Бод

Нет...

— Пойдёшь к столам? — спросил притихший Яков Илью. — Расскажем?

Всего увиденного достаточно, чтобы обвинить сестёр пред людьми в чародействе, но...

Знали, что и заикнуться об этом нельзя.

Нет, не пожалели девушек. Какое?

Просто вся свадьба видела, что они, Илья и Яков, уводили Лизавету и Катерину, а назад, как положено, к матери, — не вернули. А девушек нет!

— Тихон где?

— Он тут ни при чём. Ты же сам видел: сёстры исчезли. Ведьмы!

— Они — ведьмы, а допрос учинят нам. Девок нам поручили. И народ нынче весел: только мать заломит руки — поломают нам все рёбра! Глянь: вон стоит бортник Бод, говорит с Василём.

— Не тычь, — папаша на нас косит глазом. Хмурый чёрт!

Парни успели только подумать, что вот, сейчас отец подойдёт разбираться — скажет, что захочет, и поверят ему, а не раскисшему Илье или Якову на мягких ногах...

Дружка и его приятель упали, где стояли, и захрапели. Какой позор был родителям: увозили сыновей в свинском состоянии!

Были те, что осудили такой разгул: молоды парни, а меры не знают. Но были и приметливые мещанки, которые утешали родителей:

— Наверное, дочки бортника сильно им понравились, а отец рано их забрал, не дал погулять. Разволновались ребята, вот и не заметили, как упились. Бывает!

* * *

— Сегодня вы мне всё равно не скажете правду, — шумел Бод, едва сдерживаясь, чтобы не махать грозно руками. У Анны, слышавшей такое впервые, брови поползли вверх от удивления. Двойняшки-чародейки стояли, опустив глаза, и даже не смели обмениваться мыслями.

— Но завтра готовьтесь под страхом клятвы рассказать всё — явленное и помысленное! Да будет так! — и Бод начертал в воздухе знак, смысл которого девушкам известен: этот знак прекращал любое чародейство.

'Вот что может их отец и учитель?

Это волшебство сильнее всякого другого!'

На какое время папенька лишил их чародейства? Они не знали. Может, не знает и он сам? Лизавета и Катерина никогда не видели отца в таком гневе. И каждая подумала: 'Что с ним? Что он себе позволяет?'

Немыслимо — чародей злится?

Бортник принёс в дом уздечку: показал сёстрам, сказав, что если ещё раз такое повторится, будет бить их уздечкой, а уж если они и впредь выйдут из повиновения, то, сколько бы ни жили, после смерти станут русалками — родители проклянут их.

Раньше Лизавета и Катерина посмеялись бы над этим: русалки — выдумки, сёстры-чародейки прекрасно это знают. (Летом они не удержались, чтобы не порезвиться. Показались туповатым деревенским парням, рубившим сушняк, такими великолепными русалками! Ах, ах! Те сначала пробовали словить их, а потом испугались, один даже стал заикаться, и сёстрам стало стыдно, и они прекратили свою игру. А Катерина ходила потом в село, чтобы встретить как будто невзначай этого парня, и отшептала его — боялась, что про их выходку дознается отец).

'Много ли ты знаешь, учитель, о том, что мы умеем? Ещё бы вздумал пугать Кикиморами или Железной Бабой*'

Но сейчас им было не до смеха.

Братцы от грозного отца скрутились из дома и не возвращались. Видно, напросились на ночлег к дядюшке Кондрату — так испугались за сестёр!

Мать, притихнув, ходила у печи странная видом: она не надела домашний чепец, обернула вокруг лица свою намитку, закусив зубами кончик длинного полотнища в знак того, что не промолвит ни слова.

На перстеньках, подаренных сёстрам этой осенью, тянулись надписи Первого дня...

Катерина и Лизавета попытались поговорить друг с другом незаметно от всех, но ничего не получилось — заклинания не работали. Тогда пробовали щёлкать пальцами: загорится или потухнет огонь в очаге? Опять ничего... Бод, уходивший и возвращавшийся, заметил им:

— Наигрались, довольно. Захотите огня — берите трут и огниво, а захотите хороводить парней — готовьтесь ко всякому. Что заслужите, то и получите. Я вам не слуга местский, и не паук ваш любимый, который провожает вас по замёту до весничек и обратно: у меня только два глаза, не восемь, чтобы за вами уследить.

Сёстры не спорили. Мудрый учитель спас их от застенка. То, что они не сумели скрыть явное чародейство, закончилось бы для них или сырой ямой, или виселицей, или — о— ох! Не надо! Забыть, забыть скорее об этом!!!

'Так вот что случается терпеть обыкновенным девушкам! Отец своей властью решает, наказывать или миловать, и слова ему не скажи? Как будто они — вещь? — Лизавета впервые с тоской подумала про Василя. — Может, пойти за него замуж? Неужели Василь допустит, чтобы её, Лизавету, обижал пусть даже и отец?'

И тут она вспомнила, что жизнь их до сих пор была безмятежной именно благодаря этому человеку. А Василь — кто он такой? Обыкновенный парень, хоть и хороший мастер. Никакой Василь не сумел бы их выручить и защитить так, как это может отец. Как жаль! Нет, пусть Василь ещё подождёт. Чего же добивается папенька?'

Утром по ободу перстней вились вязью надписи второго дня...

К концу седмицы Елизавета и Екатерина, смирившись без чародейства, здорово облегчавшего им жизнь, дарившего развлечения, разговаривая друг с другом как обычные девушки, пришли к выводу, что их отец ждёт всего лишь, когда они попросят прощения.

Какие они были глупые! Ну, конечно, им надо покаяться за свою гордыню, за самонадеянную спесь, за тайное непослушание, прикрытое вежливостью! Они не вняли его советам, жили по своему разумению. И вот — результат! А ведь могущественный чародей и учитель ещё и просто живой человек: их наречённый отец, честно растивший и оберегавший от невзгод, любящий, заботливый. И он достоин уважения и почитания, как когда-то они клялись ему. И он прав, он всегда прав: им надо определиться, как они будут жить дальше, что для чародеек важнее? Откладывать нельзя.

Сколько ещё отец продержит свой запрет на волшебство? Как же он всесилен!

Они стояли на коленях перед Бодом, искренне надеясь на его прощение. У чародея отлегло от сердца. Он почувствовал, что внутри дочерей совершается сейчас великая работа.

Его красавицы взялись за ум!

Сколько пришлось поломать голову, прежде чем решился проучить зарвавшихся чаровниц, возомнивших, что не пропадут в этой жизни. Он навсегда запомнил урок, преподанный ему Анной на хуторе. Оказывается, иногда проще решать дела, будучи обыкновенным человеком. Чародей же связан по рукам и ногам множеством запретов, и временами просто беспомощен, как дитя.

Он, Бод, как учитель не имеет права направлять жизнь своих учениц. Но как отец? Что сделал бы отец — простой мещанин, — вырастивший двух неосмотрительных дочек-невест? Заставил бы слушаться. Призвал бы к порядку. И множество поверий, и условностей, и запретов, овеянных мудростью поколений, были бы на стороне его. Так надо испробовать всё это!

Боду с повзрослевшими девчонками было нелегко. Чародеи держались обособленно (дабы не нарушать равновесие сил). Бод подозревал, что его семейная жизнь — редкое, небывалое исключение. Всё-таки люди, наделённые Даром, настолько далеки от всего мирского, так погружены в себя, что эта их отстранённость дарит им большую неуязвимость.

С любушкой Анной просто, она стала второй половинкой его. Когда-то он понял, что и без колец они с женой делят эту жизнь пополам, и его возможности легко служат и Анне.

Но девоньки на своём пути...

А между тем за них так волнуется его душа, так сжимается разными предчувствиями сердце!

За сыновей Бод никогда так не беспокоился. Найдёныш Микола и родной сын Микита не несли в себе ни искры того дара, которым наделён он и к которому так восприимчива Анна... Что ж, и это по-своему неплохо. По крайней мере, в старости родителям будут опорой эти мальчишки.

После всех размышлений пришло решение: только поступившись даром чародея он сможет или образумить своих дочек, или заставить их и себя на время забыть о своих возможностях. И сделает всё это он с помощью парных колец. Потому уговорил Анну подарить их дочерям.

Был у них с женой один разговор. Он просил Анну вспомнить, как она впервые надела перстень? О чём думала тогда?

— Я примерила его на палец, собираясь на ярмарку, — призналась Анна. Она прекрасно помнила всё, что было связано с днём их первой встречи:

— Накануне мне приснилось кольцо на моём безымянном пальце. Я решила, что мне нужно его надеть. Кольцо на безымянном пальце — к замужеству. Я разглядывала его на своей руке, и вдруг представила себя в покое и безопасности, и подумала — вот это было бы счастье! Я тогда твёрдо решила, что не пойду замуж, разве что чудо случится. И чудо случилось — глазом моргнуть не успела: явился ты, мой прекрасный сокол, мой сладкий, жизнь моя! — Анна, обвив руками шею, увлекла его за собой. Так чувство радости и полноты жизни, переполнявшее её, всегда проявлялось пылкой страстью к мужу-чародею.

Когда они успокоились, Бод, мысленно сложив свои разрозненные догадки, сделал вывод: 'Вот она, тайна перстня: с его помощью помысленное исполняется в точности' Позже пришло понимание, что кольцо исполняет желания, если человек упорен в своих мыслях.

Цыганке мешало кольцо. Ещё бы, цыгане никогда не утруждали себя глубокими размышлениями.

Но сильное свойство перстней с алым лалом имело и противоположную сторону. Потом девять дней никакое чародейство не действовало. А густое зелье из серебряной коробочки,— мазь Девятого дня, — без кольца было просто средством от головной боли, как и поведали ему когда-то в златом Киеве, уверив, что, если держать коробочку закрытой, средство с годами будет только прибавлять в лечебной силе. Но зелье это, применённое с кольцом (он долго, целый год, испытывал эти два необыкновенных предмета, всё что-то ускользало тогда от его понимания!), — с кольцом зелье помогало человеку разобраться в своих разных, порой противоречивых желаниях. И хозяину кольца открывалась истина о самом себе.

Выбор, совершённый с помощью зелья, был единственно правильным.

Потому-то Бод намазал себе виски, когда шёл на поиски украденного сына. Потому, попав под власть колдовства сумасшедшей, надел кольцо, — а надев, загадал, чтобы Анна стала ему надёжной опорой. И так как времени на ожидание у него не было, он безотчётно попросил о НЕМЕДЛЕННОМ её появлении. Удивил тогда и Анну, и старуху Мокошь, в мгновение ока представших пред ним!

Теперь осталось ждать два дня, когда заработают снова его заговоры, вернутся способности к его дочкам. Только бы всё было спокойно!

* * *

Лизавете слегка нездоровилось.

Катерина, заскучав, вздумала прогуляться со двора — наведаться к Марусечке, жене Ивана; подержать на руках их забавную малышку-дочку, рано начавшую говорить.

Ей навстречу медленно шёл Савка Бубен.

Бубен пристально смотрел на замёт, отгораживавший один из городских дворов, и весь вид его выдавал удивление и восхищение. Катерине стало интересно: что это так рассматривает смешной Бубен? И она подошла к нему и заговорила. Паренёк смутился, он даже крутнулся на одном месте так, что болтнулись, как плети, длинные худые руки, нескладно свисавшие из куцых рукавов. Но тут же, запинаясь голосом, Бубен признался, что увидел нечто! И он, смелея, подтолкнул Катерину к тому месту, на которое ей надо стать, и с которого она увидит это! Девушка посмотрела на шершавые дыли и ничего не увидела. Обычная ограда: с крупными щелями, и дыли очень старые, корявые, какие-то гнутые.

— Ты смотри на щель. На что похоже?

Катерина сразу же увидела, что так удивило Савку. Одна из щелей между дылями точно напоминала лежащего человека, вытянувшегося на спине. Человек согнул в колене ногу, а пальцы держал над губами. А ровная трещина в старой-престарой верхней дыле выглядела как тонкая тростниковая дудка, на которой играет этот музыкант.

— Ой, как славно! — только и сказала Катерина, восхищённая таким необыкновенным совпадением. — МузЫка*!

— Ты разглядела? — заглянул ей в глаза костлявый Бубен.

И Катерина с удивлением отметила, что у Бубна, — её ровесника, — у этого нескладного, чудаковатого Бубна, оказывается, глаза синие, глубокие — как у Бода. И смотрят мудро и вдумчиво, и столько в них надежды на понимание.

И Катерина подумала, что нелегко ему приходится. Ребята всегда обижали его, потому что он мелкий и беззлобный, и не хотел драться. Он часто уходил подальше от города, и несколько раз его всем миром искали мещане с собаками, а мать голосила, как по пропавшему. А Бубен, — тогда ещё маленький Савелий, — в это время сидел где-нибудь на дереве, наблюдая, как живёт белка, устроившая себе гайно*. Его дед со стороны матери был из пленных татар, и у отца кровь тоже наполовину татарская. И в Савелии соединился добродушный характер полешука с высокими татарским скулами, чуть-чуть раскосыми дикими глазами, небольшим ростом и смуглой кожей. Он, как и папенька Бод, не становился медно-красным под солнечными лучами. Только у них двоих, да ещё у отца Бубна, в отличие от других мужчин, кожа за лето темнела, становясь от загара цвета тёмной бронзы*.

Ещё Катерина подумала, что, видно, Бубен — интересный мальчик. Каким выдумщиком надо быть, чтобы увидеть эту замысловатую дыру в заборе! А Бубен, названный так за страсть ко всему, что может стучать, бренчать и позвякивать, робко потянул её за рукав, предложил:

— Я знаю не одно такое место. Это диво я только сегодня разглядел, а есть ещё и другие! И я могу показать дерево, похожее на старца. Хочешь посмотреть?

Катерина почувствовала неловкость. Она, девушка-невеста, будет бегать вдоль заборов, приглядываясь к дереву? Нет. Если бы раньше Бубен поводил её, когда были детьми, а сейчас...

У Бубна погасли глаза. Это проявлось так заметно, как будто кто-то задул свечу, поставленную на окно, и в доме его души стало темно. Он тоскливо посмотрел этими потухшими глазами на Катерину и весь сжался, поник, собираясь отступить. Катерина, поразившись необыкновенному свойству его глаз, оттаяла и сказала:

— Я задержусь у Ивановой Марусечки, а как пробьёт к ночи колокол, ты приди, проводишь меня до дому, вот и поговорим. А пока мне некогда.

Бубен крикнул ей вслед:

— Ты не шутишь?

— Отца и братьев нет дома. За мной некому будет прийти. — И подумала, что обычай провожать девушку в тёмное время конечно, правильный, но... то, что провожатыми становились порой, по этому же обычаю, — маленькие мальчики, начиная с шестилетнего возраста, — это смешно! Если не зайдёт Бубен, с ней отправят Марусиного девятилетнего Александра. А с другой стороны, сравнить Алеся и Савку: здоровяк Алесь в свои девять лет, пожалуй, не слабее Бубна.

Савелий примчался задолго до заката, сновал под весничками Иванова двора.

Иван, возвращавшийся из мастерской, увидел нескладного Бубна у своих ворот. Не то, чтобы Иван удивился: Бубен он и есть Бубен. Сколько ни бился над ним отец-кожевник, делавший отличную конскую сбрую, а сын сам себе на уме! Порвал татарский бубен*, доставшийся от деда, ляская в него. А потом вынул из отца всю душу, пока кожевник не купил ему новый, тоже неплохой, но не ровня тому, старому, не выдержавшему ударов проворных узких ладоней хлопца.