— Значит так, гальюные черви жрущие навоз! — откуда-то из-за укрытия возвышенно произнес гордый, храбрый и безжалостный капитан. — У них дьявольски точные стрелки. Но в темноте они стрелять не смогут! Приказываю: Дождаться сумерек. А затем ночью, а лучше всего на рассвете, когда все будут спать, высадимся на остров и перережем глотки проклятым островитянам, к чертовой матери!
— Всем понятен мой приказ, гнилое отрепье сатаны.
— Да, всем, — недовольно прозвучало в ответ.
Через два часа, после наступления темноты над кораблем взлетели и вспыхнули несколько ярких огней. С окруживших бригантину лодок на палубу полетели какие-то дымящиеся предметы. Вся палуба корабля покрылась едким, горлораздирающим, вонючим дымом. А через несколько минут на парусник, словно мураши, полезли люди в черной одежде.
Спустя несколько дней испанский сторожевой корабль "Санта Маргарита де лос Мигрилос" обнаружил у своих берегов брошенное судно с одиозным названием "Черная смерть". После осмотра пустой палубы испанцы заглянули в трюм ужасного корабля. Он был сырой и грязный. Из всех углов и щелей пахло то ли сгнившими яйцами, то ли провонявшей рыбой. Соединяясь с испарениями и дыханием десятков заключенных, запертых здесь, тошнотворный запах усиливал невыносимую духоту. Страшная темнота, теснота, где нельзя было пошевелиться, выпрямить ногу или руку, как ни кто другое оправдывали названия "чумного" корабля. Прикованные друг к другу, без воды и пищи две сотни белых людей давно сошли с ума в узкой деревянной коробке. Брошенные на произвол судьбы они сидели и лежали в отчаянной тесноте, многие друг на друге, в несколько слоёв.
— Господи! Святая Мария! — проявил милосердие один из солдат. — Кто эти бедняги? За какие грехи их сюда поместили? За, что им такое ужасное наказание?
— ???
Ни один из найденных людей, чудом оставшихся в живых ни сразу, ни потом не смог дать вразумительного ответа на эти вопросы.
........
— Золото, золото, золото, — шептал обезумевший моряк. Его руки тряслись. Побелевшие зрачки неестественно вылезли из орбит.
— Я видел его на острове, — рассказывал он слушателям. — Его там столько, что невозможно себе вообразить! Оно всевозможных видов и размеров — от мелкого песка до рисовых зёрен. От маленьких самородков до гигантских камней — даже нет, до больших кусков скал! Все усыпано, унизано, заполнено золотом. Его там, на сотни тысяч, на миллионы фунтов, песо, реалов!
При этих словах глаза невольных слушателей блестели.
— Скажи! Где находится этот остров? — с жадностью требовали они ответа.
— Там!!! — безумно вытянув руку в потолок, отвечал сумасшедший человек.
Глава 20.
Высоко в небе, над лениво плещущимися от горячего ветра розово-зелеными волнами цветущих трав и ковыля, парит одинокий ястреб. Расправив серые, со светлыми пестринками, ловкие и чуткие крылья, он, лишь изредка трогая ими воздух, методично выписывает в раздольном поднебесье завораживающие круги.
Далеко вверху над птицей, загромождая небесную синь, величаво, словно летающие острова, плывут огромные горы слоеных облаков, темные снизу и ослепительно белые вверху.
Внизу, под крыльями ястреба, по обильно политой потом и кровью дороге Черного шляха движется невольничий караван. Вдоль колонны живого товара, подобно стервятникам-падальщикам, на взмыленных лошадях кружат татары. Они хлещут людей по лицам, по плечам, по спинам. Подгоняют несчастных.
— Быстрее, быстрее собачий помёт! — ордынцы проклинают отставших, не желающих ускорить свой шаг.
— У-уу, грязные дети шакалов, не отставать!
— Эй, кэль, копек этэ! Горе вам! Ей-бох, сапсем мертвый стали!
— Айдэ! Живэй! Живэй!
— Тохтама! Кукуч итэ!
— А-ай-яя, шайтан, язык сана!
В воздухе над головами страдальцев свистят нагайки, стучат копыта, слышится свирепая татарская брань. Не по душе десятку степняков порученное сераскирам дело. Вся орда пошла дальше, вперед. Великие воины будут рыскать по землям урусов, завоёвывать уважение и славу: Жечь селения, убивать неверных, насиловать их жен и дочерей, собирать много добычи, и лишь им выпало мучиться с сотней пленников, захваченных в самом начале похода.
Солнце жжёт немилосердно. Едва поднявшись над горизонтом, оно обдало землю своим горячим дыханием, а к полудню степь превратилась в раскалённую печь. Люди идут очень медленно (Точнее еле "ползут") один за другим, в ряд. Идут, спотыкаясь, толкая головами друг друга в спины. Черная, блестящая, словно змея волосяная веревка тянется от человека к человеку по всему ряду. Связанные руки не позволяют сгонять с язв насекомых. В ранах многих копаются черви.
В конце колонны из последних сил бредет молодая женщина. Её ветхое платье изорвано в лоскуты. Изнеможённая, видно не раз она падала в беспамятстве на дорогу. Лохмотья несчастной закрывают только грудь и бедра. Ноги оголены и покрыты ссадинами и кровоподтеками. С другой стороны веревки, перехваченный петлей под мышками, еле переставляет ноги измученный ребенок. Ещё дальше на веревке пожилая женщина, бредущая, словно в тумане.
— Держись Софьюшка. Держись, птичка моя. Все будет хорошо, — она тихо, словно молитву, повторяет одни и те же фразы.
Последним в цепочке старик, несчастный спотыкается, волочился по земле, пытается встать, снова падает, ударяется головой о землю.
Плывут над дорогой клубы белесой пыли. Невнятными миражами парит степь. Знойно, нечем дышать. Немилосердно дует горячий ветер, волнами гнет травы. Горько пахнет бурьяном. На высохшем кофейном земляном бугорке вылез из норы и в бесстрашном столбняке застыл суслик. Вот он заметил что-то, пригнулся, побежал, скрылся. Где-то в стороне от дороги, окруженные со всех сторон высокой травой, бесшумно скользят человеческие силуэты. По одному "тает" охрана каравана. Чуть слышны невыразительные хлопки и предсмертное ржание лошадей.
Несчастные не замечают, что уже несколько минут как сбились с пути, зачем-то повернули в сторону от дороги и бредут без надзора. Впереди показался небольшой бурый курган. Первый невольник запинается о корягу и словно подкошенный падает на землю. Его рот открыт. Он задыхается, хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Вся вереница останавливается. Пленники обессиленно валятся на землю, ожидая ударов и криков о продолжении пути.
— Пить, — одними спёкшимися губами, из последних сил, произносит девушка и, теряя сознание, летит куда-то далеко вниз. Небо, трава, земля кувыркаются перед глазами.
— Софьюшка, девочка моя, очнись, — кто нежно трепет невольницу по плечу. Она с испугом встрепенулась, словно от удара кнута, и щурясь на свет открыла глаза. Над ней было лицо няни. — Доченька, давай я развяжу тебя. Господи, исстрадалась то как, птичка моя.
— На, вот, выпей водицы, касатушка, — женщина, стуча зубами о фляжку, глотнула раз-другой. Влага была тепловатой и отдавала железом, однако невольница пила с удовольствием.
— Скорея, робята, скорея! Окопаться! Татарва может налететь в любой момент. Поспешать надочи.
Люди в странной, зеленой одежде, сливающейся с травой, загнали караван на холм. И активно, подбадривая друг друга, стали копать землю вокруг него небольшими лопатами. Комья мягкой земли один за другим дружно падали на траву и ямы росли прямо на глазах. Неизвестные работали с таким остервенением, словно это был последний день в их жизни.
Долговязый, тонкий в поясе, безбородый парень в зеленом платке, с грязным лицом изрисованным зелеными полосами и веселыми глазами, с интересом, по-кобелиному рассматривал практически голую пленницу. Невольно приоткрыл рот. На его груди болталось невиданное до того девушкой небольшое ружьё — рогато-черное, с ухватистой рукояткой, чужое и таинственное.
— Вы, Софья Борисовна Прозоровская? — с насмешкой произнес он. — Чё, прям настоящая боярыня?
— А тебе-то што? — невольница немигающим взглядом посмотрела на незнакомца, на его широченную худую грудь, на громадные корявые руки, выпирающие из закатанных рукавов, чем-то напоминавшие крестьянскую соху.
— Да так, — нахал улыбнулся широко и ослепительно. — Проходил мимо. Интяресуюсь? Не встречались ли с ней? Говорят, с дому убёгла?
— Батюшки-светы, да Софьюшка, это, Софьюшка — нянечка всплеснула руками. — Ищут они тебя касатушку. Всем миром ищут. Батюшка попросил.
— А ну, греховодник чёрномордый! Зенки то не пяль, — девушка почему-то внезапно покраснела, засмущалась. Закрыла руками почти обнаженную грудь.
— А я и не пялюсь. Было бы, тут, ещё на что глядеть, — нахал, ухмыльнулся, весело заржал и вскинув голову, громко закричал куда-то в сторону... — Радио командиру: Пленница найдена. Живёхонька, здоровёхонька. Окапываюсь. Передай описание местонахождения. Жду подхода основной группы.
Конный отряд татар в две сотни отборных нукеров подскакал к небольшому холму только к вечеру. Всадники осадили лошадей на расстоянии двойного полета стрелы от центра кургана. Золотая пыль солнечного заката осветила разноцветную массу людей и животных. Двигаясь, они начали суетливо переливаться из конца в конец поля. От яркого солнца посверкивали кольчуги, выделялись яркие пятна попон, проблескивали наконечники копий, стальные клинки сабель. Большинство степняков были одеты в рваные овчинные полушубки без рукавов или в стеганые матерчатые халаты, подпоясанные разноцветными кушаками. Кое на ком были шлемы, другие с непокрытой головой. У многих были видны наголо обритые или выбритые наполовину головы с заплетенными позади косицами.
— Рассредоточиться, черт возьми! — прозвучала команда странного командира. — Всем по своим местам! Без приказа не стрелять.
Смолкли шутки и озорной смех чумазых похитителей. Команда была выполнена чётко и молча.
— Святая Богородица — спаси и сохрани! — Софья, как и все невольники, увидев татар, поспешила спрятаться в длинной глубокой яме, выкопанной вокруг кургана. — Как же их много? Господи, просто цельная тьма!
Девушка от страха до синевы прикусила губу. Сердце у неё сжалось в предчувствии непоправимой беды. Внутри словно оборвалось что-то, сразу лишив сил, сделав руки и ноги ватными. Не контролируя себя, она потихоньку начала подползать к странному ратнику, который до этого смеялся над ней.
— Куда ты, ласточка? — нянька не отставала от беглянки. — Укроемся туточки. Здеся безопаснее. Оставь ты в покое этого охальника. Чай, этого наглеца, первым зарубят?
— Сейчас закружится страшная карусель всадников, — пленница начала вспоминать недавние события. — Полетят меткие стрелы, страшно закричат, застонут раненые. Задергаются в предсмертной судороге люди. А там наступит черёд арканов: сыромятные и сплетенные из конского волоса петли затянутся на руках, на горле, скользнут к ногам... И снова плен. Снова долгая дорога и бесчестие.
— Смотрите, правоверные! — раскосые рысьи глаза сотника Джавдета ощупывали раскрывшуюся перед ним картину. Он заворочался в седле, хлестнул плетью по голенищу плёткой. Удерживая шарахнувшегося жеребца, обратился к нукерам.
— Проклятые собаки — урусы настолько испугались, что попрятались от страха, зарылись в землю как вонючие суслики!
— Грязные шакалы! Они посмели убить наших людей, захватить ясырь! Они ответят за всё! — Джавдет поднял высоко правую руку и махнул плеткой. — Вперед воины Аллаха! Смерть неверным! Да иссохнут их глотки во веки веков!
Степь задрожала, гулко заурчала от топота копыт татарской конницы. Послышались громкие крики, свист, улюлюканье. Две сотни воинов, выполняя приказ своего командира, ударили стременами по бокам лошадей и, сорвавшись в бешеную скачку, понеслись по степи, на ходу рассыпаясь веером.
Молодец, что находился рядом с Софьей, самолюбиво поджал припухлую губу, сдунул усевшуюся на лицо мошку, несильно надавил на лепесток предохранителя. Тот легко поддался, скользнув вниз. Хорошо смазанный затвор почти беззвучно отошел назад и гладко вернулся обратно. Где-то внутри механизма бережно вошел патрон в ствол. Боец тщательно прицелился, нащупал пальцем покатую выемку спускового крючка, и вместе с выдохом, плавно, без рывка, как учили, надавил его.
Воздух ожил словно по команде, задрожал от чудовищного грохота неведомого оружия, вытянулся в стальную струну и лопнул давя болью на перепонки. Измученная ожиданием струя свинца и огня как свора выпущенных на волю бешеных псов, рванулась в сторону приближающейся конницы. Свистя и визжа разногласьем летящих пуль.
А спустя несколько мгновений все смешалось: степь до ближнего полета стрелы кипела падающими, шевелящимися в предсмертной агонии телами людей, лошадей, как вспоротый суком муравейник. То, что минуту назад было несущейся лавиной смерти — теперь дрыгалось, разлетелось в клочья, сползало в высокую траву, обнажая позади себя широкую, словно дымящуюся от пыли, выстриженную огромной косой дорогу...
* * *
Страх и уныние царили в походном шатре мурзы Огулбека. Внутри шатра, на высоких металлических подставках мрачно чадили светильники, окутывая сизой дымкой парчовые занавеси.
Жирный, небольшого роста человек, в широком шелковом халате, отороченным по краям желтым атласом, обезумев от ярости, хлестал плеткой сотника Джавдета до тех пор, пока в изнеможении не упал на мягкие шелковые подушки.
— Презренные гяуры! Собаки! — грызя зубами подушку, захрипел он. А потом, чуть передохнув, вновь поднялся и ударил жильной плетью принесшего дурные вести.
Вестовой не вскрикнул и не шелохнулся. Он покорно распластался у ног разъяренного мурзы, уткнувшись лицом в дорогой бухарский ковер.
— Скажи мне, перед тем как я вырву твой лживый язык, как это произошло? — небольшие темные глаза высокородного горели злым огнем и в то же время холодно блестели, как у змеи. — Как можно за один день! пути до Ор-Капу, в своих землях!, где даже не пахнет русским духом! потерять богатый ясырь? Как???
— О-о-о, проклятие Аллаха, на мою голову! Теперь, надо мной, будет потешаться вся степь! Мой брат послал мне дорогой подарок. А вы, шелудивые псы, не смогли его привести.
— Сколько их? — Огулбек перевел взгляд на несчастного сотника, ползающего в крови у его ног. Мотнул белой чалмой.
— О, великий и несравненный! Вначале, по рассказам погонщиков, их было не более полусотни. Все пленники, отобранные вашим братом для подарка. В основном молодые женщины и дети. Но к вечеру подошла вторая группа невольников, которая по пути захватила обоз с провиантом и подарками!
— С моими подарками? — не скрывая раздражения, повторил мурза. Он переложил плеть в правую руку, наотмашь, с оттяжкой продолжил хлестать гонца.
— Да продлит всемогущий Аллах вашу жизнь! Я думаю, что сейчас, там чуть более сотни изнеможённых, чуть живых неверных.
— Всего? — Огулбек засопел и так сжал челюсти, что на скулах вздулись желваки. Лицо исказила гримаса гнева, зубы заскрипели. — И они до сих пор живы?
— О, великий батыр! Мне просто не хватило людей и времени. Дай ещё пять — семь сотен джигитов, и я раздавлю этой гнойник, верну ясырь, и Аллах вновь смилостивится над нами.
— А не ты ли, смрадный пёс, всего восемь часов назад, похвалялся, что покосишь проклятых как траву? Что уже через два часа их головы будут висеть на копьях моих джигитов! И что случилось? Почему они живы? Я тебя спрашиваю? Где мой ясырь, где мои подарки?
