Волчья песнь

Но уберечься снова не получилось — двигаясь, как в танце, последний из бойцов врага рассёк грудь Димки наискось до самых рёбер — и отскочил таким же почти изящным движением... только затем, чтобы тут же снова прыгнуть вперёд — и...

Димка закричал — не от боли, от ярости — и, отшатнувшись, снялся с вошедшего в грудь под левой ключицей клинка; сторк ударил его молниеносно выхваченным из рукава стилетом. Краем уха услышал крик того, который по-прежнему стоял у кустов — гневный, высокий — и понял, что времени осталось очень мало. Прыжок, бросок — нога Димки впечаталась в зеркальную маску, сторк полетел наземь, кувыркнулся, вскакивая снова, но Димка был уже рядом. Его обливающееся кровью тело уже полумёртвой тяжестью вновь сбило сторка — и, навалившись сверху, землянин с хриплым рыком обеими руками с размаху вогнал нож в грудь врага, пробив и лёгкий доспех, и куртку.

Сторк резко раскинул руки, дёрнулся и замер. Димка остался лежать на нём — неподвижный, затуманенным взглядом он видел, как к нему подходит последний из сторков. Он откинул забрало и явно спешил, держа в руке что-то непонятное, какой-то прибор. В правой руке. А в левой — для подстраховки — стилет. Сторк был совсем мальчишкой, лет Дика или даже Олмера, но его лицо уже выглядело совершенно бесстрастным. Он даже не смотрел на своих убитых товарищей и не стремился проверить — может быть, они ещё живы?!

Его интересовал только землянин.

А Димка ощутил, что быстро уплывает куда-то по мерным и довольно приятным волнам. Он так устал, что ни на что не оставалось сил, а главное — желания. "Я столько сделал, что теперь, наверное, заслужил право отдохнуть..." — лениво проплыла и канула всё в те же волны мысль.

Сторк присел на корточки — и...

...прыгнувший из кустов волк, схватив его правую руку над кистью, оторвал её — так же легко, как человек разрывает бумажный лист. Сторк не успел ничего сделать, никак отреагировать, даже, наверное, понять, что случилось — вторым движением всего мощного тела волк раздавил ему горло, переломив позвоночник и, не обращая внимания на завалившийся в траву труп, сразу метнулся к неподвижно лежащему телу землянина. Сильный, упругий язык прошёлся по лицу, шее, рукам юноши. Зверь почувствовал в человеке смерть — и завыл протяжно и жалобно, чуть ли не надсаживаясь.

Послышался шум, голоса, и люди с волками вперемешку ввалились на поляну. Люська на бегу, уронив пулемёт, вскинула руки к лицу и с нечеловеческим криком упала на колени рядом с неподвижным другом.

— Дим, Дим, Димка! — прокричала она неверяще, хватая юношу за плечи, переворачивая и — тут же отпуская его. грудная клетка Димки приподнималась еле заметно и со страшными перерывами, в которые казалось, что больше он уже не вздохнёт. Медь его волос сделалась словно бы тусклой, лицо заострилось, запали закрытые глаза, в углах рта легли глубокие тени.

Люська снова закричала, заламывая руки над телом умирающего. молча, потупившись, стояли вокруг остальные, стискивая в руках бесполезное оружие. Каждый из них отдал бы за Димку свою жизнь, но как бороться с тем, что так явно и неизбежно?!

— Род-нень-киииий! Под-ни-миииись! — Люська щекой упала на уже холодеющее лицо Димки. — Миленький, не умирай! Не оставляй меня! Я же не смогу без тебя!

Не поднимаясь, она схватила в свои руки вялые, покорные ладони Димки — и замерла, уже беззвучно рыдая. Только эти страшные рыдания показывали, что она сама ещё жива.

Горька тяжело вздохнул. Сашка покачал головой. Они ничем не могли помочь. Горька потеребил скальп на своём обрезе.

Димка умирал. И о чём тут было говорить ещё? О том, что в госпитале его ещё бы могли спасти — но... где он, этот госпиталь? Там же, где и вся остальная "когдатошняя" жизнь, которую из них и помнили-то только двое-трое...

Левое бедро снаружи распорото. Глубокая рана в правом плече. Другая — рваная, страшная — от грудины до правой ключицы. И самая страшная — под левой ключицей. Из неё ещё текла кровь.

Глядя на исколотое, иссечённое тело друга, Сашка вспомнил слова из карманной книжки медика: "Характер повреждений несовместим с жизнью." "Несовместим с жизнью," — эти слова казались почему-то страшней, чем просто "смерть".

Люська распрямилась — по кускам, словно поломанная марионетка из старого театра. Огляделась вокруг и спокойно сказала:

— Прощайте, ребята.

Сверкнул выхваченный нож. Девушка направляла его себе в горло, в ямку между ключиц, и у неё несомненно хватило бы и мужества, и силы убить себя, но...

...шарахнувшись, Лесные Псы закричали в изумлении и почти ужасе. Поднявшаяся рука перехватила запястье Люськи.

— Ты что, спятила?!

Это снова был прежний Димка — красивый, весёлый Димка, чуть растерянно улыбающийся друзьям.

44.

— Не знаю! — рявкнул Мирко. — Ничего не знаю, кроме того, что при таких ранениях люди обязаны подыхать!

— Ну ничего себе! — возмутился Димка, нежно прижимавший к себе голову почти идиотски улыбающейся Люськи. — Ты что, хочешь сказать, что...

— Ничего я не хочу! — огрызнулся Мирко. — Я вообще уже ничего не хочу, кроме по возможности восстановления реального соотношения возможностей между предметами и событиями!

— Не понял, — признался Олмер.

— Так не бы-ва-ет! — гаркнул Мирко. — Я видел, в конце концов, как умирают от одной-единственной раны! Дим, твоих хватило бы за глаза!

— Пгодите, — Горька, как всегда, жевал веточку и был невозмутим. — Давайте разберёмся по порядку. Ну, во-первых, я склонен признать, что Димка жив-здоров.

— Благодарю, — не без яда отозвался тот.

— Не за что, я не тебя защищаю, а истину... Далее я должен буду попросить тебя, Дим, рассказать о том, что ты чувствовал.

Димка беспомощно огляделся и пожал плечами:

— Я не помню. Я сражался... потом успел подумать, что умираю. Я... а следующее воспоминание — Люська с ножом, — он поцеловал девушку в висок, и та улыбнулась в ответ.

— Хорошо, — Горька удовлетворённо кивнул. — Люсь, а ты о чём думала? Ты очень хотела, чтобы Димка выжил?

— Очень-очень, — не задумываясь, ответила девушка, горячо и быстро.

— Больше всего на свете? — допытывался, прищурившись, Горька.

— Пожалуй... да, — кивнула она.

— И ты в самом деле готова была отдать за Димку жизнь?

На этот раз Люська задумалась, но потом снова решительно кивнула:

— Да. Я бы это сделала.

— Ясно, — Горька сплюнул веточку.

— Ну, если высокомудрый лорд-канцлер уяснил для себя всё, — ядовито сказал Дик, — то, может быть, он и нас просветит?

— Может быть, — милостиво кивнул Горька. — И даже наверняка, не жить же вам и дальше дураками... Мы были свидетелями чрезвычайно редкого без применения оборудования, но в целом не из ряда вон выходящего явления. Умением заживлять раны владеют не так уж мало людей, этому даже учат дворян, но такой эффект, как мы наблюдали, если я правильно помню, что читал, может дать только специальный волновой аппарат (1.). Мы все знаем, что Люська наша обладает... эм... определёнными способностями. Очевидно в тот момент она, желая спасти Димку, передала ему напрямую часть своей жизненной силы таким мощным толчком, что Димка "чудесно излечился". И кстати, тот аппаратик, который валялся рядом со сторком, загрызенным волком, похоже, то ли диагност, то ли вообще полевой волновик. Я про такие не читал даже — руки чесались — его взять... Похоже, строки не хотели, чтобы Димка умер... Кстати, Люсь, ты себя вообще нормально чувствуешь?

1.О действии этих аппаратов достаточно подробно рассказано в повести Олега Верещагина "Песня горна".

— Да слабенькой какой-то, — чуть нахмурилась Люська. И улыбнулась смущённо: — Это было бы слишком тяжело — потерять Робина, полюбить снова — и опять потерять, — она прижалась к Димке, спрятав лицо на его груди.

— В целом — это тема для научного исследования, — заключил Горька.

— Послушайте, — вдруг сказал Мирко, — но это значит, что у нас появился отличный врач...

— Э-э, нет, — перебил его Горька с улыбкой. — Подобная вещь едва ли может повториться по заказу у Люськи и вообще невозможна у... на, например, у Бранки, хотя они и любит тебя, вне всякого сомнения, ничуть не меньше, чем Люська — Димку. Да и потом, мы не в сказке, Мир. Попади Димке клинок в сердце, перережь артерию — и ничего нельзя было бы сделать, — и Горька поднял вверх свою изжёванную веточку, как мудрый учёный — указку перед почтительной аудиторией.

Лодки плыли одна за другой. Из мелкой речушки они уже час как выбрались в большую реку. Впереди явно было озеро, а за ним начиналась путаница проток, ручьёв и озёрок, где Лесные Псы хотели найти убежище.

— А ведь опять нашли нас, — задумчиво и печально сказала Бранка, трепля по голове одного из волков. Звери присмирели, почти со страхом глядя на бегущую за бортом воду; ребята гребли без уключин (мьюри ими не пользовались), а как в земных байдарках, легко управляясь с листовидными вёслами.

— Да-а... — согласился Горька, зачем-то потирая браслет. — Хотелось бы ещё знать, как и почему они в нас так упорно вцепились. Словно помеченные мы!

— Нас ищут такие же... такие же, как я, — подала голос Люська, — я чувствую. Я только не понимаю, зачем мы им?

— Не было печали столько лет, — пробормотал Мирко, — и вот нате: сторки на голову валятся!

— А я, кажется, знаю, в чём дело, — Нина подала голос, и на неё тут же дружно воззрились все, даже волки. — Ну, чего уставились? Всё дело в тех штуках, которые мы подобрали в подземелье. Строкам они зачем-то нужны. И сильно. Похоже, что они даже джаго насчёт этих вещей не предупредили, стараются забрать сами, причём с какими-то ритуалами — а джаго так... на подхвате.

— Ну, это... — Горька вздохнул и согласился: — В целом это мысль, да. Может, это в самом деле из-за наших находок.

— Договорились, — не без яда заметил Мирко, — оказывается, целая армия с частями поддержки за нами гонится полтыщи километров, чтобы забрать додревние меч, перстень и браслет. На фронте всем им делать нечего. Ребят, я, конечно, дикарь, но не настолько...

— Ты не дикарь, ты узколобый материалист, — пояснил Горька. Мирко подумал и согласился не без гордости:

— Да.

— Ну так твой материализм слегка покачнётся, точней — видоизменится, — пообещал Горька. — О. Обратите внимание, по левому борту местная достопримечательность.

"Слева по борту" виднелись развалины форта. Характерная планировка выдавала "ипу" — мьюрийское укрепление времён неудачной войны планеты за независимость против высадившихся джаго. У берега уже не первый век доржавливалась длинноствольная пороховая пушка с полукруглым щитком — нацеленная на протоку.

Лесные Псы молча проплывали мимо этого свидетельства давно прошедших времён. Они все думали об одном, хотя и бессвязно — о том, какая это странная штука: время-история...

...Река быстро расширилась. Стало ясно, что когда-то форт охранял выход в озеро — а точней, мешанину озёр, проток, островов, речек, отмелей и борот, тянувшуюся на добрую тысячу километров и окружённую морем леса. Этот край стоял наособицу не только на континенте, но и на всей планете.

Сашка поднялся во весь рост на носу первой лодки, поставив ногу на борт и подбоченившись. С озёр налетал ветерок, и юноша вдруг понял, что фантазирует — воображает себя первооткрывателем, плывущим к берегам новой земли. А что? Почему нет? есть корабли... ну — лодки, пусть... есть верные люди... Поднять свой флаг и объявить эти места...

— Мечтаешь о вольном имении?

Мерзавец Горька! Раскусил и ехидно ухмыляется ещё! Сашка какое-то время смотрел на него, борясь с желанием вышвырнуть его из лодки. А остальные нахально скалили зубы — в том числе и волки.

— Ладно, — буркнул Сашка, не найдя ничего лучше.

— Вот это разумный подход, — похвалил Горька. — Олмер, выше нос, на него всё равно никакая рыба не клюнет! Спой что-нибудь, ну, давай!

Олмер кивнул и, ненадолго задумавшись, запел бесшабашно —

— Ты запой-запой,

Ой — зазвени-звени

Колокольчиком, дорожная тоска...

Отпущу на ветер я слова свои...

Закину голову под облака...

Полетит Жар-Птицею головушка,

Горячим камнем на сыру землю падёт...

И на плаху брызнет моя кровушка

За гульбу казачью, за честной народ...

— Называется — попросили спеть, — покачал головой Мирко. — Дожили. Германец поёт казачью песню (1.).

1.На самом деле, автор этой песни — Андрей Земсков.

Олмер поднял и опустил плечи, подумал и сообщил:

— Что-то ты сегодня всем недоволен. Не кисни, старичок! — потом подмигнул, свистнул и вдруг раскатился песней:

— Schwarzbraun ist die Haselnuss,

Schwarzbraun bin auch ich, bin auch ich.

Schwarzbraun muss mein Maedel sein —

Gerade so wie ich.

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di! — звонкий, ещё не сломавшийся, голос Олмера придавал припеву особенное лихое очарование.

Эту песню — и на немецком, и на русском — знали все и тут же оживились. Кое-кто начал отбивать такт по бортам лодок, а сразу несколько голосов подхватили, мешая русские куплеты и задорно-бессмысленный немецкий припев:

— Я, ребята, загорел

Как лесной коричневый орех.

Я и ловок, я и смел,

Веселее всех.

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di!

Я ничем не знаменит,

Как лесной коричневый орех,

Но всегда, везде звенит

Мой задорный смех.

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di!

Я ничем не знаменит,

Все вокруг всегда мои друзья.

Хочешь ты дружить со мной,

Будь таким, как я!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di ha ha ha!

Duvi du duvi duvi di! — и над лодками в заключение повис звонким занавесом хохот.

— Держим курс вон в ту протоку, — Сашка махнул рукой вперёд, — и давай-ка поскорей. Как бы не застала нас какая дрянь посреди воды... что-нибудь типа винтокрыла. Тогда мы точно угробимся.

— Всё будет нормально, — заверил командира Димка, — они скорей животы сорвут, чем нас достанут.

Лодки в самом деле быстро пересекли озеро, подгоняемые опытными руками. Те, кто не грёб, довольно напряжённо оглядывались по сторонам — несмотря на бодрые слова Димки, все хорошо себе представляли, чем грозит появление винтокрыла практически беззащитным на воде Лесным Псам.

Но вот наконец-то лодки одна за другой вошли в протоку между островом с обрывистым берегом, из которого змеями торчали корни деревьев — и зеленеющим ряской болотом, в которое эта протока плавно переходила.

45.

До вечера лодки углублялись всё дальше и дальше в лабиринт воды и берегов. Иногда юноши гребли, иногда предоставляли неспешному течению тащить лодки, куда придётся. Подобное чувство спокойствия было для них довольно редким — можно не двигать руками и ни о чём особо не беспокоиться, потому что в принципе всё равно же, куда вынесет. Волки освоились, но по-прежнему старались сидеть тихо.