— Что же, посмотрим-посмотрим, — Колин подобрал с земли фалькс. Садовый нож цвел замысловатыми завитками короткого лезвия. Обрезать веточки и ровнять кроны розовых кустов. — Можете личико прикрыть, — разрешил он надеть защитную маску, чем вывел Обюра из душевного равновесия.
Ученик перестарался переплюнуть самого себя. Отличнейший по направленности и стремительнейший по исполнению выпад... и он глубоко провалился вперед. Колин манерно располосовал незадачливому противнику руку от предплечья до кисти. Выбил дагу в песок и произвел удушающий захват.
— Отличная штука! — и так и так крутил оружие унгриец, любуясь садовым инструментом. — Интересно, можно ли им вынуть глаз? Чего молчишь, Обюр? Тебя спрашиваю?
Лезвие блеснуло в пугающей близости от глазницы.
— Вы... не посмеете..., — надсадно простонал проигравший.
— Отчего не посмею? Ты же не думаешь взять и просто сдаться? А честь школы? А уроки? А предки, взирающие с высоты небес? А отцовская гордость? А приятели? Что им расскажешь?
— Я сдаюсь! Вы победили.
— Ну, уж нет! — целил Колин лишить ока неудачника. — Скажите что-нибудь обидное или плюньте. Раз вам жалко глаза, с удовольствием уполовиню ваш дурной язычок.
— Сдаюсь! — брыкался несостоявшийся моралист.
Унгриец отпустил раненого. Нанесенная рана серьезна. Жюдо поспешил оказать неудачнику помощь. По-хорошему следовало срочно шить.
— Вы учили неумеху, — прогуливался Колин по площадке, в ожидании готовности к схватке чулочника. — Советую взять пику. Иногда дистанция решает многое. Если не все! — и произвел издевательский выпад. Не дотянусь, мол!
Кноппа волновали две вещи и честь школы среди них не значилась. Чулочник ожидал когда преставится родитель, получать увеличенную ренту и когда сдохнет старший брат, наследовать титул и землю. Старшие в фамилии неудачно поучаствовали в последней войне, пострадали от тяжких ранений, но никак не могли осчастливить младшего уходом в лучший мир, оставив худший в наследство.
Вызов Кнопп принял. А как по-другому? Свидетели могли показать о его недостойном поведении. Кусака Хьюб не переваривал трусов.
— Вы слишком много лаете, — отвесил Кнопп нижнюю губу, обозначить высшую степень пренебрежения. — Наказать пса достаточно палки.
И чулочник взялся за вару. Столичные щеголи, из первых, повсюду таскали с собой трости. И ими же пытались фехтовать. Высшим шиком считалось отвечать ею на опасность. Конечно, дерево шедшее на изготовление вару не было обычным. Обычное сталь перерубит. Галийский кедр вымоченный в соли, приобретал твердость и вес железа, хотя выглядел легкомысленно и безобидно.
— Вот увидите, он повторит глупость первого, — предупредил Колин и швырнул фалькс.
Кнопп закрылся. Унгриец оказался для него слишком быстр. Уже в следующее мгновение, он перехватил запоздавший удар чулочника и выкрутил ему руку. Громко хрустнул вывернутый сустав, пронзительно визгнул Кнопп.
— Опля! — опрокинул Колин на песок незадачливого оппонента. Подняться не позволил, уперев конец трости в подбородок. — И вы утверждаете, я не прав! Первый серьезный бой и им конец!
Жюдо подобным ходом событий не удивился или приложил тому усилия, не удивиться. Вполне возможно, он и сам был не высокого мнения о своих подопечных. Но как часто бывает, серебро перевешивает голос разума, заставляет браться за дела безнадежные и провальные.
— Мэтр, если у вас закончились ученики, — Колин жестом предложил поединок.
Что оставалось? Справедливости ради, Жюдо приобрел свое умение в многих схватках, а не наработал повторением приемов из многочисленных наставлений и не прибегал к советам тех, кто по непонятным причинам выжил в хороших драках. Он до всего дошел собственной шкурой. Двадцать лет оттаскал бастард в статусе наемника. Смерть тысячу раз выцеливала его из общего строя атаки, во время осад крепостей, в отступлении, в бегстве — случалось и такое, и всякий раз промахивалась. Он заставлял её промахиваться. Он был одним из немногих счастливчиков, кто выжили на арене Итриума в Сузах. Полгода не позволял маститым бойцам проткнуть свою драгоценную плоть. Полгода, пока собирали выкуп. Несчастные двести штиверов. Во столько оценили его свободу и в пять тысяч, задержаться на три месяца, выходить в песочный круг, под восторженный рев толпы.
— Согдэл*! Согдэл! — приветствовали его поклонники и поклонницы.
Сейчас Жюдо хотел короткой схватки. Потому взял любимый им бастард. Привычно руке.
— Мне и это сойдет! — оставил Колин вару.
— Потом не говори что тебе не дали возможности выбора, — напомнил мэтр. Убивать противника он не собирался. Живой пример его мастерства лучше, чем дохлый юнец.
— А, ерунда, — расхаживал унгриец гоголем.
На браваду противника мэтр не повелся. В схватках с Обюром и Кноппом он ничего не упустил. Проклятый бездельник! Вот кого он охотно взял бы учить! И сам бы подучился у ублюдка.
Легкий рондель разогреть кисть и запястье.
— Собираетесь попробовать на мне удар Жарнака? — весел, но не беспечен Колин. По большому счету он устраивал представление для побитого противника. Вот чьи языки разнесут по столице подробности события сегодняшнего дня. И его слова тоже. — Или плумаду Прокруста? Не владеете? Удивительно! Вы же мэтр! Ну, тогда хоть легендарный круг Тибо, — нагло выпятил грудь унгриец.
— В Коринфе, болтливым отрезают языки.
— А вы смахнете мне дурную голову? — беззаботен Колин. — Значит все-таки плумада?
Сталь отсекла болтовню и шалости, оставив только желание лить кровь. Чистое незапятнанное и понятное всякому чувство, кто хоть однажды ставил свою судьбу на острие клинка.
Колин спокойно перенес яростный напор Жюдо. Отвечал. Удар на удар, контратака на контратаку. С налетом пренебрежительности, впрочем не позволяя противнику ею воспользоваться. Жюдо настойчиво искал слабое место в защите и в атаке. У юнцов, даже одаренных их гораздо больше, чем у не столь скоростных старичков.
— Вы только подтверждаете мои худшие опасения, — посмеивался Колин над стараниями мэтра. — Давайте я!
Опыт скомпенсирует многое, но не все. Выносливость. Через три минут яростного безумия схватки мэтр понял, теряет дыхание. Ему не хватает воздуха, а следовательно скорости, маневренности, пространства двигаться. Руки делаются тяжелы, ноги подобны каменным тумбам.
Потратив усилия Жюдо только-только приноровился к безудержному темпу, как его молодой противник легко взвинтил темп вдвое... и сломал ему правую руку. Мэтр болезненно охнул и выронил клинок. Из разорванного рукава торчала кость.
— Попробуем левой? Сможете? — предложил Колин. — А то говорят сейчас левой мало кто бьется. Преступная ограниченность, не находите, мэтр?
Продолжение не затянулось. Обмен ударами, проход влево-вправо и Колин перебил Жюдо локтевую и лучевую кости левой руки. Причем мэтр ясно понимал, будь у противника желание, попросту бы разбил ему голову. Но очевидно, в том не было особой нужды.
Завершил схватку чудовищный пинок в грудь, отбросивший Жюдо далеко назад.
— Ну.... Как-то так... Как-то так, — оглядел побежденных Колин и гаркнул мнущемуся в сторонке слуге. — Дуй за лекарем, дуболом.
16.
ˮ...Победителя не судят. Некому.ˮ
Запуск третьего и последнего шара потребовал большего времени и больших усилий. Именно в этот раз необходим стопроцентный успех. В противном случае, смазывались достигнутые результаты. По сути предшествующие старты являлись пробой сил, отработкой конструкции и подготовкой завершающего полета.
Колин угадал порыв ветера и отпустил веревку.
— Господи, благослови! — напутствовал он полет. Прозвучало кощунственно.
Шар, теперь это действительно шар, а не поделка из бумаги, плавно набирал высоту, чихал искрами и плакал огнем. Подсвеченная штриховка и полутени рисунка, наложенные выверено и точно, придавали демоническому лику жуткое правдоподобие. Широкая пасть щерилась большим количеством малых и крупных клыков, из-за которых выпадал раздвоенный язык. Широкая лента, до мурашек создавала иллюзию змеиного жала. Подозрительная тяжеловесность летуна, некая его неуклюжесть, порождала пугающие мысли о сытости, но голодный взгляд вертикальных зрачков убеждал в совершенно обратном. Монстр не откажется от добавки.
Не зацепив карниза на крыше лекарни Великомученика Миттия и черепичного купола базилики Присса, шар непостижимо миновал ловушку древнего тополя. Раскоряченная сухостоина старалась карябаться ветками.
Покачиваясь от нетерпения, ужасающий воздухоплаватель направился через улицу к тесноте человеческого жилья.
Заходился до визга пес, хлопнули двери, раздалась недовольная ругань.
— Что б ты сдох пустобрех проклятый! Чего тебе неймется? Чего ты гавкаешь, а? Чего...., — речь прервалась и быстро задробили деревянные подошвы. В сонную ночь вторглись суматоха и людские крики. Огненное чудище разбудило столицу.
В этот раз воздухоплавателю предстояло справиться с конкретной задачей, а не просто попугать. От него требовалось преодолеть нужное расстояние, до того как вступят в действие нафт и джилдаки и заякориться за шершавую, старой дранки, вальмову крышу конюшни на подворье Трийа Брисса. Признаться в успешности затеи Колин сильно сомневался. Ветер не предсказуемый помощник. Нынче многое, если не все, зависело от его переменчивого и бестолкового норова.
Огонь расплавил воск на внутренней распорке. Освобожденная веревка выпала из чрева летуна. Крючок-тройник прошкрябал и намертво впился в старое занозистое дерево. Шар дернулся, наклонился, озорно покачиваясь выровнялся и завис, зачастив слезным огнем. Хилому ветру не хватало силенок завалить монстра на бок. Сгрел бы до срока.
— Вон! Там! Там! — кричали и бегали в ночи. — У Брисса! Вон! Над конюшней!... Господи всеблагой! Спаси и сохрани! Отпусти грехи наши!
Летун устрашающе подергал веревку, словно рвущаяся с поводка шавка.
— Шжиии! Шжиии! — густо и часто падали смоляные капли, покрывая дранку горящими кляксами.
— Священника кличьте! Священника! Избави меня от гнева господнего... Милостию своею не откажи..., — смешались крики и молитва.
Летун пренебрежительно фыркнул и с оглушительным треском лопнул, устроив жаркий фейерверк. Рассыпал искры, разбрызгал нафт и джилдаки по крыше. Ослепительно вспыхнул ярко-зеленый огонь. Сильно дымило едким и белым. Горящая жижа огненными змейками сочилась в дыры и щели потолков, обугливала стропила и перекрытия, выжигала паутину в углах, протекла на сложенное сено и тюкованную солому. Не успели малые капли сорваться вниз, а жаркие языки пламени уже свирепо пожирали высохшую жесткую траву, взметались ввысь, вырваться в небо. За пару минут в конюшне разверзся настоящий ад. Напуганные лошади призывно ржали. Те, к кому огонь подобрался близко, вскидывались, били копытами в загороди, вырваться и спастись. Больше всего досталось загону с племенными скакунами. Сквозь тесноту и щели досок огненный язык дотянулся до крепкого жеребца, жарко лизнул рыжий бок. Обезумевшее животное взвизгнув от нестерпимой боли, со второй попытки вынесло грудью тяжелые запоры и закружило, сметая в замкнутом пространстве хозяйственную утварь. Небольшую повозку жеребец разнес в хлам. Не дался конюхам. Переднего стоптал насмерть, а заднего высоко лягнув в грудь, отбросил в самое пекло.
— Ааааа! — выл человек, кувыркаясь в огненной купели, раскидывая и распинывая горящие тюки, усиливая хаос и пламя.
Дверь конюшни распахнули, обслуга спешила выручать из горящих стойл перепуганных животных. Работами руководил сам хозяин — Трий Брисс.
— Ласточку! Ласточку уводите! — командовал он в стороне опасности.
Любимую кобылу, отловили и накрыли мокрой попоной, уберечь от беспощадной стихии огня.
Перепуганный рыжий жеребец сделав короткий круг (его так и не сумели перехватить) ринулся к выходу. Тараном смел людей. Ударив корпусом, откинул кобылу к горящему столбу, вылетел во двор вынося за собой сонм искр и тлеющий шлейф гривы и хвоста. Сбитая Ласточка припалив бабку дико завизжала, закозлила, залягалась, никого к себе не подпуская
— Ласточка! Ласточка! — тщетно звал её конюх с выгоревшим до кости лицом.
Его сообразительный помощник подхватил с земли кнут, вжарил лошадь по припаленной шкуре.
— Но, пошла, клятая! Пошла! — и кнутом, кнутом! По шее, морде, почему дотянулся, подчиняя обезумившую кобылу.
Огонь наступал стремительно, распространялся по всюду, где было чему гореть. Жалкие попытки унять бедствие малой водой из бочки не принесли результата. Подобрав сено и солому, пламя въедалось в дерево стен и потолков, прогрызло крышу. Огненным гейзером разбросало угли и горящие доски по округе, далеко, до перекрестка, осветило улицу и небо.
На соседскую беду уже спешили любопытные. И неизвестно чего народ больше пугался, торопливых подробностей о чудовище или бушующего пламени. Особо совестливые бросались помогать управиться с несчастьем.
Трий Брисс был рад принять любую помощь. Горело его добро. Нажитое, скопленное, уварованное, отнятое за долги.
— Ведра раздайте! Ведра! — распорядился торговец вооружить подмогу и, не ломаясь, звал остальных. — Помогите, бедую!
Ветер, разносивший чад и дым вдоль строений, отозвался в числе первых. Ворвался на подворье, оттуда в конюшню, раздувая огонь, наполняя его вселенской силой и неукротимой яростью. Искры, угли, щепки, тлеющие и горящие угли, тряпки и головешки полетели из всех углов. Широкие створки задних ворот качнулись под неистовым напором, разошлись, образуя щель, дотянуться огненной метели до фронтона амбара.
— Воды давайте! Воды! Больше воды! Больше! — метался Брисс в людском толковище.
— Вывели ужо лошадок саин Трий, — успокаивали хозяина.
— Зерно займется! Зерно! — орал хозяин. Что ему лошади? Зерно! Зерно! Вот забота!
Для разбушевавшегося огня четыре сажени не расстояние. Выстилая огненную дорожку мчались малиново-оранжевые волны к деревянной стене. Скакали и карабкались вверх, заползали под водотечник и повальные слеги, прорывались внутрь, вцеплялись в перекрытия и крошили старую черепицу. Разбегались полосами вспыхнувшего в венцах мха. Бились в отдушины и узкие оконца, скукоживали бычьи пузыри и спекали слюду, выстреливали протуберанцы огня.
— Зерно вывозите! — заходился в крике хозяин. — Зерно!
В бестолковой толчее трудно навести порядок. Еще труднее донести до перепуганных людей чего именно от них требуется. Осознанных и слаженных действий, а не плескания воды из ведер куда придется и беготни с места на место.
Потребовалось время, которого и так не много, выстроить, вытянуть людские цепочки от колодца, где ведра наполняли, тягая огромную бадью, с пяти ростов глубины, до занявшегося огнем амбара. Конюшню, чего уж там, оставили догорать.
— Выручайте родимые! — метался Брисс в отчаянии и бессилии что-либо исправить. — Отдарюсь! Серебром отдарюсь!
Постепенно люди приноровились. Работали на пределе сил, противопоставив упорство безумию огненного лиха. Уставших подменяли отдохнувшие, те в свою очередь переуступали места новоприбывшим. Лилась вода, баграми растаскивали крышу, отчаянные ныряли в амбар и выносили затлевшие мешки. Дело ладилось. Огонь ворчал, не отступал, но продвигался вперед уже не столь яростно. Поднажать бы, перемочь, а там глядишь и верх взять над пропастиной.
