Литрпг. Трудно быть логом

И тут позади него, в его дворе, закричала женщина. Староста сорвался с места и кинулся в калитку.

Охранники переглянулись и кинулись вслед.

Торп глянул на брата.

— А я что? Это не я, — огрызнулся Мрум и задумчиво добавил, — Наверное.

За частоколом кричали, уговаривали, искали верёвку.

Потом на улицу вышли парни, придерживая под руки супругу Турда, мокрую, с размазанными по лицу белилами. Староста шёл следом, строгий и прямой.

Толпа недоумённо молчала.

— Мрум, сын Творда, — торжественно сказал глава села, — Есть ли в тебе тьма, отвечай?

— Колдун я, колдун! — заорал оборванец отчаянно.

Староста ловко подхватил болтающийся на треноге диск и приложил ко лбу приёмыша. Жёлтое дерево потемнело.

— Так я и думал, — довольно сказал староста, — В его сердце нет тьмы. Такова воля Солнца.

Толпа недоумённо заворчала.

— В колодцах пошла вода! — сказал громко Турд и поднял диск вместе с треногой над головой. Жёлтый круг засиял, закрутился.

— Вот тьма! — выругался Мрум, и одним движением вывернулся из связывавших его верёвок.

Оставшаяся без опоры палка ударилась в землю.

Каждое ведро осторожно тянули из ямы, будто расплавленное золото. Колодцы стояли, и земляные стены держали воду, хоть и не были укреплены.

Воду пробовали долго. Капали на руку, поливали траву, давали скоту, брызгали на огонь. Оборванец стоял рядом со старостой, и ему боялись смотреть в глаза.

После старейшины нехотя признали, что вода годна для людей.

— И пригодится в осаду, — добавил Турд, — Тёмные времена наступают!

Торп вытянулся. Он теперь не отступал от брата, сжимая прадедовский меч.

— Полный абзац, — пробормотал Мрум сокрушённо, — Плакала моя премия.

Он и сам чуть не плакал.

++++++++++

Ветры над миром

* * *

— В Альфа-Мире каждый сможет выбрать свет или тьму. И у каждой стороны будут свои увлекательные возможности.

* * *

Этот дом ничем не выделялся среди других на Медной улице. Каменный, в три этажа, с острой крышей и весёлыми занавесками на окнах.

Но они пришли именно сюда. Два десятка мужчин, многие из которых сверкали железными шапками городской стражи.

— Именем света откройте!

Пожилой мужчина в рясе прислушался, кивнул и отступил.

Шагнувший вперёд чёрный склонился к дверному замку, запорхал в нём шильями, пилками, гнутыми проволочками. Что-то провернул, сдвинулся в сторону, показал ладонью место.

Тройка дюжих стражников с хеканьем ударила туда тараном. Окованный ствол неожиданно легко вонзился в дубовую доску. Полетели щепки. Один из кусочков дерева зацепил щёку свещенника. Он дёрнулся и отступил.

Чёрный рванулся к пробитой дыре, сунул руку, с напряжённым лицом пошуровал внутри, и потянул на себя, громко уронил внутри засов. Тяжёлая дверь на кованых петлях поддалась, открыв тёмный проход.

Путь был свободен.

В дом тут же азартно ринулся десяток стражников с короткими мечами наголо. Двое остались сторожить у дверей.

Внутри сразу послышались крики.

Свещенник вздохнул и вытащил из складок жреческого одеяния баклажку. Обтёр ладонью гладкую голову. День выдался жарким, хвала Светилу.

Дома почти смыкались над мощёной дорогой. Праздничными флагами колыхалось развешенное над улицей бельё. Из дверей и окон выглядывали люди. Всё больше и больше людей, привлечённых шумом и толпой.

Медная улица, названная так по обилию медной монеты в карманах, была неизбалована зрелищами.

— Дело света! Оставайтесь дома! — звучно сказал жрец, подмигнул хорошенькой молодке в синем чепчике, и сурово погрозил пальцем старушке, примерившейся выплеснуть с третьего этажа кувшин как раз ему на голову.

Но та всё равно плеснула. Жрец едва успел отскочить.

— И так каждый раз, — сокрушённо сказал он, разглядывая новые пятна на когда-то ярко-жёлтом покрове.

С третьей попытки он поддел баклажку обломанным ногтем, вдохнул аромат и блаженно улыбнулся. А потом глянул на спутника, которому предстояло составить обо всём подробный отчёт. Молоденький чиновник Палаты Справедливости, худенький, зализанный и черноволосый, был бледен и нервно озирался.

— Что, первый ход? — по-отечески мягко спросил жрец, — Выпей.

Чиновник глянул на протянутую баклагу и мотнул головой.

Жрец пожал плечами и сделал хороший глоток.

— Восемь, — он задумался, — Хотя нет, все двенадцать лет мы до тебя ходили с Севром. Как он пел про рассвет над речкой... А потом у него отказали ноги... Эх...

Он ещё раз провёл ладонью по вспотевшей голове и вытер о накидку пальцы.

Внутри слышались крики, звон. Завизжала женщина. Вдруг разбилось окно на третьем этаже, оттуда что-то выпало, и громко разлетелось на мостовой. Писарь вздрогнул и отскочил.

Посреди глиняных черепков и земли сиротливо скорчился сухой росток.

— Сухие цветы — это первое дело, — вздохнул жрец, — Сразу перестают поливать.

Чуть помолчал, и добавил:

— Верный знак. Так их обычно и находят.

Выбили ещё два окна, засыпав слюдой мостовую. Из одного выпорхнула чёрная тяжёлая тряпка, развернувшись в полёте. Перелетела улицу и повисла на распахнутой оконной створке. Люди ахнули.

Свещенник подошёл, сдёрнул на землю ткань, и пробормотал над ней пару слов, потом приложился к баклажке.

Сливовая наливка была хороша.

— Хватай! Держи злое семя! — заревел кто-то из верхних окон.

Потом шум ослабел.

— Заднюю сторону очищают, — со знанием дела сказал свещенник, — Вот раньше я и Севр бывало...

Он глянул на сменившего Севра писаря, и смолк. Парень явно его не слышал.

Из дома вывалился стражник, придерживающий окровавленную руку, громко вспомнил пару раз безумную девку с бездной, и, скорчившись, пошёл к повозке. Стоявшие на страже дёрнулись, но помогать не стали. Сказалась выучка.

Чуть позже в дверях появился сыскарь и махнул рукой, двинув по особому пальцами. В подвале требовался слуга Света, но об этом не полагалось говорить вслух.

— Пойдём. Да будет с тобой свет, сынок, — ласково сказал свещенник юному писарю, и провёл круг над его головой. Парень дёрнулся, опомнился, и вытащил из своей мантии гроздь восковых табличек со стилом. Ему предстояло много работы.

Жрец привычно мазнул под носом душистым маслом, и они вступили в дом.

Тут же на них обрушился полумрак, сладковатый и тошнотворный. Вбитые наспех в стены факелы едва разгоняли тени. Они оказались в сумрачном коридоре с множеством распахнутых в темноту дверей. Что-то хрустело под ногами при каждом шаге. Впереди, сверху, с боков кричали, командовали, били. Вот грохнуло, зазвенело совсем рядом, из одной двери узкой полосой ударил свет. Заискрилась битая посуда на дорогом ковре, полированные панели. Мелькнуло суровое лицо на портрете. Юноша снова шарахнулся — перед ними, отброшенный к стене, лежал чёрный человек с причудливым, страшным с виду, но неудобным в бою клинком.

— Служил глупцам, и умер без славы, — вздохнул свещенник и осенил тело кругом.

У лестницы они остановились.

— Повнимательней справа, там кухня, — сказал жрец, — Всегда можно получить кипятком в лицо или вертелом в бок, даже если прошла стража. Будь осторожен, дитя.

Писарь судорожно кивнул и двинулся вверх по тёмной лестнице, прижимая таблички к груди.

А жрец достал из складок своего балахона маленький круглый фонарь, зажёг от факела и двинулся к неприметной двери. Он побывал в десятках таких домов, и знал, как войти в подвал.

Маленький неяркий шарик света качался перед коленями. Каменные плиты тяжело били в ноги. Страшный запах становился всё сильней. Здесь его уже не глушили благовониями.

На щербатой ступеньке он чуть не упал, и надолго остановился, уцепившись за стену.

Внизу его ждал стражник. Тоже из молодых.

— Там. Третья дверь, — сказал он чуть дрогнувшим голосом.

Его лицо было жёлтым в свете лампы, но он держался.

— Понятно, сын мой, — отозвался жрец.

Здесь коридор был гораздо ниже.

У приоткрытой двери стоял бесстрастный сыщик. Жрец кивнул ему, шагнул в чуть прохладную темноту. Раньше здесь держали мясо и прочий припас. А теперь все полки занимали...

Он не удивился тому, что увидел. Это было страшно, печально, но неудивительно.

Он видел такое уже десятки раз.

Жертвы, будущие и прошлые, лежали здесь, накиданные, словно дрова. Юные и бессильные. Многие, кто до сих пор ждёт своих пропавших детей, вскоре получат печальные вести.

— Покойтесь в мире, дети Света, — сказал жрец, выводя светильником круг, — Ну а теперь смело беритесь за тела. Мы должны проверить, не остались ли здесь живые.

И первым ухватился за тонкую руку, бессильно свисающую с одной из полок. Это была ужасная работа, к которой он привык.

Долго в подвале был слышен только шорох и стук. Напрасно.

— Подставь плечо, дитя, — сказал жрец стражнику, когда они закончили, — Я что-то утомился в борьбе с мраком.

Он поднимался, сжимая пальцы на подбитом сталью камзоле, и дважды остановившись в пути. Боги, он слишком толст и стар для этого. Пожалуй, Севр оказался умней.

На улице было ярко и солнечно. У дверей сидел зелёный писарь, судорожно вытирающий рукавом рот.

Жрец сел на ступеньки рядом, молча протянул баклажку. В этот раз парень не отказывался, сделал жадный глоток и подавился кашлем.

Наливка была хороша...

Смазливая молодка всё выглядывала из окна наверху, и её пышные прелести рвались из открытого платья.

Жрец ей подмигнул. Она нахмурилась, сложила губки. Надо к ней потом заглянуть.

— Ттам. Они. Их. — просипел юнец и снова согнулся в рвотных позывах.

— Я знаю, — спокойно отозвался свещенник, — В первый раз мне тоже было плохо. В первые десять раз.

От наливки по телу разливалось приятное тепло, и даже солнце уже не так пекло лысую макушку.

— Я видел много раз, как люди обращаются во тьму. Молодые, старые, сильные, гордые, — продолжал жрец, которому вдруг захотелось выговориться, — И знаешь, что самое страшное? Я до сих пор не понимаю, почему они это делают. Зачем убивают и мучают других людей, зачем душат себя во мраке, зачем ждут, пока за ними придёт сталь и свет. Ведь тьма не даёт им ничего. Ни. Че. Го. Ни сил, ни мудрости, ни власти. Они просто сидят в темноте и мучают других людей.

Жрец пошевелился, выставив вперёд левую ногу, потёр колено и поморщился.

— Я двадцать лет ходил в дозоры света. И знаешь, что понял?

Накопленное за долгие годы знание рвалось могучим потоком наружу. Он не сказал бы это Севру. Но мальчик должен знать.

— У тьмы действительно есть власть. Власть выпустить внутреннего зверя, который не знает страха. И только на это она способна. Никаких чудес, в которые верят дураки. Просто им очень хочется превратиться в зверей, глупых и бесстрашных. У каждого из нас таится в сердце кусочек мрака. И тьма может его высвободить. В этом её страшная власть. Переродиться может каждый. Но только в этом. Никаких глупых чар, проклятий и демонов. И у Света нет особых сил, кроме тех, что мы видим. Иначе я потерял бы в него веру за эти двадцать лет.

Он остановился, переводя дыхание. Хорошо, что старший светоч не слышит эти речи. Он мудр и на многое закрывает глаза, но только пока удаётся держать язык за зубами.

— Но Чёрный Дом... — проблеял юноша.

Оказывается, он слушал. Скверно.

Самое время было свести всё к шутке, но наливка всё дёргала и дёргала за язык.

— Меньше верь байкам про Харвенделл, юноша, — бросил жрец неуступчиво, — В столице и коровы с тремя рогами, и женщины с тремя грудями. Верь глазам своим, и будь верен долгу. Ты много записал?

— Дда, — чуть оживился юноша, и застучал восковыми табличками на шее, — Ттрое уббитых слуг, две девушки, а наверху четверо жживых и одиннадцать мёртвых, выложенных в знак... Вот я его зарисоввал...

При воспоминании о знаке его снова вывернуло.

А отдых тем временем кончился. Пора было начинать то, ради чего он был здесь.

Жрец тяжело поднялся, оттолкнувшись от тёплых ступеней. Подошёл к запряжённой смирным мулом повозке, и сдёрнул с неё покров. Внутри лежали ряды аккуратных коробок со знаком Света.

Крякнув, жрец поднял за ручку немалую тяжесть.

Надо попросить пару стражников в помощь. И плевать, что Глаза Солнца строго запрещено отдавать в руки непосвящённым.

Жрец осторожно опустил ящик, щёлкнул гладкой крышкой, и достал из сена треногу с жёлтым полированным диском. Пара движений — и она уже стояла перед дверями.

Жрец прищурился на небо, повернул в креплениях диск, и в коридор ударил луч отражённого света. Даже Светочи не справились бы быстрей. Двадцать лет практики.

Там, где был мрак, теперь место солнцу.

Жрец подхватил с телеги следующий ящик, потом второй. Подумал, и один оставил.

Писарь тем временем задремал или потерял сознание, привалившись к белой стене. С закрытыми глазами он казался совсем юным.

Пришлось его хорошенько пихнуть.

— Давай свои таблички, сынок, — сказал жрец, — Я запишу остальное, и про подвал. Я знаю, как это делал Севр.

Юноша по-детски моргнул и потащил через голову толстый шнур.

Когда слуга Солнца снова вступил в дом, навстречу как раз вели выживших жертв, голых, дрожащих, разрисованных засохшей кровью. Два юноши и две девушки почти висели на руках стражников.

Жрец посторонился, повёл перед ними круг. Одна из девушек шарахнулась, парень скорчился и завыл.

Досталось же бедолагам.

Жрец уверенно свернул в первую дверь. В сумрачной людской кружил среди лавок один из чёрных, вороша разбросанные рубахи и подштаники. Через выбитое оконце под потолком скупо лился свет.

Судя по кислому лицу чёрного, почти все вещи были нестираными.

— Ищешь Печать, Клинок и Плеть? — хмыкнул жрец.

— Вроде того, — пробурчал сыскарь, — Сюда должен был явиться главный.

— С тремя рогами и сиськами, — пробурчал свещенник.

— Что?

— Ничего. Дай двух толковых ребят носить зеркала.

— Я выберу самых чистых сердцем и взглядом, чтоб послужить могучему светилу, — заблеял сыскарь, разбавляя шуткой колышущийся вокруг ужас. Поднял очередные штаны, понюхал, и отбросил в дальний угол.

— Выбирай лучше, — согласился жрец, — Или я наконец-то спрошу у Рассветного Круга, почему борцы с тьмой вечно носят чёрное.

— Какое чёрное? Я белее снега, просто чуть запачкался...— привычно огрызнулся сыщик.

Жрец выставил Око. Пара движений, и в стену упёрся широкий луч, а ободок диска засиял ярче всякого факела. В комнате стало чуть светлей, но не краше. Сыщик оглядел перевёрнутые лавки, поваленные шкафчики, вздохнул и отправился к выходу.

— Сейчас пошлю, но одного, — сказал он через плечо.

Жрец на большее и не рассчитывал. Он перевернул скамейку, сел у дверей, и дождался пыхтящего стражника с тремя ящиками сразу.

— Поставим его в раздевалке, — сказал он взмокшему носильщику, и взял восковые таблички, — Ты кстати не видел, сколько было разбито окон на задней стене?

Ему надо было работать за двоих.

Чем больше солнечных зеркал они ставили в комнатах, тем меньше страха оставалось на первом этаже. Людская, спальни, кабинеты, зал для приёмов и кухня — обычный дом богатых купцов. Всюду сновали стражники, вынося мешки, коробки, уродливые треноги и баночки, блестя своими шапками и громко переговариваясь.