Волчья песнь

Очередной вздох. Горька посмотрел вверх (часов семь, не меньше...), поправил ремень, подтянул сапоги и с целеустремлённым видом зашагал на поиски друга.

— Дурная привычка — уединяться, — ворчал он на ходу. — Она может закончиться тем, что этот дурак захочет ускорить свидание с Анюткой, а кто там за что может поручиться? Разочарование же будет... Эй, лизунчики! — заорал он. Дик с Машкой возмущённо уставились на него. — Сашку н евидели?!

Синхронное мотание головами и очередная борцовская схватка с весёлым сопением и пыхтением.

— У вас командира можно из-под носа украсть, — обвиняюще заявил Горька. — Нет, но где ж он может быть? — он сплюнул иголку и запустил пальцы за ремень. — Что, совсем никто его не видел?! — обратился Горька уже ко всем сразу.

Отрицательное мычание, мотание головами и вяканье разной степени внятности показали, что: а.) Сашку никто не видел; б.) тёплый и тихий вечерок окончательно расслабил грозных Лесных Псов.

— А об ужине кто-нибудь думает? — продолжал приставать Горька к народу.

— Да что о нём думать-то? — лениво ответила сверху Люська. — Дюжину банок консервов можно за минуту открыть, а Мирко всё равно до утра не вернётся, значит, свежего мяса не будет...

— Кстати, мы давно не охотились... — Дик удобней устроился рядом с Машкой — и молчание перешло в вялотекущую дискуссию об охоте.

Горька, вздохнув в третий раз, махнул рукой на друзей и отправился наконец на поиски Сашки.

Он прошёлся до реки и постоял на причале, бросая в воду камешки. По бульканью и кругам определил, что на середине река мельче, чем у берегов: всего метра полтора. Однако, это никак не помогло в поисках — и Горька вернулся на берег.

Обойдя по берегу и развалинам крепость, Горька оказался перед болотом, в которое превратилась одна из проток, когда-то игравшая роль части оборонительных рубежей. Дальше начинались густющие заросли багульника; на моховых кочках зрела клюква — у Горьки приятно свело скулы при одном воспоминании о её вкусе. Сашка там, что ли? Клюкву ест?

— Кого-то ищешь?

Горька обернулся и покачал головой. Сашка сидел в нише, образованной выпавшим их стены блоком, поставив на него ноги и скрестив руки на груди.

— Лицо у вас такое, мой король, — сказал Горька серьёзно,

— Как будто нету в этой жизни больше

Ни радости, ни счастья, ни надежды.

В чём дело? Мне откройтесь —

Глядишь, и вам немного полегчает!

Случилось что?

Дурной приснился сон?

Любимый пёс подох?

Иль, может, слуа (1.),

Крича и воя, в рог трубя,

Промчались нынче тут,

Над замком нашим?

Сашка невольно улыбнулся:

— Пустяк, Джифро.

Клянусь, в порядке всё, — отвечал он словами из той же пьесы (2.). — Ты что, меня искал?

1.В мифологии гэлов — призраки погибших воинов. В бурные ночи они мчатся над землёй и по земле, сражаясь друг с другом для забавы. Иногда их стрелы случайно поражают людей и животных. Если слуа что-то требуют от человека — то нужно иметь огромное мужество для того, чтобы им отказать, зато отказавший им приобретает их расположение и может рассчитывать на помощь. 2.Речь идёт о пьесе англосаксонского драматурга-историка и офицера времён Серых Войн Дж.С.Колвилла. Пьеса "Королевский камень", акт I, сцена 2. Очевидно, текст её был в одной из когда-то найденных Лесными Псами книг.

— Да вроде того, — Горька прошёлся по плите и указал на место напротив Сашки. — Сяду?

— Садись... Всё беспокоишься обо мне? — Сашка вытянул ноги. — Ты ещё в детстве за мной присматривал. Помнишь, как моя мама просила тебя — младшего! — приглядеть за мной?

— Плохо помню, — признался Горька. — Да и ты с тех пор сильно изменился. Сейчас-то ты едва ли нуждаешься в опеке.

— Да... Но я бы отказался от своей самостоятельности... в обмен на то, чтобы вернуть прошлое. И тем не менее — ты и сейчас беспокоишься обо мне... почти как старший брат.

— Желание уединиться иногда приводит к тому, что возникает... ну... иное желание. Особенно когда у человека остаётся так мало якорей, которыми он держится за жизнь, как у... — Горька замялся, но Сашка без обиды договорил:

— ...у меня?

— Как у тебя, — согласился Горька. Они с Сашкой могли говорить без околичностей.

— Не беспокойся, себя я не убью, — ухмыльнулся Сашка. — Особенно сейчас. Мне очень хочется увидеть нашу победу.

— Скажи, а были моменты, когда ты не верил в неё? — Горька оседлал плиту, чтобы посмотреть на заходящую Одиночку.

— Почти всё время я не думал о ней, — уточнил Сашка. — Трудно было представить себе мир за пределами конкретного дня и других людей — кроме нас. Ну и я просто старался убить как можно больше врагов, вот и всё.

— Знаешь, а я сегодня поймал себя на мысли, что мечтаю о будущем... — Горька оборвал себя и уже беззаботно спросил: — Слушай, поохотимся сегодня с волками? Мирко ещё когда явится — а девчонки наши обленились в корень.

— Давай, — согласился Сашка. — Разомнёмся. Пусть они там за нами забегут, когда решат идти.

— Ну, мы их всяко услышим... Смотри, как Одиночка садится.

Юноши надолго замолчали, глядя на быстро катящийся к горизонту и остывающий на глазах диск звезды. Верхушки деревьев покрыла позолота, вода в протоке вспыхнула живым пламенем...

— Когда я вижу такую красоту, — как-то нехотя сказал Сашка, не шевелясь и не мигая, — то я временами удивляюсь... себе... нам... вообще — всему... как там у Олмера?

На зелёной твоей груди

Зачарованно спят дубравы,

И медовы твои дожди,

И напоены мёдом травы...

— Это не его стихи (1.), — тихо поправил Горька. — Он просто их пел.

1.Стихи барда Рана.

— А я думал — Олмер... — нехотя и по-прежнему не шевелясь, сказал Сашка. — Давай помолчим, а?

— Давай, — и Горька, повернувшись к заходящей Одиночке, сорвал травинку, но в рот её так и не сунул — застыл, глядя на закат...

49.

— Ай, гадость! — скривившись, Бранка раздавила подошвой сапога мокрицу и тщательно вытерла ногу о траву. — Фу...

Упершись в колени ладонями, Галька заглядывала в полуобвалившуюся галерею.

— Если хочешь туда лезть — я с тобой не пойду, — решительно предупредила Бранка желание подружки. Тоненькая девушка, легко подтянувшись на уступе, вознесла себя на полуобвалившуюся лестницу. — Пойдём лучше наверху посмотрим.

— Может, там эти... бриллианты, — полушутя сказала, распрямляясь, Галя. Она поправила шнуровку куртки и так же ловко последовала за подругой.

— Мокрицы там, а не бриллианты, — фыркнула Бранка. — Надо было с собой винтовку взять.

— Мокриц стрелять?

— Ты шутишь, а я их боюсь до смерти, — надулась Бранка. — Нашлась тоже... непоколебимая... А-а-айи-и!

— Что, всё-таки мокрица? — насмешливо спросила Галька, поворачиваясь. Бранка, сидя по грудь в земле и кренделем раскинув руки, довольно мрачно, но уже спокойно поглядывала вокруг. — И куда же ты?

— Честно говоря — не знаю, — призналась Бранка. — Я висю. То есть, вишу. Тут узко, а дальше ничего нет под ногами.

— Скромней надо быть и бюст поменьше иметь, — нравоучительно заметила Галя, подавая подруге руку, — спокойно провалилась бы до дна.

— А откуда я знаю, что там? — логично возразила Бранка, выкарабкиваясь наружу. Головы девушек соприкоснулись над чёрной прохладной дырой, откуда повеяло неожиданно сухим воздухом.

Галька ударила по краю дыры и отскочила — выпал ещё больший кусок и стукнулся о дно не так уж глубоко. Дыра расширилась.

— Полезем? — почему-то шёпотом спросила Бранка.

— Я лично — полезу, — решительно сказала Галька, разматывая верёвку с плеча...

...Когда-то это, судя по всему, был опять же остаток древней крепости, над которой мьюри построили свою — пристройка к стене, погребённая под этой же обвалившейся стеной. Но крыша пристройки выдержала и была лишь пробита в паре мест. В одну из таких дыр, со временем затянувшуюся травой, и ухнула Бранка.

Мокриц, луж и прочей мерзости тут не было. Правда, по углам скрывалась масса отборных сачковых пауков, но девчонки были для них слишком крупной добычей.

— Я вот всегда думала, — глубокомысленно сказала Галька, отряхивая ладони о коленки, — чем пауки в таких местах питаются? Тут никакой добычи уже века три не было...

— Дурочками вроде нас, — мрачно сказала Бранка, озираясь. — Подождут, соберутся с духом — и набросятся толпой...

Помещение, куда они попали, вне всякого сомнения когда-то было самой обычной кухней. Тут находились две прочных печи со встроенными ёмкостями — в каждую из них можно было легко упрятать обеих девчонок (они подумали об этом одновременно и, хотя вслух ничего не сказали, им стало не по себе...), большой открытый очаг, в котором ещё лежали дрова, наконец — третья печь, очень широкая, раньше они никогда не видели таких у мьюри.

Бранка присела к очагу, деловито зачиркала огнивом, подложив под дрова трут, который всегда носила с собой. Снопы искр выхватывали из полутьмы чёткий профиль и пряди каштановых волос, по которым в такие секунды бежали огоньки.

— Задохнёмся, — предупредила Галька, звякая какой-то посудой. — Ух ты, мне эта печка нравится! Интересно, что в неё делали?!

— Мылись, — предположила Бранка (огонь никак не занимался). — Помнишь, мы читали про это?

— Не мылись мьюри в печках... О, я, кажется, догадалась! Тут хлеб пекли! Она и похожа на их старинные хлебные ямы, только вывернутая... ну, то есть, наоборот, не в землю, а наружу... ну, ты поняла.

— Может быть, — огонь наконец вспыхнул, и Бранка, отряхивая руки, подошла ближе. — А похоже, правда.

— Хочу хлеб испечь, — Галька вздохнула. — Сколько мы уже нормального чёрного не ели...

— А что для этого нужно? — заинтересовалась Бранка. — Я не помню вот.

— Нууууу... мука, дрожжи, соль... да и всё. А, нет, дрожжи. Или закваска.

— Может, тут есть мука? — Бранка огляделась, но Галька её удержала:

— Остановись, она тут если и было — то сдвохлась за это время давно.

Бранка покорилась, но тоже вздохнула:

— Сколько ж мы его не ели...

* * *

Мирко грёб одним веслом — сидя лицом по курсу и уперев ноги в одну из скамеек. В его руках весло летало, как пёрышко, при этом сам юноша казался неподвижным совершенно. Лодка шла между заросших берегов бесшумно; автомат лежал у ноги Мирко.

Он уплыл из лагеря не ради охоты. Ему хотелось побыть одному, и он сам не очень-то мог объяснить себе это своё состояние. Сейчас за спиной осталось больше пяти километров — и он спохватился. Одиночка садилась, он ещё и не начинал охотиться, а утром надо вернуться... и с обещанным. Точным ударом весла направив лодку к берегу, Мирко перескочил на сушу ещё до того, как она ткнулась в отмель — и вытащил лодку подальше на сушу. Забросив за плечо автомат, выпрямился и огляделся.

Мирко оказался на пологом берегу — точней, на полуострове, ограниченном развилкой протоки. Дальше начинался настоящий берег, поросший редколесьем. Было тихо...

Очень, слишком тихо.

Мирко насторожился почти мгновенно. он знал — природа утихает, когда появляется разумный. Лишь он один позволяет себе шуметь в лесу, ни о чём не беспокоясь.

Юноша шевельнул плечом, и автомат плавно упал ему в руку. Он начал охоту, но охоту не за зверем. А кто его добыча и что она тут делает — он поймёт потом...

Не прошло и полуминуты, как Мирко уже всё уяснил. Джаго — один — пришёл с берега. Постоял у водя, опираясь на оружие — не на армейское, похоже, какая-то охотничья суперпушка. Выкурил трубку их любимого зелья и ушёл. Большой джаго, но не мощный, а грузный скорей.

Об этом он подумал, уже идя по следу. Джаго в лесу ходить не умел, по его следу прошёл бы даже слепой, даже маленький мальчик, хотя бы немного интересующийся следопытством. А этот урод ломал ветки и сучья, да ещё и вонял на весь лес какими-то притираниями. Кроме того, он патрон уронил — по земной классификации, это была пушка 4-го охотничьего калибра.

Повертев патрон в руке, Мирко с улыбкой подбросил его, поймал и продолжил свой скользящий бесшумный бег.

Впереди серией грохнули три выстрела. Стреляли не в его сторону, и юноша, прибавив ходу, вскоре нагнал трёх джаго — тот, которого он выслеживал, присоединился к своим приятелям. Все трое были уже пожилые, с седой шерстью на башках, одетые в гражданские костюмы, яркие и просторные, как это любят джаго. Около минуты, крадясь следом, Мирко выслушивал их разговор — обычную ворчливую перебранку охотников-неудачников, как это прозвучало бы в переводе на любой из земных языков... но для юноши весь смысл услышанного прочно мешался с самими звуками вражеского языка. Судя по всему, эти трое были из начальства, собравшегося отдохнуть на природе... по крайней мере, так Мирко понял из первых слов, пока уже следующие не прояснили ему самое важное: эти трое тут... прячутся.

Да, на самом деле так. Они тут скрывались от своих же — дезертиры высокого ранга, ждавшие, когда за ними по какой-то неясной договорённости прилетит небольшой корабль и заберёт прямо с одного из местных островков. Они собирались бежать даже не на Джагган, а вообще на территорию одной из нейтральных рас. И ещё Мирко понял, что у них есть речной катер, но эта мысль мелькнула краешком, его переполняли злоба и презрение к джаго — и невиданное ликование. Враги начинали просто разбегаться с планеты! Бросая своих же подчинённых!..

...Лагерь джаго был разбит на берегу протоки. Не очень большой глиссер стоял у берега, на его крыше спал джаго в форме. Ещё один возился у полевой кухоньки. Две старых самки дремали на полуложах, ещё одна — мелкая — блуждала вокруг, о чём-то раздумывая или просто ожидая ужина. Вторая — чуть постарше — играла в мяч со своим ровесником на берегу протоки.

Мирко находился на метр выше берега — за деревьями. Он наблюдал за отдыхающими остановившимся, ненавидящим, почти безумным взглядом...

...Да. Они так же отдыхали. Он — ещё совсем малыш. Убитые мать и бабушка. Убитый младший братишка и убитая старшая сестра. Убитые. Убитые. Убитые. Вот так же отдыхали.

Но он — он живой. И он здесь. А вон там — джаго. Именно из тех, которые отдавали своим рабам-воякам приказ убить всех землян на планете. Они и сейчас чувствуют себя в безопасности, и своё бегство, своё предательство — предательство своих же! — подготовили и обсуждают совершенно спокойно. Значит, они собираются остаться жить — убегут и будут жить, и даже победа Земли их не покарает, потому что им, похоже, плевать на свой собственный Джагган.

Неправильно, подумал Мирко, плавно и неспешно поднимая ствол. Неправильно это.

И вдруг ствол дрогнул у него в руке. Он так же медленно опустил оружие и стал вслушиваться в разговор врагов — с неверяще распахнутыми глазами, с невольно широко раскрывшимся ртом...

50.

— Аоу! Аоу! А-у-аааа!

Большой самец дейнепара, грозно фыркая, закрутился на месте, отбиваясь от волков, хватавших его за задние ноги, хвост и бока. Длинные, как хорошие ножи, загнутые клыки влажно блестели от слюны бешенства, налитые кровью глаза сверкали, жёсткая щетина на высоком хребте стояла дыбом, как проволока. Это был крупный самец — не меньше полутора метров длиной и как бы полтора центнера весом. Такая тварь способна опрокинуть и разорвать, затоптать, гораздо более крупное и сильное животное. Волки на таких — даже одиночек — в природе нападали очень редко, зверь слишком силён даже для стаи — но теперь охоту вели люди.