вода и пламень! — и старуха зашептала, признаваясь в том, в чём не признавалась до сих пор никому:

— Серафима у потерянной моей дочери родилась, о которой я всю жизнь думала, что не выжило моё дитя.... Серафима дошла сюда, ко мне, от самой Венгрии. Эта девка — последняя в нашем роду. А род наш, — знай, чародей, — старше, чем ведрыцкие священные дубы!

— Так может, потому и оскудел род, что позволили себе творить зло людям? — грозно зашептал Бод в ответ.

Старуха Мокошь опустила глаза. Она сидела, скорбно поджав губы, молчала. И в этом молчании было признание.

— Где был ты раньше, чародей? — на старуху теперь жалко было смотреть. — Мы, женщины трёх последних поколений, так и не смогли найти себе учителей. Искали мудрость сами, потому что чувствовали, что можем многое, — больше, чем могут обычные бабы.... Нашёлся бы нам учитель — и всё, наверное, было бы по-другому: не пришлось бы делать ошибки одну за другой, вслепую тычась, бросаясь из стороны в сторону. Не суди нас: мы запутались! Особенно Серафима, бедняжка...

Мокошь заплакала навзрыд, завыла.

'О, Мокрая!* Ну, лей, лей свою воду — станет легче' — подумал Бод. Ждал, когда успокоится старуха. Понимал, почему не заладилось с внучкой.

Славяне — весь род — принадлежали стихии дерева. Уж так, видно, распорядился тот, кто творил эту Явь.

Мокошь — вода, древо подкрепляющая, прижилась здесь, исцеляя и поддерживая людей. И люди, чувствуя её благодатную силу, не противились влиянию знахарки, не гнали, не преследовали.

Но огненная Серафима зря устремилась в эти земли: ничего хорошего из этого не получится — люди отторгнут её! Ей бы идти на полдень, откуда родом был и сам Бод. Судьба неслучайно убрала его оттуда: сильный чародей, опорой которого было древо, погиб бы в чужеродном окружении раньше, чем раскрылся в полную силу его талант. И Бод с содроганием вспомнил, что все его юные годы, прошедшие в тех полднёвых краях, были отмечены тяжкими страхами, и душевными и телесными муками, рубцы от которых до сих пор носит он на своей исполосованной спине. А как только добрался юный чародей до карпатских заповедных лесов, сразу почувствовал, что наконец-то он — дома.

Новая мысль пришла ему в голову, и он ухватился за неё. Огонь и земля хорошо ладили между собой. А до тевтонских краёв путь прост. Не выход ли это? Немцы и полночные норманны, с их излюбленными сказками про гномов-рудокопов, подземных троллей и королей пещер — народ стихии земли. Недаром именно они додумались ходить в бой в кованых доспехах. Понятное дело — железо, дар земли, придавало им силы.

Вот среди кого могла бы найти своё призвание Серафима.

Но тут Мокошь, слёзы которой ещё не утихли, неожиданно заговорила: