— Это невозможно, дочка... Договор есть договор. Кем мы станем, если сами же примемся нарушать данные друг другу обещания? Единственное, что я могу для тебя сделать — это дать тебе отсрочку ещё на одни сутки. Этого времени тебе должно хватить, чтобы завершить свои дела в империи и попрощаться со всеми, с кем ты желаешь попрощаться. Завтрашнее утро — твой крайний срок.
— Спасибо, мама... Тогда передай отцу, что я люблю вас. И будь, что будет...
* * *
Линнея нашлась сама. Вечером, за ужином, когда я, расстроенный, лениво ковырялся в своей тарелке, девушка плюхнула передо мной на стол свой поднос и, усевшись за стол, с улыбкой спросила:
— После ужина пойдём гулять?
Линнея улыбалась, но я чувствовал, что девушка напряжена, несмотря на то, что сама она всеми силами пытается это от меня скрыть. Неужели так сильно переживает из-за единственной оценки "хорошо" в дипломе? Было бы из-за чего переживать! По сумме баллов её диплом и так оказался лучшим в потоке, так что ей надо не переживать, а гордиться! С такими баллами место в группе углубленного обучения Линнее гарантировано, так что в ближайшие три сола мы будем иметь возможность регулярно друг с другом видеться. Всё хорошо, жизнь прекрасна, на улице лето, а впереди — каникулы длиной в целых два куна! Можно провести их вместе, встречаясь хоть каждый ло с утра и до вечера. Обязательно спрошу, чем Линнея собирается заниматься летом, и всё-таки, несмотря на возражения, возьму у неё номер коммуникатора — устал я уже искать любимую по всей академии и переживать по поводу того, куда она могла пропасть. Хотя постоять за себя девушка умеет, так что волнуюсь я зря.
Договорившись, где мы встретимся после ужина, я быстро доел свою порцию и убежал собираться. В своё общежитие я влетел, как на крыльях — наши отношения с Линнеей явно перешли на другой, более высокий уровень. Я бы даже сказал — более близкий, что ли... Сначала она первой меня поцеловала, потом сама предложила погулять вместе — это ли не признак того, что я девушке нравлюсь? Никогда не имел опыта знакомства с девушками... И посоветоваться не с кем — здесь, в академии, я ни с кем из одногруппников так и не сошёлся до того уровня доверительных отношений, который можно было бы назвать дружбой, а у моих клановых знакомых опыта в отношениях с противоположным полом было ровно столько же, сколько и у меня, то есть никакого. Ничего, впрочем, удивительного в этом не было — зачем клановому юноше задумываться о способах знакомства с девушками и создании семьи, если за тебя этот вопрос всё равно решит матриарх? Вернее, матриарх лишь утвердит решение, а подходящую кандидатуру найдёт аналитический отдел, в котором существует специальное подразделение, занимающееся анализом генетических карт всех клановых и подбирающее идеальные с точки зрения будущего потомства пары. Или тройки — женщин в империи традиционно рождалось больше, чем мужчин.
Прогулка наша не сильно отличалась от предыдущих за исключением того, что в этот раз в основном говорил я. Линнея, крепко держа меня за руку, шла рядом, молчала и слушала. В этот раз я посвятил свой рассказ клану — как мы живём и чем занимаемся. Рассказал, что после окончания академии я, скорее всего, получу свой, отдельный дом и массу привилегий, которые недоступны рядовому клановому, а также зарплату, которой хватит на содержание не только меня, но и моей будущей жены и даже детей. С запасом хватит... Не знаю, о чём думала девушка, когда я рассказывал ей про свои планы на будущую семейную жизнь, но во время моего рассказа она продолжала молчать и лишь плотнее ко мне прижималась. Быть может, потому, что в начале лета ночи в Окаане достаточно прохладные? Не заморожу ли я её? На мой вопрос девушка, немного подумав, ответила:
— Пожалуй, действительно становится прохладно. Мы можем вернуться домой и согреться чаем. Ты же пригласишь девушку к себе на чай?
Застыв на месте от неожиданно свалившегося на меня счастья, я, не веря, что всё это происходит со мной, дрожащим голосом ответил:
— Двери моего дома всегда открыты для тебя...
— Значит, чай будет! — уверенно подвела итог нашему разговору Линнея и, развернув меня в обратную сторону, потащила в общежитие.
Быстро проскочив по пустынным ночным дорожкам академии, мы, ворвавшись в общежитие, поднялись в мою комнату. Линнея, в первый раз попавшая ко мне в гости, с интересом рассматривала аскетичную обстановку идеально прибранного помещения без малейшего следа обычных для жилища одинокого парня мусора и беспорядка... А я в который раз похвалил себя за то, что как раз сегодня после обеда догадался выгадать немного времени до тренировки и навёл в комнате идеальную чистоту и порядок. Переодевшись в домашнюю одежду, я нашёл для девушки лёгкие штаны и рубашку из своего запасного комплекта, чистые, но слегка мятые, и ушёл на кухню, которой называл крошечную комнатку с установленным в ней пищевым синтезатором, чтобы приготовить для нас двоих чай. Линнея попросилась в ванную — сказала, что хотела бы принять душ. Разумеется, разрешение ею было получено вместе с комплектом из большого полотенца и только что распечатанного комплекта для душа — шампуня, расчёски и ещё кучи разных непонятных мелочей, большинством из которых я никогда не пользовался. Для меня ванна служила местом, где я мог помыться, в то время как для девушек, по рассказанным мне в разное время историям, процесс мытья являлся скорее ритуалом и был недоступен для понимания подавляющего большинства мужского населения.
Вскипятив воду и заварив чай, для чего из глубины шкафчика был извлечён на свет большой пузатый заварочный чайник из тонкого фарфора, я приготовил к чаю несколько печений и кексов, которые умел неплохо готовить мой пищевой синтезатор. Водрузив на поднос чайник с заваренным чаем, две чашки с блюдцами и две вазочки, в одну из которых я насыпал печенье, а в другую — кексы, я аккуратно потащил поднос в комнату, боясь расплескать содержимое чайника.
Поставив поднос на стол, я сел на кровать и стал ждать Линнею — она ещё не вышла из ванной, из-за неплотно закрытой двери было слышно, как продолжала литься вода. Но вот плеск воды прекратился, и из ванной вышла Линнея, с распущенными, не до конца высохшими волосами, густой гривой окружившими её голову и достающими ей почти до плеч. Странно — мне казалось, что её волосы раньше были короче... Из одежды на девушке оказалось лишь полотенце, которое она пропустила под мышками и просто укуталась в него, как в халат. Выданную мною одежду она одевать не стала, вероятно, потому, что та была ей велика, но так, завёрнутая в полотенце, девушка выглядела даже прекраснее, чем если бы нырнула в мои безразмерные брюки и рубашку. Полотенце плотно облегало высокую грудь девушки, практически не оставляя простора для фантазии, и выставляло на моё обозрение длинные, мускулистые, стройные ножки идеальной формы, заканчивающиеся небольшими аккуратными ступнями с короткими, ровно подстриженными и покрашенными красным лаком ноготками. Непроизвольно сглотнув тут же образовавшийся в моём горле ком, я сиплым от волнения голосом прохрипел:
— Ваш чай готов, о прекрасная танья!
Линнея, явно удовлетворённая произведённым эффектом, с улыбкой села на край кровати и, закинув ногу на ногу, ответила:
— И где же мой чай? Ставь поднос на кровать и садись рядом — будем пробовать то, что ты приготовил.
Потом мы пили чай, закусывая печеньями, и ели кексы, запивая их чаем. Потом я, неожиданно для себя, поцеловал девушку, и она неожиданно мне ответила. Потом мы поцеловались ещё, и ещё, а в перерывах я признался, что люблю Линнею. Что дороже неё у меня никого нет, и больше никогда уже не будет. Затем наши поцелуи слились в один нескончаемый поцелуй, полотенце упало на пол, обнажив восхитительную, совершенную фигуру девушки, и я, уже плохо соображая, что творю, прижал к себе это роскошное тело, целуя его с головы до... В общем, сначала перешёл к грудям, потом опустился на живот, а потом... Потом произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются в спальне одни. Я плохо помню, что происходило в эту ночь. Помню только, что Линнея сама направляла мои неумелые действия, и мне было хорошо, очень хорошо. Надеюсь, ей было так же хорошо, как и мне, хотя в тот момент затопившие меня волны наслаждения не давали мне мыслить разумно. Помню, что мы расцеплялись, обессиленные, и снова сливались воедино, и так продолжалось неоднократно. В конце концов, я прижал замершую в восхитительно-доверчивой неподвижности девушку к своей груди, обхватив её голову рукой, и начал проваливаться в дрёму. Сквозь подступающий сон я ещё помню, как перебирал пальцами густые волосы девушки и шептал ей на ушко, что жить без неё не могу, и что она прекрасна, а шрам с её лица я уберу — у моих родителей достаточно денег на операцию в лучших клиниках Камэни. Помню, как Линнея, ласково проведя своей ладошкой по моему лицу, тихо ответила:
— Я сама теперь уберу свой шрам.
— А почему тогда ты не сделала этого раньше? Не было денег? — удивлённо переспросил я.
— Раньше было нельзя. Денег у меня достаточно, но этот шрам — напоминание о моём давнем прошлом.
— Почему нельзя? Разве тебе кто-то может запретить?
— Может... В первую очередь — я сама...
— А что изменилось теперь?
— А теперь все запреты сняты, и завтра ты увидишь моё лицо без шрама — это я тебе обещаю. Если бы все мои проблемы решались так же просто, как этот шрам... Спи, любимый, все ответы — завтра...
И я, прижав к себе девушку, которую теперь с чистой совестью мог назвать своей, провалился в глубокий счастливый сон без сновидений.
Проснулся я от солнечных лучей, бьющих мне прямо в лицо — стояло позднее утро, время близилось к обеду, а завтрак я благополучно проспал. Блаженно потянувшись, я вспомнил события прошедшей ночи и поискал взглядом Линнею, бегло осмотрев кровать. Состояние кровати лишь подтвердило то, чему она подверглась этой ночью — простыня оказалась смята и запачкана кровью, одеяло куда-то улетело, а подушка осталась только одна, да и та лежала рядом с моей головой. Быстрый осмотр собственного тела показал, что бурые пятна имелись не только на простыне, но и на моих ногах. Линнея была девственницей? А как же мои подозрения, что она значительно старше меня? Неужели, прожив столько сол, она так никогда и не спала с мужчиной? Или вернула свою девственность при омоложении? Впрочем, а мне какое дело до того, был ли у моей девушки раньше мужчина или нет? Сейчас-то она моя! И только моя, никому её не отдам! Тем более что она сама ко мне пришла.
Кстати, а где она? В комнате девушки не наблюдается... В туалете, похоже, тоже — дверь закрыта, свет погашен, да и на кухне тишина. Полный смутных подозрений, я встал и открыл дверь в ванную комнату — пусто. Заглянул на кухню — и там никого. Ушла...
Обречённо сев на стул, я машинально придвинул к себе чашку и потянулся за чайником... Под чайником оказался небольшой, сделанный из серебристого с лёгким голубым отливом металла, круглый медальон с плоской витой цепочкой, предназначенный для ношения на шее, голография Линнеи на фоне моей кухни, сделанная, похоже, прямо с терминала искина, и мятый, сложенный вчетверо листок тонкого пластика, какие я обычно использовал для заметок, если под рукой не было переносного коммуникатора. С выполненной в полный рост голографии, сделанной этим утром, пока я бессовестно спал, на меня с лёгкой печалью глядела молодая красивая девушка в короткой ярко-красной приталенной тунике до середины бедра. Во времени изготовления фото сомневаться не приходилось — обстановка за спиной девушки до мельчайших подробностей повторяла ту, что я в данный момент наблюдал вокруг себя, вплоть до оставленного пустого заварочного чайника с двумя пустыми чашками. Странно — я практически уверен, что ещё вчера у Линнеи подобной туники не было. Легкомысленно-воздушная одежда необычайно ей шла, несмотря на то, что скрывала значительно меньше, чем оставляла открытым, и демонстрировала моему взору нежные, тронутые лёгким загаром руки с тонкими запястьями и длинными пальцами, длинную прямую изящную шею, тонкую талию, высокую полную грудь и длинные мускулистые точёные ножки с маленькими ступнями, обутыми в лёгкие кожаные сандалии в цвет туники с тонкими ремешками, спиралью оплетающими изящные икры. Бархатистая кожа девушки, казалось, пропиталась солнечными лучами и светилась изнутри нежно-золотистым светом. А лицо... Прекраснее и совершеннее лица я ещё не видел. Нежный овал, подчёркивающий идеальной формы скулы. Красные пухлые губки, прямой аккуратный нос, большие карие глаза в окружении пушистых ресниц. Густые брови вразлёт. Лёгкие ямочки на очаровательных щёчках. Вот только шрама на лице у девушки уже не было... Поразительно, но Линнея сегодня ночью действительно говорила мне правду — ужасный, уродующий её рубец на лице девушка убрала за то время, пока я спал. Следовательно, она действительно могла свести шрам в любой момент, а не сводила потому, что ей кто-то запретил... Но почему? Быть может, все ответы — в записке, которую Линнея мне оставила?
Отложив в сторону фотографию, я развернул листок. На нём чем-то чёрным, возможно, тушью или карандашом для бровей, было написано:
"Кейт, если ты читаешь это письмо, значит, я уже далеко и в настоящее время отбываю наказание, от которого так долго и, как оказалось, безуспешно пыталась убежать. Обо мне не беспокойся — жизни моей ничего не угрожает, а временную потерю свободы я как-нибудь переживу, не в первый раз. Прости, что так неожиданно тебя покинула — остаться с тобой не в моей власти, и от моего желания больше ничего не зависит. В качестве прощального подарка оставляю тебе своё фото — как и обещала, без шрама. Учись хорошо, больше не встревай ни в какие переделки и прости меня...
Твоя Линнея.
P.S. Возьми в подарок этот амулет и носи его, не снимая — он принесёт тебе удачу. А если судьба неожиданно сложится так, что ты окажешься на пороге смерти — возьми амулет в руки, сожми в своей ладони изо всей силы, вспомни меня и позови. Просто позови..."
Я стоял, сжимая в руке амулет и, тупо уставившись в записку, перечитывал написанные в ней такие обычные и такие непонятные слова. Постепенно до меня дошла простая и очевидная мысль — кто-то забрал у меня Линнею! Мою Линнею! Мою вторую половинку, которую я искал всю жизнь! Они забрали мою жизнь!
Что там написано в записке? Если я окажусь на пороге смерти? Да, сейчас как раз именно тот случай! Я уже на пороге смерти! Как я смогу дальше жить один, без Линнеи?
И я, с силой сжав амулет, так, что натянулась и побелела кожа на костяшках пальцев, представил в своих мыслях такой милый и такой родной образ девушки, как будто наяву увидев прочертивший её лицо такой уродливый и такой любимый шрам, и позвал... Сначала один раз, потом другой, а потом ещё и ещё. И мысленно, и в полный голос. Я звал до тех пор, пока не охрип и не замолк. Ничего. Тишина. Пустота...
И лишь в самый последний момент, когда от отчаяния я сжал зубы и крепко-крепко зажмурил глаза, выдавливая злые бессильные слёзы, мне показалось, что я услышал долетевшие из невообразимой дали отголоски её горькой усмешки...
